Было невыносимо больно – кажется, я орал и заглушал отчаянный визг Саши и ее подружек, я заглушал даже голос, который струился из магнитофона прямо в мой мозг.
– Ах ты, маленькая дрянь!
– Дима, Димочка! Прошу тебя, прошу… не надо. Не надо. Господи, не…
– Видишь, что с матерью твоей сделалось? И с тобой то же будет… если…
Зло – в разделении.
Острая боль пронзила мои плечи, и я открыл глаза. Небо изменилось: оно стало рдяным с проседью, и молнии лупили его у зенита, шпарили беззвучно, потому что это была не обычная гроза.
Я повернул голову и посмотрел назад. Меня тащил, отдуваясь, Коди; руки его слились с моими плечами, а там, где его кожи касались обнаженные провода, обозначились красные пятна.
– Отпусти, – приказал я.
– Заткнись.
Сашины подружки разбежались по домам. Они громко визжали и размахивали руками, хлопали дверями, а потом приникали к мутным окнам и глядели на нас. Саша стояла посреди площадки, подняв руки к небу, кружила в безумном танце и заливалась смехом.
– Саша! – крикнул я. – Саша! Коди, отпусти…
– Заткнись.
– Саша!
Он затащил меня в переход, и мы, слившись на мгновение с теплой биомассой, вынырнули у себя в комнате. Коди тут же отпрянул в сторону и стал дуть на обожженную руку, а я, не в силах подняться, подполз к окну и следил за шальным танцем Саши и Конем Рыжим, который медленно и величественно спускался с пылающего неба. Чудовище, казалось, заполнило все пространство собой – весь город и провал рядом с ним. По стеклу пошли трещины, и оно жалобно хрустело, прогибаясь внутрь.
– Наше стекло дискретное, – сказал я зачем-то. – Это грех. Почему не заменить его прозрачной жижей?
– Жижа мутная и недостаточно прозрачная, – ответил Коди. – Плохо видно.
Это он когда-то принес со свалки стекло.
Я стоял, упершись носом в дискретное окно, и здоровой рукой царапал раму, мысленно находясь там, вместе с Сашей.
– Ничего с ней не случится, – сказал Коди. – Она помешанная. С сумасшедшими никогда ничего не случается. Как и с пьяными.
– Не говори так…
– Она безумней Епископа. Не знаю, за что ты ее любишь.
– Не говори так! – закричал я и оттолкнул Коди.
– А если и погибнет – что с того? Она заслужила смерть.
– Молчи, ради непрерывности, молчи, Коди, иначе я убью тебя…
Не выдержала давления Коня Рыжего хибарка садовника Утера; сначала обвалилась крыша, а потом почернели и развеялись пеплом стены. И вот уже на том месте не домик весельчака и балагура Утера, а круглый ожог; чахлый дымок вьется над ним, склоняется к земле, потому что не выдерживает натиска чудовища.
– Утер сверх меры любил дискретные вещи. Он таскал их со свалки и сливал с домом.
– Замолчи!
– Наверное, он заслужил такую судьбу.
– Молчи!
Конь Рыжий заметил Сашу и спускался к ней; она, казалось, не видела ничего вокруг – продолжала плясать, а волосы ее будто ожили и разметались угольно-черным веером по воздуху.
– Саша не выбривает голову наголо, а волосы, хоть и не дискретны по сути, признак духовной слепоты и дурного тона…
– Замолчи!
Конь Рыжий встрепенулся, повел мордой и вытаращился на наше окно; взгляд чудовища был ужасен, кроваво-красные глаза с бордовыми вертикальными зрачками прожигали насквозь и испепеляли остатки моей непрерывной души.
Взмахнув крыльями, Конь подлетел к нашему дому. Тело его, с выступающими броневыми шипами и иглами заполнило весь оконный проем, а стекло, которое жалобно звенело и шло трещинами, не лопалось просто чудом.
Конь Рыжий прижал морду к стеклу и глядел на мою больную руку, на голые провода; под глазом его появилась вдруг слезинка, которая скатилась к безобразному рылу и зашипела, испаряясь.
– Ты это хочешь? – тихо спросил я, протягивая к стеклу исковерканную руку. – Чувствуешь свое?
Конь молчал, а из его ноздрей вырывался горячий пар. Широкие крылья стучали по воздуху, а огненные глазищи смотрели, не отрываясь, на артефакт.
У меня закружилась голова. Возникли образы, вспышки… слова.
Димка, Димочка, чудо мое, рыжик мой любимый, как ты думаешь, что будет, когда мы умрем? Ведь умрем мы одновременно, потому что наша любовь – она как сказка, а в сказке муж и жена всегда умирают вместе, но даже если ты умрешь первым, я обещаю – спрыгну с обрыва или повешусь, хотя, чтобы повеситься, веревка нужна крепкая, а где я такую найду, поэтому все-таки прыгну или утоплюсь ради тебя, мой милый…
Чудовище разверзло пасть, утыканную крупными, похожими на камни-голыши, зубами и заревело гневно, яростно, с ненавистью.
Стекло лопнуло.
Коди нашел где-то маленькую оловянную ложку; он черпал ею в пищевой стене, а потом кормил меня, насильно всовывая снедь в рот. Меня лихорадило: лоб горел, а тело потело, и рубашка на мне и простыня подо мной были совсем уже сырые. Жутко чесались ранки, из которых Коди извлекал стеклянные осколки.
Дискретность проникала в меня все глубже и глубже.
– Что ты ему такое говорил, Линк… – бормотал брат. – Что ты ему говорил…
– У них неправильные чувства и поступки, – сказал я, уставившись в потолок. Потолок был покрыт пятнами плесени, от него пахло фиалками – так сказала Саша. – У них все другое – и такое же… не могу понять… Коди, я, наверное, умру скоро. Давай пойдем через провал в долину. Пока есть шанс. Я хочу записать голос твоей Лики.
– Кхе-кхе…
Коди обернулся, а я приподнял голову. Посреди комнаты стоял Епископ. Он почесывал гладко выбритый подбородок и пучил водянистые свои зенки, разглядывая стеклянные осколки, раскиданные по полу. Стоял на носочках, стараясь не наступить на стекло. Одет он был в парадную церковную форму: защитную гимнастерку и галифе, а ноги его были обуты в кирзовые сапоги, обильно выпачканные желтой биомассой.
– Ты, Коди, говорил мне, что стекло в вашем окне непрерывно, как сама суть, – растягивая слова, проскрипел Епископ и почесал лоб рядом с околышем зеленой фуражки.
Коди молчал. Я тоже.
– Вы грешили против непрерывности, – задумчиво сказал Епископ и повертел головой из стороны в сторону: – Утер погиб, но его сестра гостила в это время у подруги. Ей нужен новый дом. А вы грешили против непрерывности. Понимаете?
Мы молчали.
– Линк, почему ты не сказал, что стекло дискретное? Я считал тебя более разумным человеком, чем брат.
Я не ответил.
– Сестре Утера нужен новый дом, – задумчиво повторил Епископ и высморкался в огромный платок, покрытый застарелыми желтыми пятнами. Кончик платка оставался в кармане – это чтоб все думали, что платок непрерывный. – Ей необходим дом, а вы – грешники, которые возбудили гнев Коня Рыжего.
Мы промолчали.
Коди и я уходили молча, никто нас не провожал. Сестра Утера бродила по ожогу, который раньше был ее домом, и, захлебываясь слезами, призывала брата. Народ окружил ее;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– Ах ты, маленькая дрянь!
– Дима, Димочка! Прошу тебя, прошу… не надо. Не надо. Господи, не…
– Видишь, что с матерью твоей сделалось? И с тобой то же будет… если…
Зло – в разделении.
Острая боль пронзила мои плечи, и я открыл глаза. Небо изменилось: оно стало рдяным с проседью, и молнии лупили его у зенита, шпарили беззвучно, потому что это была не обычная гроза.
Я повернул голову и посмотрел назад. Меня тащил, отдуваясь, Коди; руки его слились с моими плечами, а там, где его кожи касались обнаженные провода, обозначились красные пятна.
– Отпусти, – приказал я.
– Заткнись.
Сашины подружки разбежались по домам. Они громко визжали и размахивали руками, хлопали дверями, а потом приникали к мутным окнам и глядели на нас. Саша стояла посреди площадки, подняв руки к небу, кружила в безумном танце и заливалась смехом.
– Саша! – крикнул я. – Саша! Коди, отпусти…
– Заткнись.
– Саша!
Он затащил меня в переход, и мы, слившись на мгновение с теплой биомассой, вынырнули у себя в комнате. Коди тут же отпрянул в сторону и стал дуть на обожженную руку, а я, не в силах подняться, подполз к окну и следил за шальным танцем Саши и Конем Рыжим, который медленно и величественно спускался с пылающего неба. Чудовище, казалось, заполнило все пространство собой – весь город и провал рядом с ним. По стеклу пошли трещины, и оно жалобно хрустело, прогибаясь внутрь.
– Наше стекло дискретное, – сказал я зачем-то. – Это грех. Почему не заменить его прозрачной жижей?
– Жижа мутная и недостаточно прозрачная, – ответил Коди. – Плохо видно.
Это он когда-то принес со свалки стекло.
Я стоял, упершись носом в дискретное окно, и здоровой рукой царапал раму, мысленно находясь там, вместе с Сашей.
– Ничего с ней не случится, – сказал Коди. – Она помешанная. С сумасшедшими никогда ничего не случается. Как и с пьяными.
– Не говори так…
– Она безумней Епископа. Не знаю, за что ты ее любишь.
– Не говори так! – закричал я и оттолкнул Коди.
– А если и погибнет – что с того? Она заслужила смерть.
– Молчи, ради непрерывности, молчи, Коди, иначе я убью тебя…
Не выдержала давления Коня Рыжего хибарка садовника Утера; сначала обвалилась крыша, а потом почернели и развеялись пеплом стены. И вот уже на том месте не домик весельчака и балагура Утера, а круглый ожог; чахлый дымок вьется над ним, склоняется к земле, потому что не выдерживает натиска чудовища.
– Утер сверх меры любил дискретные вещи. Он таскал их со свалки и сливал с домом.
– Замолчи!
– Наверное, он заслужил такую судьбу.
– Молчи!
Конь Рыжий заметил Сашу и спускался к ней; она, казалось, не видела ничего вокруг – продолжала плясать, а волосы ее будто ожили и разметались угольно-черным веером по воздуху.
– Саша не выбривает голову наголо, а волосы, хоть и не дискретны по сути, признак духовной слепоты и дурного тона…
– Замолчи!
Конь Рыжий встрепенулся, повел мордой и вытаращился на наше окно; взгляд чудовища был ужасен, кроваво-красные глаза с бордовыми вертикальными зрачками прожигали насквозь и испепеляли остатки моей непрерывной души.
Взмахнув крыльями, Конь подлетел к нашему дому. Тело его, с выступающими броневыми шипами и иглами заполнило весь оконный проем, а стекло, которое жалобно звенело и шло трещинами, не лопалось просто чудом.
Конь Рыжий прижал морду к стеклу и глядел на мою больную руку, на голые провода; под глазом его появилась вдруг слезинка, которая скатилась к безобразному рылу и зашипела, испаряясь.
– Ты это хочешь? – тихо спросил я, протягивая к стеклу исковерканную руку. – Чувствуешь свое?
Конь молчал, а из его ноздрей вырывался горячий пар. Широкие крылья стучали по воздуху, а огненные глазищи смотрели, не отрываясь, на артефакт.
У меня закружилась голова. Возникли образы, вспышки… слова.
Димка, Димочка, чудо мое, рыжик мой любимый, как ты думаешь, что будет, когда мы умрем? Ведь умрем мы одновременно, потому что наша любовь – она как сказка, а в сказке муж и жена всегда умирают вместе, но даже если ты умрешь первым, я обещаю – спрыгну с обрыва или повешусь, хотя, чтобы повеситься, веревка нужна крепкая, а где я такую найду, поэтому все-таки прыгну или утоплюсь ради тебя, мой милый…
Чудовище разверзло пасть, утыканную крупными, похожими на камни-голыши, зубами и заревело гневно, яростно, с ненавистью.
Стекло лопнуло.
Коди нашел где-то маленькую оловянную ложку; он черпал ею в пищевой стене, а потом кормил меня, насильно всовывая снедь в рот. Меня лихорадило: лоб горел, а тело потело, и рубашка на мне и простыня подо мной были совсем уже сырые. Жутко чесались ранки, из которых Коди извлекал стеклянные осколки.
Дискретность проникала в меня все глубже и глубже.
– Что ты ему такое говорил, Линк… – бормотал брат. – Что ты ему говорил…
– У них неправильные чувства и поступки, – сказал я, уставившись в потолок. Потолок был покрыт пятнами плесени, от него пахло фиалками – так сказала Саша. – У них все другое – и такое же… не могу понять… Коди, я, наверное, умру скоро. Давай пойдем через провал в долину. Пока есть шанс. Я хочу записать голос твоей Лики.
– Кхе-кхе…
Коди обернулся, а я приподнял голову. Посреди комнаты стоял Епископ. Он почесывал гладко выбритый подбородок и пучил водянистые свои зенки, разглядывая стеклянные осколки, раскиданные по полу. Стоял на носочках, стараясь не наступить на стекло. Одет он был в парадную церковную форму: защитную гимнастерку и галифе, а ноги его были обуты в кирзовые сапоги, обильно выпачканные желтой биомассой.
– Ты, Коди, говорил мне, что стекло в вашем окне непрерывно, как сама суть, – растягивая слова, проскрипел Епископ и почесал лоб рядом с околышем зеленой фуражки.
Коди молчал. Я тоже.
– Вы грешили против непрерывности, – задумчиво сказал Епископ и повертел головой из стороны в сторону: – Утер погиб, но его сестра гостила в это время у подруги. Ей нужен новый дом. А вы грешили против непрерывности. Понимаете?
Мы молчали.
– Линк, почему ты не сказал, что стекло дискретное? Я считал тебя более разумным человеком, чем брат.
Я не ответил.
– Сестре Утера нужен новый дом, – задумчиво повторил Епископ и высморкался в огромный платок, покрытый застарелыми желтыми пятнами. Кончик платка оставался в кармане – это чтоб все думали, что платок непрерывный. – Ей необходим дом, а вы – грешники, которые возбудили гнев Коня Рыжего.
Мы промолчали.
Коди и я уходили молча, никто нас не провожал. Сестра Утера бродила по ожогу, который раньше был ее домом, и, захлебываясь слезами, призывала брата. Народ окружил ее;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99