все исчезли. Она слышала лишь саму себя, бульканье, шуршание и бурчание, издаваемые собственным телом. Жуткие звуки, каких она никогда раньше не замечала. Она начала представлять деление, перерождение клеток, шумный распад собственного организма.
Комната во мраке разрасталась и разрасталась, пока у нее не осталось ни стен, ни потолка, ни предела.
Существовало только ее собственное тело, резко очерченное, словно окруженное чернотой. Она пробежала пальцами по туловищу, по ногам, прижала руки к груди, но это не утешило ее, не успокоило. Она села в темноте, спотыкаясь, проковыляла через пустую комнату к другой кровати. Было четыре часа утра, пять часов. Наконец она впала в тревожное забытье, в ее снах перемешались дом, Джонатан и Эстелла, Энн, видимые сквозь прозрачную перегородку; они не видели и не слышали ее, а все время играли на странной формы инструментах, не издававших ни звука.
С той первой ночи она стала бояться засыпать в одиночестве.
Она откладывала этот момент так долго, как могла. Она ходила играть в настольный теннис и чересчур громко смеялась плоским шуткам парней; она слишком много пила; она просиживала перед телевизором в вестибюле до трех часов ночи; но всегда, всегда ей приходилось возвращаться к этому.
Она думала об Энн, которая дома теперь жила одна в их комнате. Заняла ли она ее всю? По-другому ли ей теперь дышится, по-другому ли спится, скучает ли она по ней?
Она позвонила ей поздно вечером, зная, что Джонатан и Эстелла уже спят. Они говорили о своей учебе и работе медсестры, и о достоинствах грейпфрутовой диеты, а потом Энн спросила:
– Ну и как оно живется, самостоятельно?
– Замечательно.
– Я горжусь тобой, Сэнди. Честное слово.
Сэнди ничего не сказала.
– Наверное, тебе там так хорошо, что не захочется домой и на весенние каникулы? – спросила Энн.
– Нет, я приеду.
Сэнди лежала на знакомом бугристом матрасе и прислушивалась, как Энн наводит порядок на кухне. За бренчанием тарелок, мерным звуком льющейся воды было слышно, как она напевает. Джонатан и Эстелла, утомленные непривычным напряжением – приемом к ужину гостя, – рано удалились, но она различала суетливое квохтанье Эстеллы, когда та чувствовала недомогание, неразборчивое недовольное бормотание. Вода перестала течь, и она слушала, как Энн отправилась в ванную и почистила зубы.
– Ну как, – спросила она, входя в комнату, – как он тебе?
– Тед?
– Нет, Санта-Клаус. Конечно, Тед.
Сэнди немного помолчала.
– Нормально.
– Спасибо.
– Ну, а ты чего от меня ожидала?
– Вы, похоже, поладили, – неуверенно продолжала Энн, с инстинктивным подозрением воспринимая язык, на который Тед и Сэнди, видимо, перешли самым естественным образом, подтрунивание и подначивание, которые ей, искренней и неловкой, были недоступны.
– У тебя с ним правда серьезно? – спросила Сэнди.
– Да.
Сэнди, опершись на локоть, пристально смотрела на сестру.
– А у него с тобой?
Энн улыбнулась.
– Да, – ответила она, и Сэнди разглядела в этой улыбке застенчивую гордость девушки, которую недавно полюбили.
– Он не такой, какого я ожидала увидеть, – заметила она.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Просто я думала, что тебе был бы нужен кто-то более, ну, не знаю, вдумчивый, что ли. Не такой хвастливый. Он, похоже, не совсем в твоем вкусе, вот и все.
– У меня нет никакого вкуса, Сэнди. Это по твоей части, – она вздохнула. – Извини. Просто мне действительно хочется, чтобы он понравился тебе.
– Он мне нравится. Правда.
Энн улыбнулась и вдруг подошла и поцеловала Сэнди перед сном – у них этого не было заведено.
– Я знала, что он тебе понравится, – радостно сказала она и легла в постель.
Сэнди слушала, как дыхание Энн успокаивается, приобретает ровный ритм, такой знакомый, что, казалось, он вечно пульсирует и у нее в крови. Она прикусила губу, отвернулась. Почему Энн?
В ее снах о мужчинах никогда не было собственно секса, свершения, удовлетворения, но было желание, неодолимая боль обоюдного вожделения, пока не утоленного, пронизывающее влечение, когда ты и я («ты» – переменное) все ближе и ближе.
Но она всегда просыпалась прежде, чем они встретятся, и ей оставалось лишь потаенное томление страсти.
Через три недели Энн позвонила Сэнди в колледж. Было около полуночи, и этот звонок напугал ее.
– Я тебя разбудила? – спросила Энн.
– Нет. Все в порядке – Джонатан, Эстелла?
– Все прекрасно. – Долгое молчание. – Я позвонила, чтобы сказать тебе, что вышла замуж.
– Ты – что?
– Мы поженились.
– Зачем?
– Что значит «зачем»?
– Зачем ты вышла замуж, Энн? Ты такая молодая. Откуда, черт побери, ты знаешь, что тебе нужно именно это? Почему ты не оставила себе шанса?
– Шанса на что?
– Узнать жизнь.
– Мне нужно именно это. Я люблю его, – просто сказала она. – Разве ты не можешь просто порадоваться за меня?
– Я рада за тебя.
– Ладно.
– Да, нет, Энн, я действительно рада. Но ты уверена?
Энн засмеялась и не ответила.
– Я скоро позвоню тебе. Тебе надо идти. Наверное, у тебя завтра занятия.
Она повесила трубку, прежде чем Сэнди успела поздравить ее.
Сэнди больше не старалась посещать лекции, особенно утренние. Даже собравшись пойти на занятия, она чаще всего просыпалась с тяжелой головой. Ее ничто не интересовало, во всяком случае, ничто на лекциях по древнему искусству или психологии, или по творчеству Готорна и Джеймса даже не увлекало ее. Она часто спала до часу-двух дня, заставляла себя часок позаниматься, а потом отправлялась развлекаться в бар, где первый год пила коктейли с виски, а потом неразбавленную водку. На какое-то время она убедила себя, что влюблена в парня, который жил этажом выше, красивый парень в шесть футов два дюйма ростом, он носил свитер с воротником «хомут» и бутсы, она таскалась за ним по всему кампусу, изучая его распорядок дня и привычки, по кусочкам составляя жизнь. Она грезила о его руках, о его руках на своем теле. Но он начал встречаться с девушкой по имени Сьюзи, которая красила губы розовой помадой и носила свитера с вышитыми маргаритками. Все равно. Были и другие.
Она реже звонила Энн на новую квартиру, словно неизбежное присутствие другого человека не оставляло места для того, чем они были прежде. Энн присылала домашние печенья и пирожные, присовокупляя коротенькие непринужденные записочки, которые казались Сэнди столь же загадочными, как если бы они пришли из другой страны. Она прикалывала их над столом для изучения.
Однажды она позвонила домой и попыталась поговорить с Джонатаном.
– Я все никак не пойму, чем мне хочется заняться, – сказала она. – Откуда другие люди так точно знают это?
– Потому что они или дураки, или гении. А ты, моя дорогая, ни то и ни другое. – Он пробормотал что-то, чего она не поняла, а потом громко добавил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Комната во мраке разрасталась и разрасталась, пока у нее не осталось ни стен, ни потолка, ни предела.
Существовало только ее собственное тело, резко очерченное, словно окруженное чернотой. Она пробежала пальцами по туловищу, по ногам, прижала руки к груди, но это не утешило ее, не успокоило. Она села в темноте, спотыкаясь, проковыляла через пустую комнату к другой кровати. Было четыре часа утра, пять часов. Наконец она впала в тревожное забытье, в ее снах перемешались дом, Джонатан и Эстелла, Энн, видимые сквозь прозрачную перегородку; они не видели и не слышали ее, а все время играли на странной формы инструментах, не издававших ни звука.
С той первой ночи она стала бояться засыпать в одиночестве.
Она откладывала этот момент так долго, как могла. Она ходила играть в настольный теннис и чересчур громко смеялась плоским шуткам парней; она слишком много пила; она просиживала перед телевизором в вестибюле до трех часов ночи; но всегда, всегда ей приходилось возвращаться к этому.
Она думала об Энн, которая дома теперь жила одна в их комнате. Заняла ли она ее всю? По-другому ли ей теперь дышится, по-другому ли спится, скучает ли она по ней?
Она позвонила ей поздно вечером, зная, что Джонатан и Эстелла уже спят. Они говорили о своей учебе и работе медсестры, и о достоинствах грейпфрутовой диеты, а потом Энн спросила:
– Ну и как оно живется, самостоятельно?
– Замечательно.
– Я горжусь тобой, Сэнди. Честное слово.
Сэнди ничего не сказала.
– Наверное, тебе там так хорошо, что не захочется домой и на весенние каникулы? – спросила Энн.
– Нет, я приеду.
Сэнди лежала на знакомом бугристом матрасе и прислушивалась, как Энн наводит порядок на кухне. За бренчанием тарелок, мерным звуком льющейся воды было слышно, как она напевает. Джонатан и Эстелла, утомленные непривычным напряжением – приемом к ужину гостя, – рано удалились, но она различала суетливое квохтанье Эстеллы, когда та чувствовала недомогание, неразборчивое недовольное бормотание. Вода перестала течь, и она слушала, как Энн отправилась в ванную и почистила зубы.
– Ну как, – спросила она, входя в комнату, – как он тебе?
– Тед?
– Нет, Санта-Клаус. Конечно, Тед.
Сэнди немного помолчала.
– Нормально.
– Спасибо.
– Ну, а ты чего от меня ожидала?
– Вы, похоже, поладили, – неуверенно продолжала Энн, с инстинктивным подозрением воспринимая язык, на который Тед и Сэнди, видимо, перешли самым естественным образом, подтрунивание и подначивание, которые ей, искренней и неловкой, были недоступны.
– У тебя с ним правда серьезно? – спросила Сэнди.
– Да.
Сэнди, опершись на локоть, пристально смотрела на сестру.
– А у него с тобой?
Энн улыбнулась.
– Да, – ответила она, и Сэнди разглядела в этой улыбке застенчивую гордость девушки, которую недавно полюбили.
– Он не такой, какого я ожидала увидеть, – заметила она.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Просто я думала, что тебе был бы нужен кто-то более, ну, не знаю, вдумчивый, что ли. Не такой хвастливый. Он, похоже, не совсем в твоем вкусе, вот и все.
– У меня нет никакого вкуса, Сэнди. Это по твоей части, – она вздохнула. – Извини. Просто мне действительно хочется, чтобы он понравился тебе.
– Он мне нравится. Правда.
Энн улыбнулась и вдруг подошла и поцеловала Сэнди перед сном – у них этого не было заведено.
– Я знала, что он тебе понравится, – радостно сказала она и легла в постель.
Сэнди слушала, как дыхание Энн успокаивается, приобретает ровный ритм, такой знакомый, что, казалось, он вечно пульсирует и у нее в крови. Она прикусила губу, отвернулась. Почему Энн?
В ее снах о мужчинах никогда не было собственно секса, свершения, удовлетворения, но было желание, неодолимая боль обоюдного вожделения, пока не утоленного, пронизывающее влечение, когда ты и я («ты» – переменное) все ближе и ближе.
Но она всегда просыпалась прежде, чем они встретятся, и ей оставалось лишь потаенное томление страсти.
Через три недели Энн позвонила Сэнди в колледж. Было около полуночи, и этот звонок напугал ее.
– Я тебя разбудила? – спросила Энн.
– Нет. Все в порядке – Джонатан, Эстелла?
– Все прекрасно. – Долгое молчание. – Я позвонила, чтобы сказать тебе, что вышла замуж.
– Ты – что?
– Мы поженились.
– Зачем?
– Что значит «зачем»?
– Зачем ты вышла замуж, Энн? Ты такая молодая. Откуда, черт побери, ты знаешь, что тебе нужно именно это? Почему ты не оставила себе шанса?
– Шанса на что?
– Узнать жизнь.
– Мне нужно именно это. Я люблю его, – просто сказала она. – Разве ты не можешь просто порадоваться за меня?
– Я рада за тебя.
– Ладно.
– Да, нет, Энн, я действительно рада. Но ты уверена?
Энн засмеялась и не ответила.
– Я скоро позвоню тебе. Тебе надо идти. Наверное, у тебя завтра занятия.
Она повесила трубку, прежде чем Сэнди успела поздравить ее.
Сэнди больше не старалась посещать лекции, особенно утренние. Даже собравшись пойти на занятия, она чаще всего просыпалась с тяжелой головой. Ее ничто не интересовало, во всяком случае, ничто на лекциях по древнему искусству или психологии, или по творчеству Готорна и Джеймса даже не увлекало ее. Она часто спала до часу-двух дня, заставляла себя часок позаниматься, а потом отправлялась развлекаться в бар, где первый год пила коктейли с виски, а потом неразбавленную водку. На какое-то время она убедила себя, что влюблена в парня, который жил этажом выше, красивый парень в шесть футов два дюйма ростом, он носил свитер с воротником «хомут» и бутсы, она таскалась за ним по всему кампусу, изучая его распорядок дня и привычки, по кусочкам составляя жизнь. Она грезила о его руках, о его руках на своем теле. Но он начал встречаться с девушкой по имени Сьюзи, которая красила губы розовой помадой и носила свитера с вышитыми маргаритками. Все равно. Были и другие.
Она реже звонила Энн на новую квартиру, словно неизбежное присутствие другого человека не оставляло места для того, чем они были прежде. Энн присылала домашние печенья и пирожные, присовокупляя коротенькие непринужденные записочки, которые казались Сэнди столь же загадочными, как если бы они пришли из другой страны. Она прикалывала их над столом для изучения.
Однажды она позвонила домой и попыталась поговорить с Джонатаном.
– Я все никак не пойму, чем мне хочется заняться, – сказала она. – Откуда другие люди так точно знают это?
– Потому что они или дураки, или гении. А ты, моя дорогая, ни то и ни другое. – Он пробормотал что-то, чего она не поняла, а потом громко добавил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90