Приходилось время от времени переворачивать ему страницы. Добробой же, с порога увидев повязки, расхохотался.
- И ты, что ли? Ну вы даете! Я троих таких по дороге встретил - от медиков шли!
- Ничего смешного не вижу, - Млад сжал губы, - ему больно, между прочим…
- Так от глупости никакие лекарства не помогут! - продолжал со смехом Добробой.
- Ты шибко умный, - прошипел Ширяй сквозь зубы.
- Молоко-то не прокисло? - спросил Млад, покосившись на Добробоя.
- Не, я вечерней дойки дождался. Тепленькое… Хочешь, Млад Мстиславич?
- Ну, налей… И Ширяю налей тоже. Мы его теперь с ложки недели две будем кормить.
- Коляда, между прочим, скоро… - вспомнил вдруг Добробой, - Собирались же, маски делали… А ты? Как колядовать-то будем? И Карачун завтра.
Самый короткий день в году начинался хмуро и недобро. Выйдя на крыльцо, Млад почувствовал приближение не метели даже - бурана. Северный ветер завывал потихоньку, пробуя свои силы, гнал мрачные тучи низко к земле и поземок вдоль тропинок. Над факультетскими теремами вились дымы - занятий не было, все пекли ржаные хлебы и грелись у печек, рассказывая друг другу страшные сказки.
Хийси прятался в будке - в этот день нечего делать на дворе, даже собаке это понятно, а уж такому лентяю, как Хийси, только дай повод не высовывать носа на мороз.
Млад обогнул университет справа и вышел на крутой берег Волхова, разглядывая небо на севере. На открытом пространстве ветер задувал еще сильней - холодный, недобрый ветер: внезапным его порывом едва не снесло треух с головы, набило снежной крупы за воротник и дернуло полы полушубка.
- Что, дед Карачун, тебе не нравится, что я задумал? Так не у тебя же спрашивать буду, - усмехнулся Млад.
Ветер хлопнул по лицу широкой, тяжелой ладонью, взвился с тонким воем вверх и растекся по берегу юрким поземком - словно змей.
Млад еще раз посмотрел на небо и свернул к университетскому капищу.
Там вовсю готовились к празднику: студенты носили дрова для костров и смолили факелы, три волхва что-то бурно обсуждали, водя пальцами по небу, сычевские мужики расчищали снег.
- Здорово, Млад Мстиславич! - наконец, заметил его один из волхвов, - что скажешь?
- Буран будет к ночи. Начинайте раньше, и костры не ставьте высоко - к теремам искры полетят.
- Так северный же ветер, как же к теремам?
- С Волхова дунет - как раз в ту сторону и получится, - пожал плечами Млад.
- Спасибо, что предупредил. Настоящий Карачун, ты чуешь? - волхв подмигнул Младу.
- Ага, - рассеянно кивнул Млад, - красиво должно получиться.
- Что-то ты сегодня невесел. Видал, пол-университета вслед за тобой вчера угли из печек таскали?
- Видал… - вздохнул Млад, поморщившись.
- Уел ты Осмолова, да как уел! Не хочешь сегодня на празднике выступить?
- Нет, я ночью подняться хочу.
- Силы бережешь? Ну, давай. А что это вдруг - подняться? Обязательно сегодня?
- Шаманская болезнь начинается, почти месяц не поднимался. А тут такая ночь…
Дана ждала его - сегодня она была одна, Вторуша сидела дома, в Сычевке.
- Я думала, ты еще затемно придешь, - она сама сняла с него треух и отряхнула, приоткрыв дверь в сени.
- Сегодня буран будет, я на капище ходил, предупредить.
- Чай будешь пить?
- Нет. Кипятку выпью, - Млад снял валенки и пошел за стол.
- Что это ты? Никак, наверх собрался?
- Ага.
- Жаль, - вздохнула Дана, приподнимая плечи, - такая погода сегодня… Я думала, мы до вечера тут останемся…
- Так и останемся, если ты хочешь, - пожал плечами Млад.
- Я совсем о другом, чудушко, - она посмотрела на него исподлобья.
- А… - догадался Млад, - нет, не надо… Перед подъемом - не надо бы. Но если ты хочешь…
- Нет, милый мой, я как-нибудь переживу.
- Тогда просто посидим, а? Только перед праздником мне надо домой заглянуть. Ширяй, представь, вчера руки обжег…
- Что, и он тоже? - Дана покачала головой, - если ты думаешь, что вдохновил только студентов, так нет - в Новгороде вчера было тоже самое: мужики давние споры решали.
Она села за стол, налила ему кипятку из самовара и переспросила:
- Может чуть-чуть заварки добавить?
- Не надо. Мне и так тяжело будет подниматься. И погода сегодня такая…
- А что это тебя наверх потянуло? Дождался бы хорошей погоды.
- У меня шаманская болезнь начинается. Месяц не поднимался, - повторил Млад, пряча глаза, и нисколько не солгал - утром он проснулся с сосущей тоской в груди и болью в суставах.
- Младик, что-то мне это не нравится… Ты мне не врешь?
- Нет, - поспешил ответить он.
- А ты не для Родомила ли, часом, собрался наверх?
Млад покачал головой и потупился - он ненавидел что-то скрывать именно потому, что врать ему никогда не удавалось достоверно.
- Младик, не смей этого делать, слышишь?
Он взял ее за руку и снова покачал головой:
- Дана, я сам решу… Я сильный шаман, я знаю, что делаю. Не надо, я не хочу это обсуждать…
До вечера они просидели у Млада, вчетвером, и даже позвали Хийси в дом, чего не делали и в сильные морозы. Пес нерешительно остановился на пороге, и Младу пришлось его подтолкнуть. Хийси огляделся и прилег у входа, понимая, что ему оказана великая честь, и злоупотреблять добротой хозяев не стоит.
Пока топилась печь, они рассказывали страшные сказки, как и положено в этот день: под завывание ветра за окном, в сумрачном свете самого короткого дня. Шаманята ежились, но храбрились, Дана же бледнела и прижималась к боку Млада, отчего его рассказы становились еще мрачней и угрюмей.
- Долго выслеживал старый охотник шатуна, три дня ходил за ним по лесу, на четвертый день наткнулся на свежий след. А медведь словно почуял слежку - на дневку не остановился. Пока охотник его догонял, уже и темнеть стало - зимой в лесу быстро темнеет. Оглянуться не успел охотник, а уже не сумерки, а темная ночь. Вот тогда-то он медведя и увидел: бредет по снегу, еле-еле, не оглядывается: худой, ободранный. Тяжело ему по снегу идти, наст его не держит, а сугробы - ему по грудь. Охотник в снегоступах поближе подобрался, а окликнуть медведя боязно: сильный зверь, голодный, злой.
- А зачем его окликать? - шепотом спросила Дана.
- Нельзя в хозяина леса стрелять, когда он тебя не видит.
- А почему?
- Слушай. Зашел охотник сбоку, отложил рогатину, натянул лук, прицелился. Хочет крикнуть, а язык не ворочается: страшно. Ночь кругом, а он с шатуном один на один. Так и выстрелил, точно в глаз попал. Упал медведь мертвым. Обрадовался охотник, подошел поближе, но рогатину, на всякий случай, в руках крепко держит - медведь зверь хитрый, может и мертвым прикинуться. Посмотрел - нет, убитый медведь, не прикидывается. Хотел палку в пасть медведю вставить, чтоб душу его на волю выпустить, и сук сломал, но как тронул медвежью морду, как попытался рот ему раскрыть - да тут клыки звериные и увидел. Блестят в темноте, только не клацают, так и кажется, что сейчас в руку вопьются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
- И ты, что ли? Ну вы даете! Я троих таких по дороге встретил - от медиков шли!
- Ничего смешного не вижу, - Млад сжал губы, - ему больно, между прочим…
- Так от глупости никакие лекарства не помогут! - продолжал со смехом Добробой.
- Ты шибко умный, - прошипел Ширяй сквозь зубы.
- Молоко-то не прокисло? - спросил Млад, покосившись на Добробоя.
- Не, я вечерней дойки дождался. Тепленькое… Хочешь, Млад Мстиславич?
- Ну, налей… И Ширяю налей тоже. Мы его теперь с ложки недели две будем кормить.
- Коляда, между прочим, скоро… - вспомнил вдруг Добробой, - Собирались же, маски делали… А ты? Как колядовать-то будем? И Карачун завтра.
Самый короткий день в году начинался хмуро и недобро. Выйдя на крыльцо, Млад почувствовал приближение не метели даже - бурана. Северный ветер завывал потихоньку, пробуя свои силы, гнал мрачные тучи низко к земле и поземок вдоль тропинок. Над факультетскими теремами вились дымы - занятий не было, все пекли ржаные хлебы и грелись у печек, рассказывая друг другу страшные сказки.
Хийси прятался в будке - в этот день нечего делать на дворе, даже собаке это понятно, а уж такому лентяю, как Хийси, только дай повод не высовывать носа на мороз.
Млад обогнул университет справа и вышел на крутой берег Волхова, разглядывая небо на севере. На открытом пространстве ветер задувал еще сильней - холодный, недобрый ветер: внезапным его порывом едва не снесло треух с головы, набило снежной крупы за воротник и дернуло полы полушубка.
- Что, дед Карачун, тебе не нравится, что я задумал? Так не у тебя же спрашивать буду, - усмехнулся Млад.
Ветер хлопнул по лицу широкой, тяжелой ладонью, взвился с тонким воем вверх и растекся по берегу юрким поземком - словно змей.
Млад еще раз посмотрел на небо и свернул к университетскому капищу.
Там вовсю готовились к празднику: студенты носили дрова для костров и смолили факелы, три волхва что-то бурно обсуждали, водя пальцами по небу, сычевские мужики расчищали снег.
- Здорово, Млад Мстиславич! - наконец, заметил его один из волхвов, - что скажешь?
- Буран будет к ночи. Начинайте раньше, и костры не ставьте высоко - к теремам искры полетят.
- Так северный же ветер, как же к теремам?
- С Волхова дунет - как раз в ту сторону и получится, - пожал плечами Млад.
- Спасибо, что предупредил. Настоящий Карачун, ты чуешь? - волхв подмигнул Младу.
- Ага, - рассеянно кивнул Млад, - красиво должно получиться.
- Что-то ты сегодня невесел. Видал, пол-университета вслед за тобой вчера угли из печек таскали?
- Видал… - вздохнул Млад, поморщившись.
- Уел ты Осмолова, да как уел! Не хочешь сегодня на празднике выступить?
- Нет, я ночью подняться хочу.
- Силы бережешь? Ну, давай. А что это вдруг - подняться? Обязательно сегодня?
- Шаманская болезнь начинается, почти месяц не поднимался. А тут такая ночь…
Дана ждала его - сегодня она была одна, Вторуша сидела дома, в Сычевке.
- Я думала, ты еще затемно придешь, - она сама сняла с него треух и отряхнула, приоткрыв дверь в сени.
- Сегодня буран будет, я на капище ходил, предупредить.
- Чай будешь пить?
- Нет. Кипятку выпью, - Млад снял валенки и пошел за стол.
- Что это ты? Никак, наверх собрался?
- Ага.
- Жаль, - вздохнула Дана, приподнимая плечи, - такая погода сегодня… Я думала, мы до вечера тут останемся…
- Так и останемся, если ты хочешь, - пожал плечами Млад.
- Я совсем о другом, чудушко, - она посмотрела на него исподлобья.
- А… - догадался Млад, - нет, не надо… Перед подъемом - не надо бы. Но если ты хочешь…
- Нет, милый мой, я как-нибудь переживу.
- Тогда просто посидим, а? Только перед праздником мне надо домой заглянуть. Ширяй, представь, вчера руки обжег…
- Что, и он тоже? - Дана покачала головой, - если ты думаешь, что вдохновил только студентов, так нет - в Новгороде вчера было тоже самое: мужики давние споры решали.
Она села за стол, налила ему кипятку из самовара и переспросила:
- Может чуть-чуть заварки добавить?
- Не надо. Мне и так тяжело будет подниматься. И погода сегодня такая…
- А что это тебя наверх потянуло? Дождался бы хорошей погоды.
- У меня шаманская болезнь начинается. Месяц не поднимался, - повторил Млад, пряча глаза, и нисколько не солгал - утром он проснулся с сосущей тоской в груди и болью в суставах.
- Младик, что-то мне это не нравится… Ты мне не врешь?
- Нет, - поспешил ответить он.
- А ты не для Родомила ли, часом, собрался наверх?
Млад покачал головой и потупился - он ненавидел что-то скрывать именно потому, что врать ему никогда не удавалось достоверно.
- Младик, не смей этого делать, слышишь?
Он взял ее за руку и снова покачал головой:
- Дана, я сам решу… Я сильный шаман, я знаю, что делаю. Не надо, я не хочу это обсуждать…
До вечера они просидели у Млада, вчетвером, и даже позвали Хийси в дом, чего не делали и в сильные морозы. Пес нерешительно остановился на пороге, и Младу пришлось его подтолкнуть. Хийси огляделся и прилег у входа, понимая, что ему оказана великая честь, и злоупотреблять добротой хозяев не стоит.
Пока топилась печь, они рассказывали страшные сказки, как и положено в этот день: под завывание ветра за окном, в сумрачном свете самого короткого дня. Шаманята ежились, но храбрились, Дана же бледнела и прижималась к боку Млада, отчего его рассказы становились еще мрачней и угрюмей.
- Долго выслеживал старый охотник шатуна, три дня ходил за ним по лесу, на четвертый день наткнулся на свежий след. А медведь словно почуял слежку - на дневку не остановился. Пока охотник его догонял, уже и темнеть стало - зимой в лесу быстро темнеет. Оглянуться не успел охотник, а уже не сумерки, а темная ночь. Вот тогда-то он медведя и увидел: бредет по снегу, еле-еле, не оглядывается: худой, ободранный. Тяжело ему по снегу идти, наст его не держит, а сугробы - ему по грудь. Охотник в снегоступах поближе подобрался, а окликнуть медведя боязно: сильный зверь, голодный, злой.
- А зачем его окликать? - шепотом спросила Дана.
- Нельзя в хозяина леса стрелять, когда он тебя не видит.
- А почему?
- Слушай. Зашел охотник сбоку, отложил рогатину, натянул лук, прицелился. Хочет крикнуть, а язык не ворочается: страшно. Ночь кругом, а он с шатуном один на один. Так и выстрелил, точно в глаз попал. Упал медведь мертвым. Обрадовался охотник, подошел поближе, но рогатину, на всякий случай, в руках крепко держит - медведь зверь хитрый, может и мертвым прикинуться. Посмотрел - нет, убитый медведь, не прикидывается. Хотел палку в пасть медведю вставить, чтоб душу его на волю выпустить, и сук сломал, но как тронул медвежью морду, как попытался рот ему раскрыть - да тут клыки звериные и увидел. Блестят в темноте, только не клацают, так и кажется, что сейчас в руку вопьются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154