Но теперь Донел боится один выйти до ветру.
Хью засмеялся. Шестнадцатилетний Донел был высоким крепким парнем, способным постоять за себя.
– По крайней мере, в другой раз будет знать, чего можно ждать от монахов. Он ему костей не переломал?
– Нет, – хохотнув, отрицательно покачал головой шагавший рядом Мартин и добавил: – А надо было бы.
Комнаты первого этажа в доме для гостей казались необитаемыми: в окнах – ни огонька. Лестница тоже тонула в темноте. В сумрачном коридоре горела единственная свеча.
Подойдя к двери, они услышали, что в комнате раздаются женские голоса и смех. Санча и Алиса, одетые для сна, сидели на кровати и снова играли, положив между собой разноцветную доску.
Хью не мог отвести глаз от жены, сидевшей в розовой шелковой ночной рубашке.
– Так это правда, милорд? – спросила Санча, не переставая смеяться. – Завтра мы уезжаем? – Она говорила медленно, стараясь правильно выговаривать английские слова.
Ее восхитительные волосы были распущены и струились по плечам, словно она – а может, Алиса – только что старательно расчесала их. «Красивые волосы», – подумал Хью, вспоминая ощущение их тяжести, душистой и шелковистой.
– Это правда. Выедем завтра, как только рассветет. Я велел Румолду оседлать ваших с Алисой лошадей.
Санча удержалась от того, чтобы поблагодарить его, но на ее губах, когда она склонилась, чтобы собрать фишки, мелькнула улыбка, победная улыбка.
Хью сбросил с себя парчовое платье. Утром он сменит это пышное одеяние на привычное кожаное.
Мартин, уже раздетый до пояса, подошел из другого угла комнаты, чтобы повесить разбросанное платье господина.
– Можешь сделать это утром, – сказал Хью, заметив, как Алиса в одной рубашке пробежала по комнате, чтобы убрать доску в дорожный сундук. От него не укрылось то, каким пылким взглядом Мартин проводил девушку.
Стаскивая рубаху и бросая ее в сторону, Хью рассказывал жене о том, что происходило у епископа. Подумав, о чем было бы особенно интересно и приятно услышать ей, он наконец сказал:
– Епископ поручил своему священнику по имени Антонио навещать нас. Антонио будет приезжать в Эвистоун раз в несколько недель. Он производит впечатление образованного человека. Мне сказали, он говорит на твоем родном языке. Может, его визиты помогут тебе скрасить однообразие жизни вдали от двора.
Санча машинально водила ладонью по одеялу, словно расправляя складки. Озадаченная новым для нее английским словом, она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
– Однообразие, – повторила она за ним, растягивая слоги с присущим только ей кокетливым очарованием.
Хью не мог скрыть улыбки. Однако ему удалось сдержать желание рассмеяться, когда он стал объяснять ей, что означает это слово. Он ласково подумал: «Какая она забавная». В мягком сиянии свечей Санча казалась такой тоненькой и хрупкой, невыразимо нежной и желанной.
Разговор продолжался до тех пор, пока Санча, вконец смущенная, не воскликнула: «Ой!», улыбнулась и залезла под одеяло.
Хью присел на свою кровать, чтобы снять башмаки. То и дело его взгляд устремлялся на нее, на ее юное гибкое тело, вырисовывавшееся под одеялом. Он порой с трудом верил, что она его жена. Хью оглядел напоследок комнату: Мартин и Алиса уже улеглись и задували свечи. Образ Санчи стоял у него перед глазами, и, как Хью ни старался, он не мог не думать о ней, о ее утонченной красоте, ее маленькой груди, мерно подымающейся под розовым шелком ночной сорочки. Он лежал в темноте и мучительно старался подавить в себе внезапно разгоревшееся желание.
Наутро, едва заалело небо на востоке, они тронулись в путь. Скрип колес и стук копыт эхом отдавались в пустынных улочках Гексхэма. Дорога бодро бежала навстречу; позади постепенно таяли стены города. Солнце затопляло холмы, и майский день разворачивал над ними свой голубой стяг.
Вскоре дорога ухудшилась, вынуждая их замедлить движение. Узкая и извилистая, она шла через сосновый лес, уже мало напоминая торный путь, пересекала пустоши, желтые от цветущих лютиков, и вела дальше, к подножию холмов среди лугов, над которыми дрожало марево, а там – через бесплодные каменистые гряды. В полдень они остановили лошадей, чтобы отдохнуть и подкрепиться.
Тут же Румолд разыскал Хью. Он появился из-за вереницы повозок и лошадей, щурясь от яркого солнца; лоб его прорезали глубокие, как борозды вспаханного поля, морщины. Румолд торопился рассказать молодому господину о том, что недавно увидел так мимолетно, что сам сомневался, не померещилось ли это ему.
– Похоже, там был человек. Он появился на холме, над дорогой. Может, это был и не человек вовсе, а олень. Деревья были слишком густые, и фигура мелькнула быстро, как тень. Но все-таки мне это показалось подозрительным.
– Это мог быть разбойник, – предположил Хью. – Они любят устраивать засады у дорог.
Хью лучше других знал их повадки. Большую часть юности он служил Ральфу Невиллу, который охотился на разбойников с той же страстью, с какой иные охотятся на оленей и диких кабанов.
Рассказ Румолда лишь усилил беспокойство Хью, которое он испытывал последние часы, не в силах избавиться от ощущения, что за ними следят.
За годы службы у Невилла Хью привык к опасности, к ежеминутному ожиданию нападения, когда сердце начинало бешено колотиться в груди и по спине пробегал холодок. В то время ему нравилось это возбуждение, это предощущение смертельного риска. Но сегодня причину своего беспокойства он увидел в расшатавшихся нервах. И, возможно, напрасно, ибо пустоши и густые леса кишели убийцами и грабителями.
– Ты знаешь, что надо делать, если на нас нападут, – напомнил Хью. Он разговаривал с Румолдом и его людьми накануне вечером и теперь только повторил самое главное.
Больше всего Хью заботила безопасность жены. Он взглянул туда, где под сенью деревьев она сидела со своей служанкой. Он слышал их голоса, перемежаемые пением птиц, выкриками людей и лошадиным ржанием. Он вернулся к разговору с Румолдом. Когда спустя несколько мгновений Хью снова посмотрел в ту сторону, то увидел, как жена и ее служанка спешат к коляске.
Он продолжал разговаривать с Румолдом и Мартином, когда появилась Алиса, торопливо шагающая к нему по высокой траве.
– В чем дело, Алиса? Где госпожа?
– Она хочет ехать в коляске, милорд.
– Почему? – спросил Хью. Его удивление было неподдельным, поскольку Санча несколько дней не отставала от него с просьбой разрешить ей ехать верхом.
– Она плохо себя чувствует, – проговорила Алиса, понизив голос чуть ли не до шепота.
Мартин и Румолд стояли рядом, слушая их разговор.
– Что, заболела? – встревоженно спросил Хью. Больше всего он боялся повторения того, что бывало с ней прежде. Если бы это произошло, он бы винил только себя, ведь это он так непредусмотрительно уничтожил порошок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Хью засмеялся. Шестнадцатилетний Донел был высоким крепким парнем, способным постоять за себя.
– По крайней мере, в другой раз будет знать, чего можно ждать от монахов. Он ему костей не переломал?
– Нет, – хохотнув, отрицательно покачал головой шагавший рядом Мартин и добавил: – А надо было бы.
Комнаты первого этажа в доме для гостей казались необитаемыми: в окнах – ни огонька. Лестница тоже тонула в темноте. В сумрачном коридоре горела единственная свеча.
Подойдя к двери, они услышали, что в комнате раздаются женские голоса и смех. Санча и Алиса, одетые для сна, сидели на кровати и снова играли, положив между собой разноцветную доску.
Хью не мог отвести глаз от жены, сидевшей в розовой шелковой ночной рубашке.
– Так это правда, милорд? – спросила Санча, не переставая смеяться. – Завтра мы уезжаем? – Она говорила медленно, стараясь правильно выговаривать английские слова.
Ее восхитительные волосы были распущены и струились по плечам, словно она – а может, Алиса – только что старательно расчесала их. «Красивые волосы», – подумал Хью, вспоминая ощущение их тяжести, душистой и шелковистой.
– Это правда. Выедем завтра, как только рассветет. Я велел Румолду оседлать ваших с Алисой лошадей.
Санча удержалась от того, чтобы поблагодарить его, но на ее губах, когда она склонилась, чтобы собрать фишки, мелькнула улыбка, победная улыбка.
Хью сбросил с себя парчовое платье. Утром он сменит это пышное одеяние на привычное кожаное.
Мартин, уже раздетый до пояса, подошел из другого угла комнаты, чтобы повесить разбросанное платье господина.
– Можешь сделать это утром, – сказал Хью, заметив, как Алиса в одной рубашке пробежала по комнате, чтобы убрать доску в дорожный сундук. От него не укрылось то, каким пылким взглядом Мартин проводил девушку.
Стаскивая рубаху и бросая ее в сторону, Хью рассказывал жене о том, что происходило у епископа. Подумав, о чем было бы особенно интересно и приятно услышать ей, он наконец сказал:
– Епископ поручил своему священнику по имени Антонио навещать нас. Антонио будет приезжать в Эвистоун раз в несколько недель. Он производит впечатление образованного человека. Мне сказали, он говорит на твоем родном языке. Может, его визиты помогут тебе скрасить однообразие жизни вдали от двора.
Санча машинально водила ладонью по одеялу, словно расправляя складки. Озадаченная новым для нее английским словом, она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
– Однообразие, – повторила она за ним, растягивая слоги с присущим только ей кокетливым очарованием.
Хью не мог скрыть улыбки. Однако ему удалось сдержать желание рассмеяться, когда он стал объяснять ей, что означает это слово. Он ласково подумал: «Какая она забавная». В мягком сиянии свечей Санча казалась такой тоненькой и хрупкой, невыразимо нежной и желанной.
Разговор продолжался до тех пор, пока Санча, вконец смущенная, не воскликнула: «Ой!», улыбнулась и залезла под одеяло.
Хью присел на свою кровать, чтобы снять башмаки. То и дело его взгляд устремлялся на нее, на ее юное гибкое тело, вырисовывавшееся под одеялом. Он порой с трудом верил, что она его жена. Хью оглядел напоследок комнату: Мартин и Алиса уже улеглись и задували свечи. Образ Санчи стоял у него перед глазами, и, как Хью ни старался, он не мог не думать о ней, о ее утонченной красоте, ее маленькой груди, мерно подымающейся под розовым шелком ночной сорочки. Он лежал в темноте и мучительно старался подавить в себе внезапно разгоревшееся желание.
Наутро, едва заалело небо на востоке, они тронулись в путь. Скрип колес и стук копыт эхом отдавались в пустынных улочках Гексхэма. Дорога бодро бежала навстречу; позади постепенно таяли стены города. Солнце затопляло холмы, и майский день разворачивал над ними свой голубой стяг.
Вскоре дорога ухудшилась, вынуждая их замедлить движение. Узкая и извилистая, она шла через сосновый лес, уже мало напоминая торный путь, пересекала пустоши, желтые от цветущих лютиков, и вела дальше, к подножию холмов среди лугов, над которыми дрожало марево, а там – через бесплодные каменистые гряды. В полдень они остановили лошадей, чтобы отдохнуть и подкрепиться.
Тут же Румолд разыскал Хью. Он появился из-за вереницы повозок и лошадей, щурясь от яркого солнца; лоб его прорезали глубокие, как борозды вспаханного поля, морщины. Румолд торопился рассказать молодому господину о том, что недавно увидел так мимолетно, что сам сомневался, не померещилось ли это ему.
– Похоже, там был человек. Он появился на холме, над дорогой. Может, это был и не человек вовсе, а олень. Деревья были слишком густые, и фигура мелькнула быстро, как тень. Но все-таки мне это показалось подозрительным.
– Это мог быть разбойник, – предположил Хью. – Они любят устраивать засады у дорог.
Хью лучше других знал их повадки. Большую часть юности он служил Ральфу Невиллу, который охотился на разбойников с той же страстью, с какой иные охотятся на оленей и диких кабанов.
Рассказ Румолда лишь усилил беспокойство Хью, которое он испытывал последние часы, не в силах избавиться от ощущения, что за ними следят.
За годы службы у Невилла Хью привык к опасности, к ежеминутному ожиданию нападения, когда сердце начинало бешено колотиться в груди и по спине пробегал холодок. В то время ему нравилось это возбуждение, это предощущение смертельного риска. Но сегодня причину своего беспокойства он увидел в расшатавшихся нервах. И, возможно, напрасно, ибо пустоши и густые леса кишели убийцами и грабителями.
– Ты знаешь, что надо делать, если на нас нападут, – напомнил Хью. Он разговаривал с Румолдом и его людьми накануне вечером и теперь только повторил самое главное.
Больше всего Хью заботила безопасность жены. Он взглянул туда, где под сенью деревьев она сидела со своей служанкой. Он слышал их голоса, перемежаемые пением птиц, выкриками людей и лошадиным ржанием. Он вернулся к разговору с Румолдом. Когда спустя несколько мгновений Хью снова посмотрел в ту сторону, то увидел, как жена и ее служанка спешат к коляске.
Он продолжал разговаривать с Румолдом и Мартином, когда появилась Алиса, торопливо шагающая к нему по высокой траве.
– В чем дело, Алиса? Где госпожа?
– Она хочет ехать в коляске, милорд.
– Почему? – спросил Хью. Его удивление было неподдельным, поскольку Санча несколько дней не отставала от него с просьбой разрешить ей ехать верхом.
– Она плохо себя чувствует, – проговорила Алиса, понизив голос чуть ли не до шепота.
Мартин и Румолд стояли рядом, слушая их разговор.
– Что, заболела? – встревоженно спросил Хью. Больше всего он боялся повторения того, что бывало с ней прежде. Если бы это произошло, он бы винил только себя, ведь это он так непредусмотрительно уничтожил порошок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85