Говори… — шелестели они.
Я разлепила губы:
— Помогите мне найти убийц и отомстить им.
— Кого ты хочешь найти? Кого найти? — озабоченно запричитали мары. Они скользили прямо по воздуху, то становясь темными, как грозовые тучи, то обретая бледно-желтый цвет, а то вовсе пропадая, и тогда были слышны лишь их пронзительные голоса.
— Хаки Волка, — стала перечислять я. — Черного Трора… И того, кто убил Бьерна на побережье Свей. В шепоте мар скользнуло недоумение.
— Бьерна? — спросила одна, а вторая хрипло засмеялась: — Да, да, Бьерна, того кормщика, который утопил своих сыновей. Помнишь его?
— Помню, помню, — тонко завизжала первая мара, а потом обе спросили:
— А что ты подаришь нам?
— Их души.
От боли я уже ничего не понимала, но знала: если упаду или не сумею ответить, мары заберут меня в свое молчаливое царство.
— Это хорошо, — ответила одна..
— Это плохо, — возразила другая.
Я не могла больше выносить их голосов! Словно горячая смола, они лились в уши, а проклятый паук Слепца настойчиво и безжалостно терзал мое тело.
Хватит! — закричала я. — За помощь я отдам вам их души а если не сумею убить их — заберите меня!
— Вот это хорошо, хорошо, хорошо, — дружно завыли мары и, окутывая меня ледяными, дарующими забвение крыльями, завертелись в безумной пляске. — Мы отыщем твоих врагов и приведем тебя к ним, но убить их должна ты сама. Паук останется в тебе, пока не выполнишь уговора. Он не позволит тебе увильнуть!
Я и не собиралась. Только как сражаться с такой болью внутри?
— Привыкнешь, привыкнешь… — заторопились успокоить меня мары. — А теперь слушай. Отправляйся к Олаву. Убеди урманина, что спасти тебя от тоски может лишь служба в его дружине, и потребуй, чтоб он взял тебя на Датский Вал. Поняла? На Датский Вал…
Они взвились вверх и тонко засвистели. На миг перед моими глазами мелькнул Красный Холм, выросшая на нем береза, а под ней невысокий голубоглазый Баюн.
— Откажись, — тихо посоветовал Баюн. — Откажись, пока не поздно.
Я помотала головой: «Нет, Баюн. Посмотри на эту березу. Когда-то мы привязывали ее к колу, чтоб она не сломалась, но прошло время, она выросла и больше не нуждается в подпорках. Выросла и я. Отныне у меня своя судьба. Прости…»
— Как хочешь, — сказал Баюн. — Только знай — мары коварны и любят причинять боль. Они возьмут свое.
Он вздохнул и пропал, словно стертый чьей-то могучей рукой, а на меня рухнула темная тяжелая пустота.
Я проспала в пещере всю ночь, а наутро пошла ц Марше. Должно быть, во мне что-то изменилось, потому что, увидев меня, она охнула и отступила к стене, а ее дочери выпучили глаза, будто две огромные лягушки. Но мне не было до них никакого дела. Я спешила. Напоминая о договоре, в моей груди тихонько шевелился крапчатый паук.
Я взяла меч, топор, лук, переоделась в одежду Бьерна и, ни слова не сказав Марше, вышла из избы. Всплескивая пухлыми руками, она выскочила следом:
— Девонька, да что ж с тобой стало?! Куда ж ты собралась?
Я остановилась, оглянулась и усмехнулась ей в лицо:
— На Датский Вал, Марша. На Датский Вал…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
РЕМЕСЛО ПИРАТА
Рассказывает Хаки
Золотой Харальд ушел зимовать в Данию. Там правил его дядька Харальд Синезубый, и был мир. Не то что в Норвегии. В северных фьордах конунг Серая Шкура никак не мог поделить с Хаконом-ярлом его родовые земли. Этой осенью Серая Шкура оказался сильнее, и Хакон-ярл бежал из Трандхейма. Мы встретили его драккары по пути в Свею, в проливе. Ярл шел искать убежища у Синезубого.
— Там стоит Золотой Харальд! — предупредил его Орм. Хакон махнул рукой. Было непонятно — обрадовала или огорчила его эта новость, но вскоре паруса его кораблей скрылись вдали, а мы продолжили свой путь.
Я и не предполагал, что когда-либо буду скучать по родным берегам, но, увидев знакомые с детства извивы скал, чуть не закричал от радости. Орм тоже повеселел. Как не радоваться, коли пришел домой живой, невредимый, да еще с подарками для жены и детей?
Мать и братья встречали нас на берегу. Братья выросли, и сперва я их не узнал, но, очутившись на берегу рядом с матерью, угадал в светловолосом парне возле нее Арма. Рядом с ним смешно, как в детстве, щурил и без того маленькие глазки Отто Слепец. Мне было чем похвалиться перед ними, но, как ни странно, братьев совсем не заинтересовали мои рассказы о боях и великолепное, стоившее многих жизней оружие. Даже ненароком упомянутый случай с маленькой глупой словенкой, которая предпочла темные владения Эгира долгому плену, не вызвал у них удивления. Арм лишь пожал плечами и недовольно буркнул: Жаль, что она утонула, — сгодилась бы в хозяйстве…
Я замер от недоумения. Тогда я еще не знал, что Арма и Отто ничего не интересовало, кроме их посевов, урожаев, скотины и рабов. Они и стрелять-то толком не умели. Все это я понял потом, во время зимовки. Невзирая на холод, братья вставали с рассветом, весь день хлопотали по хозяйству, а вечером присаживались поближе к очагу, молча съедали скудный ужин и заваливались спать. На другой день все повторялось…
Орм презирал сыновей. Часто он глядел на их согнутые спины и сплевывал сквозь зубы, а мать спешила заступиться:
— Но кто-то же должен радеть о добытом тобой богатстве…
— Я хожу в походы не ради богатства! — злился Орм.
— Ради чего же?
Мать не понимала отца, а я понимал… Мне было знакомо то упоительное волнение в крови, когда руки обретают чудовищную силу, а чутье указывает на малейшее движение за спиной. Тогда мир становился шире и сложнее, и казалось, будто каждый шаг возносит ввысь, К великим воинам древности, тем, что давно уже пируют в Вальхалле. Ради этих чудесных мгновений я мог отдать все, даже жизнь. А тут, на родном мирном берегу, она вытекала из меня по капельке, будто вода из прохудившегося корыта…
— Ты — берсерк, — объяснял Орм. — Ты — последний берсерк из нашего рода. Когда я уйду в Вальхаллу, ты останешься совсем один, и тебя никогда не поймут остальные, те, кто ни разу не прикасался к божественной силе Одина. Нынче ты сетуешь на скуку и безделье, а что будешь делать тогда? Привыкай к одиночеству, Волчонок…
Посредине зимы я устал от наставлений отца и тупости братьев и решил сходить в усадьбу Круглоглазого Ульфа. На сей раз в пути меня не трясло от холода и в заплечном мешке лежала не старая древесная лепешка сушеная рыбина, а подарки для Ульфа и Свейнхильд. Но в усадьбе поджидала худая весть. Люди болтали, будто Ульф стал так стар, что Свейнхильд выносит его во двор на руках. Я смеялся над этими речами, пока не увидел Ульфа. От старого колдуна остались лишь кожа да кости. Однако при моем появлении его маленькие медвежьи глазки засияли, а улыбка растянула сухие губы.
— А-а-а, — сказал он. — Ты пришел проводить меня, Волчонок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Я разлепила губы:
— Помогите мне найти убийц и отомстить им.
— Кого ты хочешь найти? Кого найти? — озабоченно запричитали мары. Они скользили прямо по воздуху, то становясь темными, как грозовые тучи, то обретая бледно-желтый цвет, а то вовсе пропадая, и тогда были слышны лишь их пронзительные голоса.
— Хаки Волка, — стала перечислять я. — Черного Трора… И того, кто убил Бьерна на побережье Свей. В шепоте мар скользнуло недоумение.
— Бьерна? — спросила одна, а вторая хрипло засмеялась: — Да, да, Бьерна, того кормщика, который утопил своих сыновей. Помнишь его?
— Помню, помню, — тонко завизжала первая мара, а потом обе спросили:
— А что ты подаришь нам?
— Их души.
От боли я уже ничего не понимала, но знала: если упаду или не сумею ответить, мары заберут меня в свое молчаливое царство.
— Это хорошо, — ответила одна..
— Это плохо, — возразила другая.
Я не могла больше выносить их голосов! Словно горячая смола, они лились в уши, а проклятый паук Слепца настойчиво и безжалостно терзал мое тело.
Хватит! — закричала я. — За помощь я отдам вам их души а если не сумею убить их — заберите меня!
— Вот это хорошо, хорошо, хорошо, — дружно завыли мары и, окутывая меня ледяными, дарующими забвение крыльями, завертелись в безумной пляске. — Мы отыщем твоих врагов и приведем тебя к ним, но убить их должна ты сама. Паук останется в тебе, пока не выполнишь уговора. Он не позволит тебе увильнуть!
Я и не собиралась. Только как сражаться с такой болью внутри?
— Привыкнешь, привыкнешь… — заторопились успокоить меня мары. — А теперь слушай. Отправляйся к Олаву. Убеди урманина, что спасти тебя от тоски может лишь служба в его дружине, и потребуй, чтоб он взял тебя на Датский Вал. Поняла? На Датский Вал…
Они взвились вверх и тонко засвистели. На миг перед моими глазами мелькнул Красный Холм, выросшая на нем береза, а под ней невысокий голубоглазый Баюн.
— Откажись, — тихо посоветовал Баюн. — Откажись, пока не поздно.
Я помотала головой: «Нет, Баюн. Посмотри на эту березу. Когда-то мы привязывали ее к колу, чтоб она не сломалась, но прошло время, она выросла и больше не нуждается в подпорках. Выросла и я. Отныне у меня своя судьба. Прости…»
— Как хочешь, — сказал Баюн. — Только знай — мары коварны и любят причинять боль. Они возьмут свое.
Он вздохнул и пропал, словно стертый чьей-то могучей рукой, а на меня рухнула темная тяжелая пустота.
Я проспала в пещере всю ночь, а наутро пошла ц Марше. Должно быть, во мне что-то изменилось, потому что, увидев меня, она охнула и отступила к стене, а ее дочери выпучили глаза, будто две огромные лягушки. Но мне не было до них никакого дела. Я спешила. Напоминая о договоре, в моей груди тихонько шевелился крапчатый паук.
Я взяла меч, топор, лук, переоделась в одежду Бьерна и, ни слова не сказав Марше, вышла из избы. Всплескивая пухлыми руками, она выскочила следом:
— Девонька, да что ж с тобой стало?! Куда ж ты собралась?
Я остановилась, оглянулась и усмехнулась ей в лицо:
— На Датский Вал, Марша. На Датский Вал…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
РЕМЕСЛО ПИРАТА
Рассказывает Хаки
Золотой Харальд ушел зимовать в Данию. Там правил его дядька Харальд Синезубый, и был мир. Не то что в Норвегии. В северных фьордах конунг Серая Шкура никак не мог поделить с Хаконом-ярлом его родовые земли. Этой осенью Серая Шкура оказался сильнее, и Хакон-ярл бежал из Трандхейма. Мы встретили его драккары по пути в Свею, в проливе. Ярл шел искать убежища у Синезубого.
— Там стоит Золотой Харальд! — предупредил его Орм. Хакон махнул рукой. Было непонятно — обрадовала или огорчила его эта новость, но вскоре паруса его кораблей скрылись вдали, а мы продолжили свой путь.
Я и не предполагал, что когда-либо буду скучать по родным берегам, но, увидев знакомые с детства извивы скал, чуть не закричал от радости. Орм тоже повеселел. Как не радоваться, коли пришел домой живой, невредимый, да еще с подарками для жены и детей?
Мать и братья встречали нас на берегу. Братья выросли, и сперва я их не узнал, но, очутившись на берегу рядом с матерью, угадал в светловолосом парне возле нее Арма. Рядом с ним смешно, как в детстве, щурил и без того маленькие глазки Отто Слепец. Мне было чем похвалиться перед ними, но, как ни странно, братьев совсем не заинтересовали мои рассказы о боях и великолепное, стоившее многих жизней оружие. Даже ненароком упомянутый случай с маленькой глупой словенкой, которая предпочла темные владения Эгира долгому плену, не вызвал у них удивления. Арм лишь пожал плечами и недовольно буркнул: Жаль, что она утонула, — сгодилась бы в хозяйстве…
Я замер от недоумения. Тогда я еще не знал, что Арма и Отто ничего не интересовало, кроме их посевов, урожаев, скотины и рабов. Они и стрелять-то толком не умели. Все это я понял потом, во время зимовки. Невзирая на холод, братья вставали с рассветом, весь день хлопотали по хозяйству, а вечером присаживались поближе к очагу, молча съедали скудный ужин и заваливались спать. На другой день все повторялось…
Орм презирал сыновей. Часто он глядел на их согнутые спины и сплевывал сквозь зубы, а мать спешила заступиться:
— Но кто-то же должен радеть о добытом тобой богатстве…
— Я хожу в походы не ради богатства! — злился Орм.
— Ради чего же?
Мать не понимала отца, а я понимал… Мне было знакомо то упоительное волнение в крови, когда руки обретают чудовищную силу, а чутье указывает на малейшее движение за спиной. Тогда мир становился шире и сложнее, и казалось, будто каждый шаг возносит ввысь, К великим воинам древности, тем, что давно уже пируют в Вальхалле. Ради этих чудесных мгновений я мог отдать все, даже жизнь. А тут, на родном мирном берегу, она вытекала из меня по капельке, будто вода из прохудившегося корыта…
— Ты — берсерк, — объяснял Орм. — Ты — последний берсерк из нашего рода. Когда я уйду в Вальхаллу, ты останешься совсем один, и тебя никогда не поймут остальные, те, кто ни разу не прикасался к божественной силе Одина. Нынче ты сетуешь на скуку и безделье, а что будешь делать тогда? Привыкай к одиночеству, Волчонок…
Посредине зимы я устал от наставлений отца и тупости братьев и решил сходить в усадьбу Круглоглазого Ульфа. На сей раз в пути меня не трясло от холода и в заплечном мешке лежала не старая древесная лепешка сушеная рыбина, а подарки для Ульфа и Свейнхильд. Но в усадьбе поджидала худая весть. Люди болтали, будто Ульф стал так стар, что Свейнхильд выносит его во двор на руках. Я смеялся над этими речами, пока не увидел Ульфа. От старого колдуна остались лишь кожа да кости. Однако при моем появлении его маленькие медвежьи глазки засияли, а улыбка растянула сухие губы.
— А-а-а, — сказал он. — Ты пришел проводить меня, Волчонок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146