— Ждите у дверей.
— Чему обязан? — интересуюсь я, напряженно пытаясь сообразить, чего это могло понадобиться царю ночью в моем доме. Не услуги же волхва?
— Эх, Аркашка… что-то ты не рад? Аль царь-батюшка тебе чем не угодил?
— Присаживайтесь, — предлагаю я, перекладывая с табуретки на стол мечи.
Царь отдает мне факел, поправляет скособочившуюся корону и опускается на предложенное место.
Я поджигаю от лучины толстую свечку, наблюдая за тем, как робкий язычок пламени трепетно касается черного хвостика ниточки. Воск начинает плавиться, становясь прозрачным и наполняя комнату едва уловимым ароматом. Огонек смелеет, распрямляется во весь рост, разгоняя ночной сумрак. Так-то лучше! Хотя и не лампочка на двести ватт… Царев факел за ненадобностью бросаю в печь.
Далдон внимательно наблюдает за моими действиями, словно чего-то ожидая. Не знаю уж чего — мольбы, слез или заверения в вечной любви и преданности?
Что ж, поиграем в молчанку.
Сажусь на кровать, потупив глаза долу, как и подобает воспитанному отроку, опускаю руки на колени и терпеливо жду, когда их величество соблаговолит заговорить. Поделится, так сказать, своими думами-мыслями.
Далдон тяжело вздохнул, сплел пальцы на пузе и улыбнулся. По-доброму так… Я, признаться, опешил. Что-то тут не так. Совсем не этого я ожидал от него.
— Аркаша… сынок… Ты не возражаешь, если я буду так тебя называть? Не перечь царю! — прикрикнул он. Хотя я просто-напросто онемел от удивления, не в силах сказать что-либо, даже возникни у меня такое желание. И тут же сменил тон: — Люб ты доченьке моей младшенькой Аленушке да и мне по сердцу пришелся. Только уж очень горяч — старших почитаешь, а не слушаешь… А ты возьми да прислушайся — поди, дурному не научим.
Я несколько раз открыл-закрыл рот, из которого не донеслось ни звука. Заклинило.
— Не перебиваешь? Эт хорошо… Значицца, так, ставь самовар, чаи гонять будем. Я тут леденцов принес.
Спустя десять минут на столе, потеснив мечи, появился самовар. Затем блюдца с чашками, розетка с малиновым вареньем, корзинка с душистыми пряниками — спасибо заботливой Бабе Яге — и резная сахарница, полная рафинада.
Далдон выложил на стол кусок бересты, на которой лежит горка слипшегося монпансье.
Разлив чай по чашкам, интересуюсь:
— Вам сколько кусочков сахара?
— А сколько не жалко? — хитро щурясь, спрашивает царь.
— Да нисколько не жалко… — Сахар я покупаю в том, современном мне мире, где он не ценится на вес золота. Вот еще одна статья дохода для предприимчивого человека. Жаль, нет у меня этой жилки.
— Правильно, для сваво царя-батюшки жалеть не нужно. Токмо я предпочитаю с вареньем.
— Угощайтесь.
Царь вооружается ложкой и демонстрирует высокое мастерство владения ею. О, царь-батюшка, да вы сластена! Ополовинив кружку, Далдон умял пряник, поглядел на меня задумчиво, спрашивает:
— А ты чего как засватанный сидишь? Кушай, да только и меня слушай.
Я послушно хлебнул чая, стараясь не обжечь губы.
— Мыслишка у меня одна имеется, про то, как вас, голубков сизокрылых, счастливыми сделать. Аль передумал? Аль не люба тебе Аленушка?
— Люба.
— Хорошо. Значит, нужно действовать. Понимаешь?
— Нет.
— Чего ж тут непонятного?
— Все. Сперва вы… царь-надежа… казнить меня велите, царевым преступником величаете, в темнице сырой томите, затем бежать рекомендуете. Вот и пойми, чего вам хочется?
— Дюже молод ты еще. Ты пойми, сынок, политика, она штука жестокая — шаг вправо, шаг влево — съедят, затопчут. А казнить я тебя не хотел, так нужно было. Да узнай люд, что царевна за простого мужика вышла, что бы люди сказали? Кровь-де королевскую грязним, вековые устои нарушаем. А это, знаешь ли, сынок, чревато агрома-адным опчественным резонансом. Дошло?
— Нет.
— Чего же здесь непонятного? — повторно всплеснул руками царь Далдон.
— Зачем было преступником меня называть? Указ царский издавать?
— Аль я не царь?
— Царь.
— О… А коли так, то и дело мое — указы составлять, политику в массы нести.
— Я-то при чем?
— Ты эт мне брось! Кто на царевну позарился?
— Э-э-э…
— Осерчал я, погорячился, — признался царь-батюшка. — А тут еще и Кощей на ухо нашептывать принялся, ядом клеветы сердце травить. Ну да это дело минувшее… плюнули и забыли. Не сердишься же ты, в самом деле, на своего царя-батюшку, а?
— Неожиданно это как-то. То казнить велите, то надежду дарите…
— Не только надежду — помощь предлагаю.
— Советом?
— В первую очередь, а там и золотишка подкину, людишек на подмогу снаряжу… Убьешь супостата — вернешься героем. Ты и сейчас почти… кто твой поединок с Чудищем видал, такое рассказывают… Тут и шанс тебе в руки плывет. Пред всем народом попросишь согласия моего… да разве ж я откажу?
Чтобы избежать ответа на этот вроде бы риторический вопрос, я сунул в рот пряник. Высказывать свои мысли по поводу царской благодарности вслух не стоит, хотя они и вертятся на самом кончике языка. Но, понятное дело, ничего я не сказал. Запил пряник чаем и поинтересовался:
— Так что мне делать?
— Кощея — супостата и злодея на корню изведи, за обиду нашу отомсти.
— До него еще добраться нужно.
— Тут тебе, волхв, и ветер в паруса. А коли в помощи нужда будет — вот тебе колечко. — Далдон снял с пальца золотой перстень и протянул мне. — Покажешь воеводе любой приграничной заставы, он окажет тебе необходимую помощь…
Рассматривая царский перстень, я вполуха слушаю, как Далдон делит шкуру неубитого медведя.
— …войска в условленном месте стоять будут, в полной боевой готовности. По первому знаку выступят в поход.
— Зачем?
— Как зачем? — удивился царь-батюшка. — Тебя, дитятко несуразное, на трон возводить. Не пустовать же ему после смерти Кощеевой?
— А…
— А тогда и Аленку незазорно за тебя отдать.
Тут наш продуктивный разговор был прерван шумом во дворе. Надрывно заголосила женщина. Звякнули оружием краснокафтанники. Поднявшись, я поспешил в сени — узнать, чем вызван переполох.
— Стой! Куды прешь?! — прикрикнули на кого-то стрельцы без особой злости, даже с мягкостью в голосе, просто выполняя приказ.
— Пропустите, ироды, — взвыла женщина.
— Что за шум, а драки нет? — поинтересовался я, надев на палец царское кольцо и распахнув двери.
У дверей, скрестив пики, застыли два стрельца. У их ног стоит на коленях растрепанная молодая женщина с покрасневшими от слез глазами и в отчаянии заламывает руки, моля пропустить ее к волхву. За ее спиной, держа на руках завернутого в пуховый платок ребенка, переминается с ноги на ногу мой сосед — кузнец Вакула.
При моем появлении стрельцы расступились, и женщина уткнулась мне в колени, жалобно моля:
— Помогите…
— Что случилось?
— Сына… — проговорил Вакула, не сводя взгляда с личика ребенка, — змея укусила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
— Чему обязан? — интересуюсь я, напряженно пытаясь сообразить, чего это могло понадобиться царю ночью в моем доме. Не услуги же волхва?
— Эх, Аркашка… что-то ты не рад? Аль царь-батюшка тебе чем не угодил?
— Присаживайтесь, — предлагаю я, перекладывая с табуретки на стол мечи.
Царь отдает мне факел, поправляет скособочившуюся корону и опускается на предложенное место.
Я поджигаю от лучины толстую свечку, наблюдая за тем, как робкий язычок пламени трепетно касается черного хвостика ниточки. Воск начинает плавиться, становясь прозрачным и наполняя комнату едва уловимым ароматом. Огонек смелеет, распрямляется во весь рост, разгоняя ночной сумрак. Так-то лучше! Хотя и не лампочка на двести ватт… Царев факел за ненадобностью бросаю в печь.
Далдон внимательно наблюдает за моими действиями, словно чего-то ожидая. Не знаю уж чего — мольбы, слез или заверения в вечной любви и преданности?
Что ж, поиграем в молчанку.
Сажусь на кровать, потупив глаза долу, как и подобает воспитанному отроку, опускаю руки на колени и терпеливо жду, когда их величество соблаговолит заговорить. Поделится, так сказать, своими думами-мыслями.
Далдон тяжело вздохнул, сплел пальцы на пузе и улыбнулся. По-доброму так… Я, признаться, опешил. Что-то тут не так. Совсем не этого я ожидал от него.
— Аркаша… сынок… Ты не возражаешь, если я буду так тебя называть? Не перечь царю! — прикрикнул он. Хотя я просто-напросто онемел от удивления, не в силах сказать что-либо, даже возникни у меня такое желание. И тут же сменил тон: — Люб ты доченьке моей младшенькой Аленушке да и мне по сердцу пришелся. Только уж очень горяч — старших почитаешь, а не слушаешь… А ты возьми да прислушайся — поди, дурному не научим.
Я несколько раз открыл-закрыл рот, из которого не донеслось ни звука. Заклинило.
— Не перебиваешь? Эт хорошо… Значицца, так, ставь самовар, чаи гонять будем. Я тут леденцов принес.
Спустя десять минут на столе, потеснив мечи, появился самовар. Затем блюдца с чашками, розетка с малиновым вареньем, корзинка с душистыми пряниками — спасибо заботливой Бабе Яге — и резная сахарница, полная рафинада.
Далдон выложил на стол кусок бересты, на которой лежит горка слипшегося монпансье.
Разлив чай по чашкам, интересуюсь:
— Вам сколько кусочков сахара?
— А сколько не жалко? — хитро щурясь, спрашивает царь.
— Да нисколько не жалко… — Сахар я покупаю в том, современном мне мире, где он не ценится на вес золота. Вот еще одна статья дохода для предприимчивого человека. Жаль, нет у меня этой жилки.
— Правильно, для сваво царя-батюшки жалеть не нужно. Токмо я предпочитаю с вареньем.
— Угощайтесь.
Царь вооружается ложкой и демонстрирует высокое мастерство владения ею. О, царь-батюшка, да вы сластена! Ополовинив кружку, Далдон умял пряник, поглядел на меня задумчиво, спрашивает:
— А ты чего как засватанный сидишь? Кушай, да только и меня слушай.
Я послушно хлебнул чая, стараясь не обжечь губы.
— Мыслишка у меня одна имеется, про то, как вас, голубков сизокрылых, счастливыми сделать. Аль передумал? Аль не люба тебе Аленушка?
— Люба.
— Хорошо. Значит, нужно действовать. Понимаешь?
— Нет.
— Чего ж тут непонятного?
— Все. Сперва вы… царь-надежа… казнить меня велите, царевым преступником величаете, в темнице сырой томите, затем бежать рекомендуете. Вот и пойми, чего вам хочется?
— Дюже молод ты еще. Ты пойми, сынок, политика, она штука жестокая — шаг вправо, шаг влево — съедят, затопчут. А казнить я тебя не хотел, так нужно было. Да узнай люд, что царевна за простого мужика вышла, что бы люди сказали? Кровь-де королевскую грязним, вековые устои нарушаем. А это, знаешь ли, сынок, чревато агрома-адным опчественным резонансом. Дошло?
— Нет.
— Чего же здесь непонятного? — повторно всплеснул руками царь Далдон.
— Зачем было преступником меня называть? Указ царский издавать?
— Аль я не царь?
— Царь.
— О… А коли так, то и дело мое — указы составлять, политику в массы нести.
— Я-то при чем?
— Ты эт мне брось! Кто на царевну позарился?
— Э-э-э…
— Осерчал я, погорячился, — признался царь-батюшка. — А тут еще и Кощей на ухо нашептывать принялся, ядом клеветы сердце травить. Ну да это дело минувшее… плюнули и забыли. Не сердишься же ты, в самом деле, на своего царя-батюшку, а?
— Неожиданно это как-то. То казнить велите, то надежду дарите…
— Не только надежду — помощь предлагаю.
— Советом?
— В первую очередь, а там и золотишка подкину, людишек на подмогу снаряжу… Убьешь супостата — вернешься героем. Ты и сейчас почти… кто твой поединок с Чудищем видал, такое рассказывают… Тут и шанс тебе в руки плывет. Пред всем народом попросишь согласия моего… да разве ж я откажу?
Чтобы избежать ответа на этот вроде бы риторический вопрос, я сунул в рот пряник. Высказывать свои мысли по поводу царской благодарности вслух не стоит, хотя они и вертятся на самом кончике языка. Но, понятное дело, ничего я не сказал. Запил пряник чаем и поинтересовался:
— Так что мне делать?
— Кощея — супостата и злодея на корню изведи, за обиду нашу отомсти.
— До него еще добраться нужно.
— Тут тебе, волхв, и ветер в паруса. А коли в помощи нужда будет — вот тебе колечко. — Далдон снял с пальца золотой перстень и протянул мне. — Покажешь воеводе любой приграничной заставы, он окажет тебе необходимую помощь…
Рассматривая царский перстень, я вполуха слушаю, как Далдон делит шкуру неубитого медведя.
— …войска в условленном месте стоять будут, в полной боевой готовности. По первому знаку выступят в поход.
— Зачем?
— Как зачем? — удивился царь-батюшка. — Тебя, дитятко несуразное, на трон возводить. Не пустовать же ему после смерти Кощеевой?
— А…
— А тогда и Аленку незазорно за тебя отдать.
Тут наш продуктивный разговор был прерван шумом во дворе. Надрывно заголосила женщина. Звякнули оружием краснокафтанники. Поднявшись, я поспешил в сени — узнать, чем вызван переполох.
— Стой! Куды прешь?! — прикрикнули на кого-то стрельцы без особой злости, даже с мягкостью в голосе, просто выполняя приказ.
— Пропустите, ироды, — взвыла женщина.
— Что за шум, а драки нет? — поинтересовался я, надев на палец царское кольцо и распахнув двери.
У дверей, скрестив пики, застыли два стрельца. У их ног стоит на коленях растрепанная молодая женщина с покрасневшими от слез глазами и в отчаянии заламывает руки, моля пропустить ее к волхву. За ее спиной, держа на руках завернутого в пуховый платок ребенка, переминается с ноги на ногу мой сосед — кузнец Вакула.
При моем появлении стрельцы расступились, и женщина уткнулась мне в колени, жалобно моля:
— Помогите…
— Что случилось?
— Сына… — проговорил Вакула, не сводя взгляда с личика ребенка, — змея укусила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95