Но он был слишком раздражен, чтобы думать об этом человеке. Да и все мысли были сейчас о жене. И без того этот день принес ему хлопот и неприятностей больше чем достаточно, чтобы еще ломать себе голову над тем, почему незнакомец ему неприятен. Оставалось встретиться с епископом. Как хозяин Эвистоунского аббатства, Хью вряд ли мог себе позволить игнорировать его. Тем не менее он не намеревался сидеть здесь и ждать, когда епископу заблагорассудится принять его.
В конюшне Хью проверил, все ли повозки на месте, поговорил с людьми, с Мартином и Румолдом. Это было для него сейчас наилучшее лекарство. Запах лошадей, сена и навоза, такой знакомый, действовал на него успокаивающе. Он еще находился в конюшне, когда молодой монашек Якоб принес приглашение епископа отужинать у него.
В трапезной Хью и Мартин присоединились к другим почетным гостям. Их было десять человек, не считая Хью с Мартином, – все преуспевающие купцы, судя по богатому платью. Гости стояли вокруг стола, расположенного на возвышении посреди трапезной, ожидая приглашения садиться. Человек, с которым Хью столкнулся под аркой, тоже был тут, и Хью приветствовал его легким кивком.
Монашеская братия в черных рясах длинной процессией потянулась в похожую на пещеру трапезную и заняла место внизу, у столов вдоль стен. Следом появились еще несколько клириков и двое послушников и направились к возвышению, где ждали гости. Старший из клириков, грузный человек с кустистыми бровями и без единого волоска на лысой голове, представился епископским канцлером.
– Его святейшество сожалеет, что не может присутствовать на ужине. Сегодняшний вечер он проведет за молитвой. – С этими словами клирик отошел от возвышения и, присоединившись к собравшимся монахам, подал знак к началу молитвы.
Когда отзвучала благодарственная молитва, читаемая перед трапезой, вперед вышли послушники, совсем еще дети, каждому из которых было не более восьми или девяти лет: один нес золотой сосуд, наполненный водой, второй – шелковое, расшитое золотом полотенце.
Юный послушник, державший сосуд, преклонил колени, и канцлер театральным жестом погрузил руки в воду, затем протянул второму послушнику, который вытер их полотенцем, часто кланяясь и прикладываясь к ним губами. По окончании церемонии, за которой Хью, Мартин и другие гости наблюдали сидя, монахи опустились на скамьи.
Канцлер позвонил в колокольчик, и из кухни появилась целая армия прислужников с огромными оловянными блюдами, на которых громоздились, исходя паром, рыба, гуси, куры, оленина и свинина. Мясо и дичь, поражавшие разнообразием приготовления, были в вареном, жареном, фаршированном и запеченном виде, под всяческими соусами, обильно приправленные специями и подавались к главному столу на возвышении.
Хью обратил внимание, что простым монахам подавали еду попроще, и с беспокойством подумал о жене и ее служанке: чем-то их там кормят? По монастырскому уставу женщин селили отдельно, в доме для гостей, и туда же им приносили еду.
Во время ужина канцлер изредка подавал знаки слугам, и те относили то или иное блюдо с мясом, приготовленным более изысканно, к столам у стен, где монахи, которым запрещалось разговаривать во время трапезы, тем не менее громко шептались или общались друг с другом при помощи жестов. Они напоминали Хью скорее компанию паяцев, чем святых людей, и он веселился, видя, как они встречали каждое дополнительное блюдо восторженным бормотанием, довольно кивали головами и потирали руки.
Эль, которым едоки утоляли жажду, тоже был необычен. Он был подслащен и отдавал фруктами, трудно догадаться какими. Мартин первым попробовал его – и скорчил гримасу, будто проглотил клопа.
Отдавая должное куропаткам под соусом, пирогам со свиной печенкой и густому пряному супу, Хью время от времени поглядывал на торговца шерстью, встреча с которым оставила в нем неприятный осадок. У него было лицо, которое не скоро забудешь. Хью был уверен, что встречал его раньше, но не мог сказать где и когда. Может быть, действительно, как сказал этот человек, на свадьбе. Так или иначе, мысль эта неотступно преследовала его.
Позже, когда Хью улегся на узкую кровать в своей комнате, он снова стал припоминать, при каких обстоятельствах мог встретить этого человека. Но сон быстро сморил его. Спал он беспокойно, метался, вертелся и во сне видел себя ребенком.
Сон вскоре превратился в странную реальность: он уже не мальчишка, заблудившийся в лесу. Скрюченное дерево распрямилось и превратилось в человека, чей силуэт чернел в прямоугольнике желтого света. Хью сощурился, чтобы свет не слепил глаза, и приподнялся на локте, не понимая, сон это или явь. Он узнал Мартина, взъерошенного, в распахнутой на груди рубахе. Приглушенным встревоженным голосом тот разговаривал с кем-то, скрытым за дверью. Этот кто-то держал в руке зажженный фонарь.
– Что стряслось? – с трудом ворочая языком, спросил Хью; в ночной тишине голос его прозвучал слишком громко.
Санча, спящая на соседней кровати, проснулась и села в постели, встревоженно озираясь. Алиса тоже зашевелилась и подняла голову.
Мартин распахнул дверь шире и отступил в сторону. Вошел Румолд. В комнате стало светло, и Румолд, глядя из-за лампы, доложил:
– У ворот аббатства собралась большая толпа – человек пятьдесят всадников. Привратник говорит, что это отряд Нортумберленда.
– Позволь нам с Румолдом взглянуть, что там происходит, – попросил Мартин, завязывая тесемки рубахи.
Хью согласно буркнул и снова улегся. Первой его мыслью было свернуться калачиком и уснуть. Но сон уже прошел.
– Который час? – спросил он.
– Похоже, скоро заутреня, – ответил, пожав плечами, Румолд. – В храме, когда я проходил мимо, зажигали свечи.
«Нортумберленд скакал всю ночь, – подумал Хью. – С какой целью, интересно знать?» Конечно, Хью слышал о нападениях на границе от разных людей, у которых они последнее время останавливались на ночлег, но он сомневался, чтобы несколько незначительных стычек заставили одного из могущественнейших людей Англии мчаться на север. Его снедало любопытство.
– Подождите меня, – сказал он, отбрасывая одеяло и с сожалением покидая уютную теплую вмятину, которую его тело оставило в соломенном тюфяке. Он натянул штаны, сунул ноги в ботфорты и потянулся за рубахой.
– Этот человек – твой враг? – шепотом спросила Санча, которая озабоченно следила за тем, как он одевается. В ее голосе звучала тревога.
Хью обернулся к жене. В свете лампы, отбрасывавшей глубокие тени, глаза казались по-восточному удлиненными, непроницаемо черными и были неотразимо хороши.
– Нет, – успокоил он ее, приглаживая растрепанные волосы. – Спи, не волнуйся.
Едва стихли звуки их шагов, Санча встала и заковыляла через темную комнату к окну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
В конюшне Хью проверил, все ли повозки на месте, поговорил с людьми, с Мартином и Румолдом. Это было для него сейчас наилучшее лекарство. Запах лошадей, сена и навоза, такой знакомый, действовал на него успокаивающе. Он еще находился в конюшне, когда молодой монашек Якоб принес приглашение епископа отужинать у него.
В трапезной Хью и Мартин присоединились к другим почетным гостям. Их было десять человек, не считая Хью с Мартином, – все преуспевающие купцы, судя по богатому платью. Гости стояли вокруг стола, расположенного на возвышении посреди трапезной, ожидая приглашения садиться. Человек, с которым Хью столкнулся под аркой, тоже был тут, и Хью приветствовал его легким кивком.
Монашеская братия в черных рясах длинной процессией потянулась в похожую на пещеру трапезную и заняла место внизу, у столов вдоль стен. Следом появились еще несколько клириков и двое послушников и направились к возвышению, где ждали гости. Старший из клириков, грузный человек с кустистыми бровями и без единого волоска на лысой голове, представился епископским канцлером.
– Его святейшество сожалеет, что не может присутствовать на ужине. Сегодняшний вечер он проведет за молитвой. – С этими словами клирик отошел от возвышения и, присоединившись к собравшимся монахам, подал знак к началу молитвы.
Когда отзвучала благодарственная молитва, читаемая перед трапезой, вперед вышли послушники, совсем еще дети, каждому из которых было не более восьми или девяти лет: один нес золотой сосуд, наполненный водой, второй – шелковое, расшитое золотом полотенце.
Юный послушник, державший сосуд, преклонил колени, и канцлер театральным жестом погрузил руки в воду, затем протянул второму послушнику, который вытер их полотенцем, часто кланяясь и прикладываясь к ним губами. По окончании церемонии, за которой Хью, Мартин и другие гости наблюдали сидя, монахи опустились на скамьи.
Канцлер позвонил в колокольчик, и из кухни появилась целая армия прислужников с огромными оловянными блюдами, на которых громоздились, исходя паром, рыба, гуси, куры, оленина и свинина. Мясо и дичь, поражавшие разнообразием приготовления, были в вареном, жареном, фаршированном и запеченном виде, под всяческими соусами, обильно приправленные специями и подавались к главному столу на возвышении.
Хью обратил внимание, что простым монахам подавали еду попроще, и с беспокойством подумал о жене и ее служанке: чем-то их там кормят? По монастырскому уставу женщин селили отдельно, в доме для гостей, и туда же им приносили еду.
Во время ужина канцлер изредка подавал знаки слугам, и те относили то или иное блюдо с мясом, приготовленным более изысканно, к столам у стен, где монахи, которым запрещалось разговаривать во время трапезы, тем не менее громко шептались или общались друг с другом при помощи жестов. Они напоминали Хью скорее компанию паяцев, чем святых людей, и он веселился, видя, как они встречали каждое дополнительное блюдо восторженным бормотанием, довольно кивали головами и потирали руки.
Эль, которым едоки утоляли жажду, тоже был необычен. Он был подслащен и отдавал фруктами, трудно догадаться какими. Мартин первым попробовал его – и скорчил гримасу, будто проглотил клопа.
Отдавая должное куропаткам под соусом, пирогам со свиной печенкой и густому пряному супу, Хью время от времени поглядывал на торговца шерстью, встреча с которым оставила в нем неприятный осадок. У него было лицо, которое не скоро забудешь. Хью был уверен, что встречал его раньше, но не мог сказать где и когда. Может быть, действительно, как сказал этот человек, на свадьбе. Так или иначе, мысль эта неотступно преследовала его.
Позже, когда Хью улегся на узкую кровать в своей комнате, он снова стал припоминать, при каких обстоятельствах мог встретить этого человека. Но сон быстро сморил его. Спал он беспокойно, метался, вертелся и во сне видел себя ребенком.
Сон вскоре превратился в странную реальность: он уже не мальчишка, заблудившийся в лесу. Скрюченное дерево распрямилось и превратилось в человека, чей силуэт чернел в прямоугольнике желтого света. Хью сощурился, чтобы свет не слепил глаза, и приподнялся на локте, не понимая, сон это или явь. Он узнал Мартина, взъерошенного, в распахнутой на груди рубахе. Приглушенным встревоженным голосом тот разговаривал с кем-то, скрытым за дверью. Этот кто-то держал в руке зажженный фонарь.
– Что стряслось? – с трудом ворочая языком, спросил Хью; в ночной тишине голос его прозвучал слишком громко.
Санча, спящая на соседней кровати, проснулась и села в постели, встревоженно озираясь. Алиса тоже зашевелилась и подняла голову.
Мартин распахнул дверь шире и отступил в сторону. Вошел Румолд. В комнате стало светло, и Румолд, глядя из-за лампы, доложил:
– У ворот аббатства собралась большая толпа – человек пятьдесят всадников. Привратник говорит, что это отряд Нортумберленда.
– Позволь нам с Румолдом взглянуть, что там происходит, – попросил Мартин, завязывая тесемки рубахи.
Хью согласно буркнул и снова улегся. Первой его мыслью было свернуться калачиком и уснуть. Но сон уже прошел.
– Который час? – спросил он.
– Похоже, скоро заутреня, – ответил, пожав плечами, Румолд. – В храме, когда я проходил мимо, зажигали свечи.
«Нортумберленд скакал всю ночь, – подумал Хью. – С какой целью, интересно знать?» Конечно, Хью слышал о нападениях на границе от разных людей, у которых они последнее время останавливались на ночлег, но он сомневался, чтобы несколько незначительных стычек заставили одного из могущественнейших людей Англии мчаться на север. Его снедало любопытство.
– Подождите меня, – сказал он, отбрасывая одеяло и с сожалением покидая уютную теплую вмятину, которую его тело оставило в соломенном тюфяке. Он натянул штаны, сунул ноги в ботфорты и потянулся за рубахой.
– Этот человек – твой враг? – шепотом спросила Санча, которая озабоченно следила за тем, как он одевается. В ее голосе звучала тревога.
Хью обернулся к жене. В свете лампы, отбрасывавшей глубокие тени, глаза казались по-восточному удлиненными, непроницаемо черными и были неотразимо хороши.
– Нет, – успокоил он ее, приглаживая растрепанные волосы. – Спи, не волнуйся.
Едва стихли звуки их шагов, Санча встала и заковыляла через темную комнату к окну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85