Он взглянул на нее, такую искреннюю и убежденную, и вдруг рассмеялся, и в этот миг она поняла, что все будет хорошо, что он просто неспособен решиться, но, однажды поставленный перед фактом, он примет его, как принимал любую реальность, свыкаясь с ней, разрабатывая тщательно продуманные планы того, как ею лучше воспользоваться. Он не верил в прошлое, особенно в собственное, даже самое недавнее прошлое. Для него существовало лишь то, что будет дальше.
– Господи, – снова произнес он и осторожно дотронулся до ее живота.
Когда в ту ночь они занимались любовью, в ее объятиях, ее поцелуях появилась какая-то мрачная глубина, словно она ожидала какого-то чуда, волшебства, и это испугало и растрогало его.
Всю ночь он не спал, лежал, прислушиваясь к ее тихому размеренному дыханию, легкими волнами касавшемуся его плеча. Внутри у него возникла дрожь, сначала слабая, потом все нараставшая, трепет возбуждения, который он испытывал всякий раз, приступая к чему-то новому, глубокое волнение, вызванное самой возможностью свершения. Ведь вместо того, чтобы чувствовать себя связанным, загнанным в угол, как он всегда это представлял себе, он уже видел ребенка как совершенно самостоятельное существо, не возвышенным и магическим связующим звеном, мерещившимся Энн, но отдельной силой, с новой энергией увлекавшей его в будущее.
Ровно через два месяца после той ночи Теда уволили с работы. Из-за его очевидных способностей и мастерства компания откладывала это решение дольше, чем могло бы быть в ином случае, но жалоб со стороны его товарищей по работе, особенно докладных, написанных четким убористым почерком Дэвида Хопсона, скопилось так много, что их невозможно было не учитывать. У него был скверный характер, он был непредсказуем и заносчив. Он не следовал инструкциям и не срабатывался с другими. А взаимодействие – это главное.
– Пошли они к дьяволу, – буркнул Тед, стоя на кухне напротив Энн. – Я и так собирался уходить. – Энн согласилась с ним, что все к лучшему, и откопала проспекты архитектурных факультетов, погребенные в кладовке холла под коньками, которые они купили два года назад, но так с тех пор и не воспользовались ими, журналами «Гурман», которые она хранила, и рождественскими украшениями, которые она собирала, подсчитывала и каждый год упаковывала заново – вечные фамильные ценности.
Каждый вечер, возвращаясь с работы, она видела, что каталоги перекочевывали из спальни в кухню, в гостиную, и у нее родилась надежда, что какой-то шаг – любой– неизбежен, но он никогда не говорил об этом, и она не спрашивала. Она всегда считала, что его напористое честолюбие – величина постоянная, и слабина, которую она теперь заподозрила, его кажущееся бессилие внушали ей сомнения. Он сидел дома, получал пособие по безработице и наводил в доме порядок с упорством и методичностью, превосходящими даже ее собственные, повыбрасывал все старые губки, щетки и швабры, заменив их на более дорогие модели, которые, как объяснил он, лучше, эффективнее старых.
Еще он начал мастерить принадлежности для детской – детскую кроватку, тумбочку, пеленальный столик – в том простом прямолинейном стиле, который он предпочитал ее склонности к завитушкам и сложным украшениям. Он только занялся стеллажами, когда Энн на восьмом месяце ушла с работы.
Непрерывное гудение ленточной пилы и пронзительное жужжание дрели вырывались из гаража, и, вопреки своим дурным предчувствиям, она не могла не поддаться оптимизму: он в самом прямом смысле строил будущее. Даже когда шум продолжался далеко за полночь, не давая ей погрузиться в сон, которого она так жаждала, она ничего не говорила, опасаясь, что малейшее проявление недовольства может побудить его отказаться от всех планов, ставших единственным смыслом его жизни. Она сидела, спустив босые ноги на пол, вибрировавший от его усилий, теперь опутанная и повязанная тяжестью, и ждала.
Джулия страдала от колик в животе. Ее красное личико с прожилками, обрамленное влажным пушком черных волос, часами корчилось в бесконечных пронзительных воплях, выматывавших всех троих до изнеможения. Тед и Энн по очереди расхаживали по дому с ней на руках, ее мягкое неуклюжее тельце горело и содрогалось от страданий, сморщенные кулачки сердито сжимались. Слишком измученные, чтобы говорить о чем-то еще, кроме самых насущных вещей – бутылочек, купаний и врачебных консультаций, от которых не было никакого толка, – Энн и Тед утратили всякое чувство времени. Часы, дни и ночи расплывались, сливались в одно, подчиненные тирании младенца.
Через шесть недель того, что Тед окрестил «царством террора Джулии», он решил взять ее с собой в короткую поездку до библиотеки, чтобы Энн, которой до двух часов дня не удавалось даже вылезти из своего грязного хлопчатобумажного халата, смогла бы принять душ. Удерживая в одной руке стопку книг, которые возвращал, два сборника русских повестей, в другой – ребенка, он погрузил все в машину, пристегнув Джулию к детскому автомобильному сиденью – подарку Сэнди. Он ехал медленнее обычного, начинал тормозить за полквартала до светофора и трогался с места так осторожно, что идущие сзади машины нетерпеливо сигналили.
Только когда они проехали пять кварталов, до него дошло, что чего-то не хватает – крика. Он скосил глаза и увидел, что круглое личико Джулии стало спокойным и безмятежным, веки расслабленно опускались, она с благодушным любопытством следила, как дорога убегала назад. Только когда он остановил машину, подхватил ее и внес в каменное, погруженное в тишину здание библиотеки, вопли возобновились, эхом разносясь между полками и столами. Он смущенно улыбался взглядам, обращавшимся к нему, чтобы выяснить, кого так терзают, и не осмелился отобрать новые книги, что с величайшей тщательностью проделывал каждую вторую неделю.
Только ритм езды на машине успокаивал Джулию, и с того дня у Теда вошло в привычку устраивать ее на сиденье и часами колесить по проселочным дорогам Хардисона.
– Дай мне пять минут, чтобы умыться, и я поеду с вами, – как-то предложила Энн.
– Не надо. Почему ты не останешься дома и не отдохнешь немного? – с надеждой сказал Тед. На самом деле он вовсе не хотел, чтобы Энн присоединялась к ним, вторгалась к ним.
После пасмурного дня только начало смеркаться, серое на сером, когда он мимо здания новой средней школы, которое они уже почти достроили, выехал к холмам, окружавшим город в низине. На узких проселках, которые он предпочитал, не было ни освещения, ни дорожных знаков, – это было переплетение темных дорожек, петлявших среди леса. Он стер пузырьки слюны, выступившие в уголках крошечного алого ротика Джулии, пока она угрюмо и настороженно следила за дорогой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90