Гоняться за ним я не намерен, наказать за наглость надо здесь, у себя дома, и наказать жестоко. И профессор должен поплатиться за жадность и предательство падчерицы. Он беззащитен – в милицию не пойдет, а тратить деньги на крепких парней не станет. Его можно брать голыми руками и при этом оставаться для него инкогнито. Всем должно воздасться по заслугам.
Глава 30
Отец Агап выглядел настолько несчастным и потерянным, словно от него отказался сам господь бог. Он стягивал резиновой трубкой свой ветхий чемодан, пытался защелкнуть разбитые замки и при этом так горестно вздыхал, что у меня защемило сердце.
– Далеко собрались, батюшка? – спросил я, подметая усыпанный стеклянной крошкой пол.
– Далеко, Кирилл Андреевич, – ответил священник и стал кашлять.
– Что ж это вы так неожиданно?
– Не смею больше пользоваться вашей добротой… А пользы от меня, как видите, никакой нет.
– Да бросьте вы! – пожалел я батюшку. – Живите, я вас не прогоняю.
– Нет, Кирилл Андреевич! Поеду.
Я ждал, что батюшка спросит о Марине, но он демонстрировал полное безразличие к своей подопечной. Поднял чемодан, затем опустил его, порылся в полиэтиленовом пакете, набитом какими-то тряпками, и, стыдясь снова стать моим должником, тихо попросил:
– Вы не могли бы дать мне какие-нибудь старые, ненужные ботинки? Мои не так давно порвались, а новые я как-то забыл купить.
Старую и тем более ненужную обувь я не хранил, и пришлось пожертвовать зимними ботинками «Трек» на мощной подошве, в которых я намеревался поехать на Рождество в Москву. Поездка, в связи с уходом Анны, видимо, накрылась медным тазом, и я расстался с ботинками без особого сожаления.
– Спасибо, Кирилл Андреевич, – дрогнувшим голосом произнес батюшка, опуская глаза и пряча навернувшиеся слезы. – Я недолго… Я верну… Попользуюсь немного…
– Ладно! – махнул я рукой. – Чепуха. Не принимайте близко к сердцу.
Я дождался, когда батюшка, перекрестившись на все четыре стороны, буркнет «С богом!» и выйдет из кафе. Как только калитка за ним закрылась, я не спеша прошел на хозяйственный дворик, плотно закрыл за собой дверь, отодвинул ширму, за которой стояла батюшкина койка, встал на колено и поднял крышку погреба.
Я спустился в сырую и прохладную яму без света, посмотрел на запыленные и овитые паутиной стеллажи, на которых стояли пузатые банки с соленьями урожая прошлого года, на ощупь нашел брезентовый чехол, лежащий поверх картофельной ямы, разгреб деревянной лопаткой землю в углу и достал шахматную доску, сложенную коробкой. В ней лежал небольшой металлический предмет, завернутый в промасленную тряпку. Не разворачивая, я сунул его за пояс джинсов, прикрыл рубашкой и поднялся наверх.
Запершись в своем кабинете, я под настольной лампой развернул тряпку и долго рассматривал небольшой испанский пистолет «регент». Эту штучку, похожую на игрушку, мне привез из Чечни знакомый офицер. Пластмассовые накладки на рукоятке украшали изображения императорских корон. Короткая ствольная коробка отливала светлой, отполированной годами сталью. Предохранитель, расположенный над спусковым крючком, напоминал брошку в виде рифленого жучка. Маленький, изящный «регент» почти исчез в моей ладони, когда я, чувствуя необъяснимый восторг от легкой тяжести оружия, медленно вытянул руку и прицелился в кнопку выключателя.
Ну, Вацура, сказал я сам себе, ты ищешь приключений на свою голову. Пистолет – это уже серьезно. Конечно, Уваров не такой уж крупный зверь, чтобы идти на него с «регентом». Но все же так мне будет спокойнее. И Влад не станет валять дурака.
Я сунул пистолет в карман джинсовой куртки, вышел в коридор и увидел профессора, который, словно арестант, прогуливался между окном и холлом, заведя руки за спину.
– Надолго? – поинтересовался Курахов.
Я отрицательно покачал головой. Профессор, кажется, не прочь был со мной поговорить, но едва он пошел мне навстречу, как я быстро повернулся к нему спиной и спустился по лестнице.
Дождь все еще сыпался с низкого серого неба, рисуя на асфальте лужи и смачивая ненасытную, растрескавшуюся от хронической жажды землю. Зонты и несколько столов по-прежнему лежали в углу двора, и этот беспорядок как бы оттенял мое одиночество и усиливал тоску. Хаос, гибель Помпеи, подумал я, вспоминая, как всего две недели назад здесь бурлила жизнь, заходили вялые и уставшие от жары клиенты, суетился официант, наполнялась ароматным дымком кухня, а мы с Анной подсчитывали прибыль и мечтали вырыть бассейн, открыть сауну, казино. А теперь ни клиентов, ни Анны, ни денег.
Уваров! Все из-за него, мысленно рисовал я портрет Влада в черных тонах, выкатывая машину со стоянки. Только он виновен во всех моих бедах. Этот перезрелый ребенок, этот примитивный любитель жизни, чудаковатый кладоискатель, кажется, в самом деле нашел клад. И ценность его такова, что Влад пошел на преступление, а профессор готов принести в жертву свою непутевую падчерицу. Если Уварова вывести из игры и занять его место, то я смогу убить двух зайцев: вернуть Анну и… Впрочем, второй заяц еще до конца не оформился в моем сознании и больше напоминал привидение.
После Приветного я свернул к морю и по раскисшей грунтовке медленно доехал до какой-то нищей базы отдыха, которая представляла из себя несколько выцветших вагончиков да деревянный туалет-теремок, огороженные колючей проволокой. Оставив машину за стеной кустов, я пошел по тропе, идущей вдоль моря к заповеднику.
Погода играла против меня. Дождь наверняка заставил всю компанию закрыться в палатках, а в какой из них сидел Влад – я не знал. Поскальзываясь на мокрой тропе, пригибаясь, чтобы не маячить на склоне горы, я переходил от скалы к скале, не упуская из виду разноцветные кубики палаток.
Когда я дошел до каменного завала, откуда можно было незаметно наблюдать за каждой палаткой, джинсы и куртка вымокли насквозь и, словно были на клею, неприятно липли к телу. Морщась, я лег на мокрый плоский камень, как на постамент памятника, и подумал о том, что слишком привык к комфортной жизни и потому так близко к сердцу воспринимаю мелкие неудобства, которые раньше бы не заметил вовсе. Когда-то я бродил по южноамериканской сельве, переходил контрабандным путем Пяндж из Таджикистана в Афган, путешествовал в цинковом гробу и считал, что все происходящее со мной – в порядке вещей. Я был беден и зол на тех, кто мешал мне жить, ввязая в криминальные дела. Теперь, когда я занялся обслуживанием отдыхающих, у меня появились деньги, я стал ценить дорогие машины и хорошие напитки, диапазон приемлемой для меня жизни заметно сузился. Парадокс, но я почувствовал себя тяжело больным человеком, для которого многие радости жизни стали недосягаемы, а для нормального существования уже требовалось огромное количество условий, и с каждым днем выполнять их становилось все труднее…
Из круглой оранжевой палатки, напоминающей шатер, вышла девушка в майке и плавках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Глава 30
Отец Агап выглядел настолько несчастным и потерянным, словно от него отказался сам господь бог. Он стягивал резиновой трубкой свой ветхий чемодан, пытался защелкнуть разбитые замки и при этом так горестно вздыхал, что у меня защемило сердце.
– Далеко собрались, батюшка? – спросил я, подметая усыпанный стеклянной крошкой пол.
– Далеко, Кирилл Андреевич, – ответил священник и стал кашлять.
– Что ж это вы так неожиданно?
– Не смею больше пользоваться вашей добротой… А пользы от меня, как видите, никакой нет.
– Да бросьте вы! – пожалел я батюшку. – Живите, я вас не прогоняю.
– Нет, Кирилл Андреевич! Поеду.
Я ждал, что батюшка спросит о Марине, но он демонстрировал полное безразличие к своей подопечной. Поднял чемодан, затем опустил его, порылся в полиэтиленовом пакете, набитом какими-то тряпками, и, стыдясь снова стать моим должником, тихо попросил:
– Вы не могли бы дать мне какие-нибудь старые, ненужные ботинки? Мои не так давно порвались, а новые я как-то забыл купить.
Старую и тем более ненужную обувь я не хранил, и пришлось пожертвовать зимними ботинками «Трек» на мощной подошве, в которых я намеревался поехать на Рождество в Москву. Поездка, в связи с уходом Анны, видимо, накрылась медным тазом, и я расстался с ботинками без особого сожаления.
– Спасибо, Кирилл Андреевич, – дрогнувшим голосом произнес батюшка, опуская глаза и пряча навернувшиеся слезы. – Я недолго… Я верну… Попользуюсь немного…
– Ладно! – махнул я рукой. – Чепуха. Не принимайте близко к сердцу.
Я дождался, когда батюшка, перекрестившись на все четыре стороны, буркнет «С богом!» и выйдет из кафе. Как только калитка за ним закрылась, я не спеша прошел на хозяйственный дворик, плотно закрыл за собой дверь, отодвинул ширму, за которой стояла батюшкина койка, встал на колено и поднял крышку погреба.
Я спустился в сырую и прохладную яму без света, посмотрел на запыленные и овитые паутиной стеллажи, на которых стояли пузатые банки с соленьями урожая прошлого года, на ощупь нашел брезентовый чехол, лежащий поверх картофельной ямы, разгреб деревянной лопаткой землю в углу и достал шахматную доску, сложенную коробкой. В ней лежал небольшой металлический предмет, завернутый в промасленную тряпку. Не разворачивая, я сунул его за пояс джинсов, прикрыл рубашкой и поднялся наверх.
Запершись в своем кабинете, я под настольной лампой развернул тряпку и долго рассматривал небольшой испанский пистолет «регент». Эту штучку, похожую на игрушку, мне привез из Чечни знакомый офицер. Пластмассовые накладки на рукоятке украшали изображения императорских корон. Короткая ствольная коробка отливала светлой, отполированной годами сталью. Предохранитель, расположенный над спусковым крючком, напоминал брошку в виде рифленого жучка. Маленький, изящный «регент» почти исчез в моей ладони, когда я, чувствуя необъяснимый восторг от легкой тяжести оружия, медленно вытянул руку и прицелился в кнопку выключателя.
Ну, Вацура, сказал я сам себе, ты ищешь приключений на свою голову. Пистолет – это уже серьезно. Конечно, Уваров не такой уж крупный зверь, чтобы идти на него с «регентом». Но все же так мне будет спокойнее. И Влад не станет валять дурака.
Я сунул пистолет в карман джинсовой куртки, вышел в коридор и увидел профессора, который, словно арестант, прогуливался между окном и холлом, заведя руки за спину.
– Надолго? – поинтересовался Курахов.
Я отрицательно покачал головой. Профессор, кажется, не прочь был со мной поговорить, но едва он пошел мне навстречу, как я быстро повернулся к нему спиной и спустился по лестнице.
Дождь все еще сыпался с низкого серого неба, рисуя на асфальте лужи и смачивая ненасытную, растрескавшуюся от хронической жажды землю. Зонты и несколько столов по-прежнему лежали в углу двора, и этот беспорядок как бы оттенял мое одиночество и усиливал тоску. Хаос, гибель Помпеи, подумал я, вспоминая, как всего две недели назад здесь бурлила жизнь, заходили вялые и уставшие от жары клиенты, суетился официант, наполнялась ароматным дымком кухня, а мы с Анной подсчитывали прибыль и мечтали вырыть бассейн, открыть сауну, казино. А теперь ни клиентов, ни Анны, ни денег.
Уваров! Все из-за него, мысленно рисовал я портрет Влада в черных тонах, выкатывая машину со стоянки. Только он виновен во всех моих бедах. Этот перезрелый ребенок, этот примитивный любитель жизни, чудаковатый кладоискатель, кажется, в самом деле нашел клад. И ценность его такова, что Влад пошел на преступление, а профессор готов принести в жертву свою непутевую падчерицу. Если Уварова вывести из игры и занять его место, то я смогу убить двух зайцев: вернуть Анну и… Впрочем, второй заяц еще до конца не оформился в моем сознании и больше напоминал привидение.
После Приветного я свернул к морю и по раскисшей грунтовке медленно доехал до какой-то нищей базы отдыха, которая представляла из себя несколько выцветших вагончиков да деревянный туалет-теремок, огороженные колючей проволокой. Оставив машину за стеной кустов, я пошел по тропе, идущей вдоль моря к заповеднику.
Погода играла против меня. Дождь наверняка заставил всю компанию закрыться в палатках, а в какой из них сидел Влад – я не знал. Поскальзываясь на мокрой тропе, пригибаясь, чтобы не маячить на склоне горы, я переходил от скалы к скале, не упуская из виду разноцветные кубики палаток.
Когда я дошел до каменного завала, откуда можно было незаметно наблюдать за каждой палаткой, джинсы и куртка вымокли насквозь и, словно были на клею, неприятно липли к телу. Морщась, я лег на мокрый плоский камень, как на постамент памятника, и подумал о том, что слишком привык к комфортной жизни и потому так близко к сердцу воспринимаю мелкие неудобства, которые раньше бы не заметил вовсе. Когда-то я бродил по южноамериканской сельве, переходил контрабандным путем Пяндж из Таджикистана в Афган, путешествовал в цинковом гробу и считал, что все происходящее со мной – в порядке вещей. Я был беден и зол на тех, кто мешал мне жить, ввязая в криминальные дела. Теперь, когда я занялся обслуживанием отдыхающих, у меня появились деньги, я стал ценить дорогие машины и хорошие напитки, диапазон приемлемой для меня жизни заметно сузился. Парадокс, но я почувствовал себя тяжело больным человеком, для которого многие радости жизни стали недосягаемы, а для нормального существования уже требовалось огромное количество условий, и с каждым днем выполнять их становилось все труднее…
Из круглой оранжевой палатки, напоминающей шатер, вышла девушка в майке и плавках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113