– Там птицы дохлые в овраге, – сказал Шилов.
– Птичий мозг хрупкий и не выдерживает объема информации, который навязывает ведьма, потому птица быстро подыхает, – спокойно ответил Дух и снова гаркнул: – А ну, встать! Встать, я сказал!
– Не могу я, Дух, хоть и брат ты мне, но все равно не могу, – честно ответил Шилов, любуясь речкой. – Оставь меня в покое, дай отдохнуть.
– Ладно, – подумав, сказал Дух. – Собственно, я уже перебил большую часть ведьм и знаю, где прячутся оставшиеся, сейчас схожу туда и покончу с ними. С тобой же ничего не случится, потому что эти пидораски боятся открытых пространств. В общем, подожди меня часок, пойду проведаю пидорасок. Вот, кстати, твоя винтовка. Сейчас она в положении «только против пидорасок». В смысле, «только против ведьм».
Винтовка шлепнулась рядом, и Шилов кивком поблагодарил Духа.
– Почему ты назвал меня братом? – спросил Дух, помолчав.
– Не знаю. Получилось так.
– Странно у тебя все получается, Шилов!
– Бывает.
– А знаешь, почему меня назвали Духом?
– И почему же?
– Потому что «дух есть только то, что он знает о самом себе». Кто сказал?
– Лермонтов?
Дух захохотал:
– Ну, точно неспециалист, никакой ты в жопу не специалист, Шилов!
Шилов закрыл глаза и услышал, как Дух уходит, громко шлепая по песку босыми ногами, и, не раскрывая глаз, крикнул вслед:
– Дух, ты меня как живца использовал?
Он ждал ответа, но Дух не сказал ни слова, шаги его вскоре стихли вдали, и Шилов подумал, что, верно, он не кричал, а сказал шепотом, поэтому Дух не услышал и не ответил. А, может, ему стало стыдно за Шилова, за то, что он мог подумать такое?
В реке плескалась рыба; иногда она подплывала к самой поверхности, вода в том месте бурлила, рыбья чешуя блестела на солнце серебром, и Шилов подумал, что хорошо бы отец оказался рядом, и верная камышовая удочка очутилась в руках. Они б тогда сидели с раннего утра на бережку среди камышей и в полной тишине ловили рыбу, а над берегом висели б клочья молочно-белого тумана, за которыми угадывались бы очертания другого берега и доносились странные звуки. Было бы жутковато, но от этого только интереснее.
– Шилов!
Шилов повернулся и увидел длинные загорелые ноги и линялые джинсовые шортики с бахромой внизу, поднял голову и увидел белую ситцевую рубашечку с закатанными рукавами и руки, сложенные крест накрест на груди, а потом задрал голову чуть ли не к небу и увидел Сонечкино лицо, которое ничего не выражало, которое было совершенно чужое.
– Привет, Соня, – пробормотал Шилов.
Она присела рядом, взяла его за руку, пытливо заглянула ему в глаза и спросила тихо, так тихо и неуверенно, что Шилову показалось, будто она с трудом выдавливает из себя слова:
– Шилов, ты куда пропал?
– Вместе с Духом на пидо… на ведьм охотился.
– Зачем ты водишься с этим Духом, Шилов? Он – хозяин печального дома, а место то проклятое! Значит, и он проклят.
Шилов пожал плечами:
– Дух вроде нормальный, просто необычный…
Сонечка отвернулась к реке и смотрела на нее долго и внимательно, а потом прошептала:
– Я разговаривала с Семенычем, и он сказал, что Валерка не мог прибить себя гвоздями к кресту самостоятельно.
Шилов тоже стал смотреть на речку, и то, как она сверкала, и играла бликами настраивало его на добродушный лад, и он совершенно не мог волноваться из-за какого-то там Семеныча. Ему казалось, что если посмотрит на реку еще немного, то поймет что-то очень важное.
– Сонечка, родная, а давай смастерим удочки и как-нибудь утречком пойдем на берег ловить рыбу?
– Семеныч сказал, что видел тебя вчера утром, испачканного кровью.
– Придем рано-рано утром и будем рыбалить и не думать о том, что надо куда-то лететь и кого-то спасать.
– Семеныч сказал… – пробормотала Сонечка, и голос ее дрогнул. – Он сказал, что это ты, наверное, убил Валерку.
– А потом мы поймаем рыбу. Мы поймаем здоровенную щуку или леща или карпа или сома, усатого и жирного сома, которого мы подержим в руках, а он станет разевать пасть и хватать воздух, а жабры его будут раздуваться. Тебе, Сонечка, станет жалко сома, и мы кинем карпа в воду. Лещ сверкнет чешуей на солнце и уйдет на дно, а мне сначала будет обидно, что я отпустил щуку, а потом станет все равно, потому что рядом – ты, и никакая форель не заменит мне тебя. Потому что в рыбалке рыба – не главное.
– Семенычу очень плохо, – прошептала Сонечка. – Ты не представляешь, насколько плохо.
– Я не убивал, – сказал Шилов и умолк, потому что сам себе не поверил, потому что голос прозвучал фальшиво – хоть и не врал.
– Зачем ты сбежал рано утром? – спросила Сонечка, и голос ее стал звонким, и сама она как-то подобралась, вытянула шею, как обычно делал ныне мертвый Валерка, кожа ее покрылась мурашками, руки на коленях задрожали, и она то сцепляла их в замок, то царапала ими колени, то сжимала в кулаки. – Почему ты никогда не садишься в геликоптер? Ты ни разу не летал с нами с самого своего появления!
– Не знаю… – грустно ответил Шилов. – Думаешь, не хочу? Хочу, но что-то все время мешает.
– Не знаю, верить тебе или нет, – прошептала Сонечка, и Шилов захотел погладить ей волосы, но она стала далекой и чужой, а может это он, Шилов, стал чужой – кто знает? – в любом случае, он не решился.
– Я не убивал, – повторил Шилов.
– Но Семеныч видел тебя, и на твоей одежде была кровь!
– Причина в другом, – сказал Шилов и снова не поверил себе.
– В чем же?
– Не могу ответить, – сказал Шилов и вспомнил, как они с Духом вели Сонечкиного сына обратно в его комнату, как старик дрожал и плакал, а бинты, которые закрывали шрамы на его спине, пропитались кармином, и кровь сочилась из-под них, капала на красный ковер и впитывалась в него. Шилов шагал за ними след в след и думал, что ковер, должно быть, когда-то был белый, но много людей, у которых обрезали крылья, прошли по нему, и поэтому он покраснел.
– Почему? – спросила Сонечка и посмотрела на него. Шилов увидел в ее глазах слезы, и захотел утешить ее, рассказать правду, но понимал, что от правды станет только хуже, и молчал.
– Семеныч дает тебе, Шилов, последний шанс, – сказала Сонечка, отвернувшись, и поднялась на ноги: – Если ты завтра не придешь на площадку и не сядешь вместе со всеми в геликоптер, он пойдет на крайние меры.
– Какие?
Она не ответила.
Она пошла вдоль берега прочь от него, а он сидел и смотрел ей в спину. Шилову хотелось выть с тоски, хотелось побежать, догнать Сонечку и пообещать ей все, что она захочет. Хотелось обнять ее и расцеловать, заняться с ней любовью прямо здесь, на берегу, но вместе с этим к Шилову пришли другие чувства: смутная злоба, направленная непонятно на что, раздражение и нежелание – теперь особенно – лететь завтра на геликоптере. Шилов вспомнил свои прошлые походы к стартовой площадке и понял, что всегда противился этой святой обязанности, всегда нарочно сдерживал шаг, притворяясь, что любуется птицами или небом, а если времени оставалось слишком много, насвистывая, открывал калитки и заходил в пустые дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99