А тут один член вдруг по-первобытному ожил, зашевелился. И стал на глазах превращаться из вялой тряпочки в туповатое и грозное стратегическое оружие. С боеголовкой, и стволом, облепленными от кончика и до самого основания мелкими зернышками речного песка.
Наконец он поднялся, выровнялся и напрягся. И так остановился, чуть подрагивая, очевидно, ожидая от меня какого-то решения.
Я понимал, что таким отдельным поведением я нарушаю неписанный устав нашего сообщества, но не находил в себе ни сил, ни решимости заставить такую самобытную красоту обмякнуть и улечься обратно. Тем более что Аринка, казалось, дремала и ещё не заметила моего бескультурного вида.
А потом - не знаю, как это получилось - моя рука потянулась к голой сотруднице, ладонью осторожно - так, чтобы не разбудить - легла ей на грудь. Несколько долгих мгновений - Аринка продолжала дремать. У неё такая гладкая, такая упругая, грудь. Горячая от солнца. Я уже её поглаживаю? Палец коснулся сосочка. Тот занервничал, напрягся, стал ягодкой. Моя рука сдвинулась на живот. Медленно, круговыми движениями, стал его ласкать. Что же я делаю? Надо бы остановиться… Меж тем мой подрагивающий мужской предмет стал ещё жёстче и толще. Ох! Нельзя себя так вести. Ведь мы, хоть и не договаривались вслух и не клялись на крови, но ведь были же у нас в компании свои благородные принципы, свои табу…
А рука тем временем спустилась ещё ниже - к волосам на мягкой подушечке - тоже от солнца горячим, и - тут же - ещё ниже. Пальцы сразу опустились, погрузились в болотистую местность. Конечно, мне уже случалось касаться девушек в таких укромных уголках, но Аринка меня поразила неожиданной, обильной влажностью. Всё было мокро и скользко, даже снаружи, как будто под кудрявый островок пролился стакан яичного белка. Размазывая слизь по внутренней стороне Аринкиного бедра, я чуть слышно на него надавил. И в ответ оно тихо, послушно, отодвинулось в сторону. И только прикоснулся к другому - и оно отошло, распахнув, раскрыв Аринку настежь.
Я уже не мог сопротивляться сам себе. Ну, не железный же я. Хотя, частично - уж точно - железный. Я, наконец, решился и повернул к Аринке голову и повернулся весь. Она так и лежала, закрыв глаза, с раздвинутыми коленками, истекая любовным соком. Осторожно, как будто боясь девушку разбудить, я приподнялся, не касаясь, над ней навис, упираясь руками в песок. С меня на Аринку тоже посыпался песок. Её накрашенные голубым веки дрогнули. Она открыла глаза: - Николаев, ты что?

Есть феномен спящей красавицы. Вот уснула она, спит уже годами. Для неё уже и гроб хрустальный соорудили - лежит, как мёртвая - так пусть уже лежит там, где в таком состоянии прилично. И никакие ни колдуны, ни знахари, ни костоправы не могут её оживить, привести в нормальные чувства. И вся эта катавасия тянется до тех пор, пока не появляется смышлёный добрый молодец, который, всего один взгляд, бросивши на прекрасную покойницу, понимает, что не заговоры ей нужны, не припарки. А любовь. И обыкновенная мужская ласка.
Далее - дело техники. Добрый молодец касается эрогенных зон болезной красавицы, целует её - и все становятся свидетелями чудесного исцеления. Нет такой девушки, женщины, которую не смог бы разбудить внимательный мужчина.
Причем не обязательно сразу - трогать, целовать. «Поговори с ней» - советует другу по несчастью герой фильма Педро Альмодовара. Ему самому удаётся вывести из комы любимую девушку. Правда, цикл любовной психотерапии был выдержан по полной программе - девушка даже забеременела…
Накрашенные голубым, веки Аринки дрогнули. Она открыла глаза: - Николаев, ты что? - Аринка всегда называла меня по фамилии. Напротив её бёдер торчал мой, напряжённый до безумия, облепленный песком и меленькой галькой, член. Я почему-то и не подумал его отряхивать. И, вместо ответа, я в жгучем желании погрузил его в Аринкины хляби, в них рухнул до самых своих пределов.
Несколько минут бешеных, страстных объятий. Аринка сильно несколько раз вскрикнула, потом обмякла. Я немного запоздал. Сделал ещё несколько сильных толчков и - А! - будь что будет - несколькими ударами задубевшего поршня о матку, которая ответно напряглась - утопил её в семени, а потом взбил, вспенил, превратил всё в горячий брачный коктейль.
Ну, в общем, случилось то, чего не должно было случаться. Тут пришёл Лёва. Не нашёл он никаких раков. Посмотрел на нас. Аринка лежала в отключке. Я сделал вид, будто дремал, а тут вдруг от Лёвиных шагов проснулся. Даже протёр глаза. Артист из меня плохой.
Мы потом ещё искупались. И Аринка тоже. Все делали вид, будто ничего не произошло. Но на речке вместе мы уже не собирались. И в разговорах как-то обходили эту тему.
На речке с Аринкой встречался только я. Но это уже другая история. Радостная, больная, длинная, растянувшаяся на много, много лет. А вот Лёва…
Лёва пошёл по рукам.
Как выяснилось позже, Лёва был голубым и тайно, чуть ли ещё не с подготовительных курсов в институт, любил меня. Я же этого не замечал. Был категорически гетеросексуален. Лёва - близкий друг. Я знакомил его со всеми своими подружками. Сейчас я понимаю, какие страдания ему причинял.
А времена-то были советские. Признаться в такой своей ориентации - значило стать изгоем. За мужеложство сажали в тюрьму. И как было жить мужчине с таким психофизическим устройством? Природа определила ему любить мужчин, а общество против. Закон - против. Гомосексуальные ЦК и правительство - против.
Кричевскому приходилось встречаться с женщинами. Он выбирал тех, которые были похожи на мужчин. Волевые, грубоватые. У его первой женщины, которую звали Капитаншей, были покрыты густыми волосами не только ноги и спина, но даже живот и груди.
В своих желаниях, привязанностях Кричевский определился ещё до женитьбы. Довелось ему как-то ночевать в одной комнате с дядей Борей, каким-то тридесятым родственником. Лежали на полу, в темноте. И, наверное, дядя Боря чего-то в Лёвушке почувствовал. Взрослый стреляный воробей и тот ещё гусь дядя Боря нашарил Лёвушкину руку, потянул к себе и дал потрогать… А потом попросил взять в рот. Лёва воспринял это нормально, даже ничуть не удивившись и не оскорбившись. И у него это получилось очень легко, он увлёкся. И тогда дядя Боря предложил семнадцатилетнему Лёвочке снять трусы. Ну, трусы - это всегда дело серьёзное. Лёва испугался…
Прошло много лет. Кричевский женился на мужеподобной женщине. Но это была всё-таки женщина, и того, что называется семейным счастьем, у них так и не получилось. Вместе они выпивали и ходили выпивать с друзьями. У них родились дети. Подросли и тоже стали выпивать. Внешне это была всё же обыкновенная семья, со средним уровнем достатка. Оба учительствовали.
О своей страшной тайне Кричевский поведал мне как-то зимой, когда уже прочно ступил на стезю порока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119