..
Но я ожидал чуда. Я надеялся: а вдруг как удастся мне возвратиться в
свое земное тело, и потому, каждый день, и по нескольку раз, - я пытался
это сделать...
...Иногда приходили врачи, а иногда товарищи, родственники,
знакомые... Навещала Аня...
Но каждый день прибегала Вика и заботилась обо мне: она целовала меня
в губы, а я не мог ощущать этих поцелуев, слов, ведь целовали не меня, а
тот манекен, спящий слепок моей души на диване...
Однажды навестил меня и Паша Мечетов, мой друг, прозаик и поэт.
- Я же говорил, - сказал он вслух, обращаясь к моему земному телу,
когда моя мама вышла на кухню приготовить для Паши чашку чая. - Не
стремись к Богу, Сергей!..
Как-то приехал и Юра Божив, друг и поэт из Москвы: он часто приходил
ко мне, остановился пожить у Вики.
Медленно шло время...
В один из глубоких вечеров в дверь нашей квартиры кто-то постучался,
потом продолжительно просигналил звонок.
Мама уже спала... Сонная, она вышла в халате в прихожую и включила
свет. Я тоже выплыл в прихожую. Но я не протиснулся сквозь стену, чтобы
посмотреть первому на таинственного гостя, стоящего там, на лестничной
клетке: хотелось встретить его по-земному, вместе с мамой.
Мама открыла дверь...
"Господи!.. - воскликнули все мои чувства. - Господи!..." И я
заметался по прихожей в надежде: объяснить, вмешаться или еще
что-нибудь!..
На пороге стояла Наташа!.. Живая, а на руках у нее был ребенок,
запеленутый в легкое одеяльце!..
- Вам кого? - спросила удивленно мама у возникшей пред нею девушки.
- Я Наташа... - сказал девушка. - А это, - и она бережно откинула
треугольник одеяльца, и лицо младенца обнажилось. - А это Сережина дочь,
Сабина...
- А... Вы... - медленно выговорила мама.
Я замер в ожидании ответа и смотрел на Наташу тревожно.
- Жена... - тихо сказал Наташа.
КНИГА ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВЗГЛЯД СО СТОРОНЫ
ПОТОК
У окна общежитьевской комнаты литинститута, в тесноте медленного
полумрака ночи ютились на скрипучих кухонных стульях двое: я и Юра Божив,
мой друг и поэт. Красный светлячок сигареты плавно подлетал из пепельницы
к моему лицу, на секунду вспыхивал ярче, опустошая полумрак, и снова
опускался в пепельницу. Юра перебирал четки, продолжительно и однообразно
мыча не разберешь что, но я понимал: Божив вымучивает кришнаитскую мантру.
Шло время.
Наконец, я не выдержал: бессловесное пространство показалось мне
неуютным, и я медленно заговорил, осторожно и напористо подыскивая слова.
- Какая же едкая штука! - сказал я, имея в виду исполнение мантры.
- Что? - переспросил меня Божив и тут же продолжил свое трудолюбивое
бормотание.
- Ничего, - тоскливо произнес я и раздавил красного светлячка
сигареты в пепельнице, - ты писал, что чтение мантры похоже на космический
музыкальный инструмент.
- А разве нет? - обронил Божив свой вопрос, будто сплюнул посреди
мантры, и напористо забормотал громче прежнего.
- Тише. Ты что! - воскликнул я каким-то надсадным шепотом.
Божив тотчас присмирел и оглянулся назад: на его кровати спала Вика,
и я почувствовал, как Боживу это было неуловимо приятно, но долг перед
мантрой, узелки слов которой он смаковал, словно леденцы, заставил его
опять отвернуться к окну и зашептать, набирая обороты: "Харе Кришна, Харе
Кришна, Кришна, Кришна, Харе, Харе..."
Но вдруг Юра остановился...
- Все, - сказал он, облегченно улыбнувшись, - шестнадцать кругов!
Потом он включил настольную лампу, стоявшую на широком подоконнике
прямо возле него, и вспыхнувший свет из-под ее искореженной, видимо от
частных падений на пол, шляпки косыми лучами будто обточил, заострил и без
того исхудалое лицо друга.
Вряд ли на этом бледном лице сказывалась только лишь пресловутая
полуголодная студенческая жизнь, полная нервотрепок и бессонниц, - Юра
подрабатывал дворником, и, в общей сложности, со стипендией вместе, у него
выходило, надо полагать, рублей сто пятьдесят в месяц, да и родители не
забывали о сыне, поддерживали посылками. Конечно же нервотрепки и
бессонницы несомненно потрудились над теперешним обликом Юры. Но эти,
будто влизанные, крупные скулы говорили еще и о другом.
- Смотри, как ты похудел! - сказал, не удержавшись, я, тем самым
подытожив свои размышления. - Не ешь калорийную пищу, дубина, бормочешь,
будто старуха-колдовка... так и какую-нибудь болезнь уговорить к себе в
постояльцы недолго!
- Ничего ты не понимаешь! - определил Юра, всматриваясь сквозь черное
стекло окна в мутные переливы огоньков на улице. - Мне это все -
совершенно не трудно, а результаты... результаты очевидны.
- Да уж, это ты точно подтвердил, - всполошился я.
Я вскочил со стула и, чтобы не шаркать по полу, не одев тапочек, а
прямо в носках, зашагал по комнате от окна до кровати, где спала Вика, и
обратно - туда-сюда.
- Что мечешся? - спросил Юра. - Улови, определи свои мысли, вон как
тебя размотало по сторонам, - посоветовал он озабоченно.
- Это ты ничего не понимаешь! - прошептал я, остановившись у окна.
- Ну что же, если ты так считаешь, то я готов тебя выслушать, -
подчеркнул Юра убедительно.
- Я понимаю, что переуверить сейчас, мгновенно, - вряд ли смогу. Но я
знаю одно: не молчать, а говорить всегда нужно, отрешенно, но участливо.
Говорить нужно в любом случае, даже если это абсолютно безнадежно, даже
если тебя не поймут, сиюминутно отвергнут или даже убьют! Говорить - все
равно надо! Хоть одно слово, да станет, после, - отправным, поворотным.
Ведь слова не канут куда-то, они, как подводные течения: мы и не замечаем
их русла, их многочисленные русла, а глядишь, сегодня - уже не думаем тек,
как вчера, и не подразумеваем даже, что определило нас в этом - думать
иначе... Знаю, отвергнешь ты кришнаитское безумие, лишь бы не поздно, Юра.
Лишь бы не поздно! Я буду сейчас говорить еще и потому, что существует в
мире удивительная, мало кому приметная зависимость. Ты знаешь, Божив, в
жизни бывает именно так: значительное в нас - обязано - всегда -
незначительному. Ведь вряд ли кто может, из простых смертных, вообразить
себе, проследить эстафетную перекличку событий, увидеть взаимосвязь между,
ну, скажем, некогда случайно сломанной нами во время прогулки ветки на
дереве и, предположим, - сегодняшним нашим каким-то открытием,
откровением, проникновением. Пусть даже это была и не ветка вовсе, а
что-то другое, но было же, обязательно!
- Я слушаю тебя, - только и сказал Божив, и вдруг: - Да! - неожиданно
воскликнул он, но тут же сориентировался виновато на спящую Вику:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Но я ожидал чуда. Я надеялся: а вдруг как удастся мне возвратиться в
свое земное тело, и потому, каждый день, и по нескольку раз, - я пытался
это сделать...
...Иногда приходили врачи, а иногда товарищи, родственники,
знакомые... Навещала Аня...
Но каждый день прибегала Вика и заботилась обо мне: она целовала меня
в губы, а я не мог ощущать этих поцелуев, слов, ведь целовали не меня, а
тот манекен, спящий слепок моей души на диване...
Однажды навестил меня и Паша Мечетов, мой друг, прозаик и поэт.
- Я же говорил, - сказал он вслух, обращаясь к моему земному телу,
когда моя мама вышла на кухню приготовить для Паши чашку чая. - Не
стремись к Богу, Сергей!..
Как-то приехал и Юра Божив, друг и поэт из Москвы: он часто приходил
ко мне, остановился пожить у Вики.
Медленно шло время...
В один из глубоких вечеров в дверь нашей квартиры кто-то постучался,
потом продолжительно просигналил звонок.
Мама уже спала... Сонная, она вышла в халате в прихожую и включила
свет. Я тоже выплыл в прихожую. Но я не протиснулся сквозь стену, чтобы
посмотреть первому на таинственного гостя, стоящего там, на лестничной
клетке: хотелось встретить его по-земному, вместе с мамой.
Мама открыла дверь...
"Господи!.. - воскликнули все мои чувства. - Господи!..." И я
заметался по прихожей в надежде: объяснить, вмешаться или еще
что-нибудь!..
На пороге стояла Наташа!.. Живая, а на руках у нее был ребенок,
запеленутый в легкое одеяльце!..
- Вам кого? - спросила удивленно мама у возникшей пред нею девушки.
- Я Наташа... - сказал девушка. - А это, - и она бережно откинула
треугольник одеяльца, и лицо младенца обнажилось. - А это Сережина дочь,
Сабина...
- А... Вы... - медленно выговорила мама.
Я замер в ожидании ответа и смотрел на Наташу тревожно.
- Жена... - тихо сказал Наташа.
КНИГА ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВЗГЛЯД СО СТОРОНЫ
ПОТОК
У окна общежитьевской комнаты литинститута, в тесноте медленного
полумрака ночи ютились на скрипучих кухонных стульях двое: я и Юра Божив,
мой друг и поэт. Красный светлячок сигареты плавно подлетал из пепельницы
к моему лицу, на секунду вспыхивал ярче, опустошая полумрак, и снова
опускался в пепельницу. Юра перебирал четки, продолжительно и однообразно
мыча не разберешь что, но я понимал: Божив вымучивает кришнаитскую мантру.
Шло время.
Наконец, я не выдержал: бессловесное пространство показалось мне
неуютным, и я медленно заговорил, осторожно и напористо подыскивая слова.
- Какая же едкая штука! - сказал я, имея в виду исполнение мантры.
- Что? - переспросил меня Божив и тут же продолжил свое трудолюбивое
бормотание.
- Ничего, - тоскливо произнес я и раздавил красного светлячка
сигареты в пепельнице, - ты писал, что чтение мантры похоже на космический
музыкальный инструмент.
- А разве нет? - обронил Божив свой вопрос, будто сплюнул посреди
мантры, и напористо забормотал громче прежнего.
- Тише. Ты что! - воскликнул я каким-то надсадным шепотом.
Божив тотчас присмирел и оглянулся назад: на его кровати спала Вика,
и я почувствовал, как Боживу это было неуловимо приятно, но долг перед
мантрой, узелки слов которой он смаковал, словно леденцы, заставил его
опять отвернуться к окну и зашептать, набирая обороты: "Харе Кришна, Харе
Кришна, Кришна, Кришна, Харе, Харе..."
Но вдруг Юра остановился...
- Все, - сказал он, облегченно улыбнувшись, - шестнадцать кругов!
Потом он включил настольную лампу, стоявшую на широком подоконнике
прямо возле него, и вспыхнувший свет из-под ее искореженной, видимо от
частных падений на пол, шляпки косыми лучами будто обточил, заострил и без
того исхудалое лицо друга.
Вряд ли на этом бледном лице сказывалась только лишь пресловутая
полуголодная студенческая жизнь, полная нервотрепок и бессонниц, - Юра
подрабатывал дворником, и, в общей сложности, со стипендией вместе, у него
выходило, надо полагать, рублей сто пятьдесят в месяц, да и родители не
забывали о сыне, поддерживали посылками. Конечно же нервотрепки и
бессонницы несомненно потрудились над теперешним обликом Юры. Но эти,
будто влизанные, крупные скулы говорили еще и о другом.
- Смотри, как ты похудел! - сказал, не удержавшись, я, тем самым
подытожив свои размышления. - Не ешь калорийную пищу, дубина, бормочешь,
будто старуха-колдовка... так и какую-нибудь болезнь уговорить к себе в
постояльцы недолго!
- Ничего ты не понимаешь! - определил Юра, всматриваясь сквозь черное
стекло окна в мутные переливы огоньков на улице. - Мне это все -
совершенно не трудно, а результаты... результаты очевидны.
- Да уж, это ты точно подтвердил, - всполошился я.
Я вскочил со стула и, чтобы не шаркать по полу, не одев тапочек, а
прямо в носках, зашагал по комнате от окна до кровати, где спала Вика, и
обратно - туда-сюда.
- Что мечешся? - спросил Юра. - Улови, определи свои мысли, вон как
тебя размотало по сторонам, - посоветовал он озабоченно.
- Это ты ничего не понимаешь! - прошептал я, остановившись у окна.
- Ну что же, если ты так считаешь, то я готов тебя выслушать, -
подчеркнул Юра убедительно.
- Я понимаю, что переуверить сейчас, мгновенно, - вряд ли смогу. Но я
знаю одно: не молчать, а говорить всегда нужно, отрешенно, но участливо.
Говорить нужно в любом случае, даже если это абсолютно безнадежно, даже
если тебя не поймут, сиюминутно отвергнут или даже убьют! Говорить - все
равно надо! Хоть одно слово, да станет, после, - отправным, поворотным.
Ведь слова не канут куда-то, они, как подводные течения: мы и не замечаем
их русла, их многочисленные русла, а глядишь, сегодня - уже не думаем тек,
как вчера, и не подразумеваем даже, что определило нас в этом - думать
иначе... Знаю, отвергнешь ты кришнаитское безумие, лишь бы не поздно, Юра.
Лишь бы не поздно! Я буду сейчас говорить еще и потому, что существует в
мире удивительная, мало кому приметная зависимость. Ты знаешь, Божив, в
жизни бывает именно так: значительное в нас - обязано - всегда -
незначительному. Ведь вряд ли кто может, из простых смертных, вообразить
себе, проследить эстафетную перекличку событий, увидеть взаимосвязь между,
ну, скажем, некогда случайно сломанной нами во время прогулки ветки на
дереве и, предположим, - сегодняшним нашим каким-то открытием,
откровением, проникновением. Пусть даже это была и не ветка вовсе, а
что-то другое, но было же, обязательно!
- Я слушаю тебя, - только и сказал Божив, и вдруг: - Да! - неожиданно
воскликнул он, но тут же сориентировался виновато на спящую Вику:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135