Пассажиры, завидев Проненко, сжимали губы в тонкую красную линию и старались отсесть или отойти подальше.
Троица держала на коленях одинаковые спортивные сумки, забитые всяческим барахлом, имеющим прямое или отдаленное отношение к нынешнему предприятию, то есть рыбалке. Все трое в этот ранний предрассветный час сидели, устало прислонившись к спинкам кресел, и лениво обметывали полными муки взглядами салон, который был заполнен примерно наполовину.
Конец сезона, думал Шилов, печальное время, осень, упадок туристического бизнеса, время, когда на первый взгляд все в порядке: крики детей на пляже еще слышны, но улицы уже пустынны и даже цыгане, промышлявшие торговлей безделушками, ушли неведомо куда, оставив после себя рассыпанные вдоль обочины перламутровые бусины. Шилов знал, что такое конец сезона, потому что родился и вырос в курортном городе.
Час назад они вышли из космопорта, совершенно разбитые после антиаллергенных уколов и проглоченных таблеток, всячески способствующих акклиматизации. В автобус заползли, таким образом, не люди, а креветки, лишенные подобия мысли. В таком, креветочном, состоянии они и пробыли всю поездку. Единственно, Семеныч пытался хохмить, чтобы развеселить товарищей, но те реагировали вяло, и Семеныч умолкал, роняя подбородок на грудь, похожий на орла, заточенного в клетке, а потом вздрагивал, просыпался и снова шутил. Шутил, увы, однообразно. Шилов с содроганием прислушивался к бурлению в желудке и невпопад кивал Семенычу. Проненко, придерживая рукой охотничью шляпу с пером, в ответ бухтел и ни слова из его бухтения понять было невозможно.
Автобус был стилизован под старину, и казалось чудом, что он до сих пор не развалился. В оплавленные по краям трещины (будто кислота разъела ржавые бока), задувал прохладный влажный ветер, в открытый люк в потолке пробиралась кусачая мошкара. Мошкара внешне напоминала земных комаров и кусалась примерно также, только больнее. У Шилова чесалось уже в восьми местах сразу, но он все еще ленился почесаться, вяло водил рукою по воздуху, отгоняя мошкару, но мошкара его руки не боялась и смело пикировала на запястья, локти и плечи.
– А ведь х-хорошо, – Семеныч толкнул товарища в бок, – первый наш отпуск за черт знает сколько времени! А? Какой я молодец, что выпр-росил!
– Хорошо, – буркнул Шилов. – Ты, Семеныч, молодец. Я давно в отпуск хотел.
От скуки он принялся разглядывать пассажиров автобуса, но это были самые обычные туристы, ничем не примечательные, такие же разомлевшие, усталые после медицинской процедуры в космопорте. Кое-кто, однако, выглядел живее, румянее. Наверное, то были матерые рыбаки, не первый год рыбачившие на озере.
За окнами проносились темные, созданные, кажется, из одних смоляных теней джунгли, а в просветы между толстокорыми деревьями, оплетенными растениями вроде вьюна, моргали сонные звезды. Небо на востоке побледнело, затуманилось в ожидании светила. Картинка была, пожалуй, красива и даже очень красива, да, черт возьми, прекрасна она была, картинка эта, но Шилов не умел в данный момент по достоинству оценить ее неземную красоту. Он тупо пялился на восток и изо всех сил надеялся, что автобус приедет на базу скоро и что желудок выдержит пытку тряской.
– Для рыбалки я взял а-атличнейшую пилу на атомных батарейках! – весело воскликнул Семеныч и снова пихнул Шилова в бок. В боку заболело. Шилов, решившись, потер ребра, а заодно поскреб в двух из восьми мест, где чесалось.
– Фирмы «Шворц»? – спросил Проненко уныло.
– Чего?
– Пила фирмы «Шворц»?
– А, ну да… ну да, «Шворц». Отличнейшая пила для рыбалки на озере! «Шворц»!
– У меня как бы такая же, – сказал Проненко и горестно вздохнул, замолчал, с немой тоской разглядывая заляпанный грязью потолок. Проненко напоминал ослика Иа-Иа из старинной детской книжки. «И какой во всем этом кроется смысл?» – мысленно спрашивал он у потолка. Но потолок ничего не знал о смысле, он был просто-напросто грязен. «Как затрахал, вернее даже не затрахал, а попросту – заи*пал Семеныч со своим „Шворцем“ – мысленно говорил Проненко потолку, но потолку, ясный пень, было глубоко наплевать на мысленную трагедию Проненко.
– А у тебя какая пила, Шилов?
– Ты знаешь, – буркнул Шилов. – Мы это еще в корабле обсудили и не раз. У меня пила точно такая же.
– «Шворц»? – уточнил Семеныч.
– Да, «Шворц».
– На атомных батарейках?
– Семеныч, блин! Конечно, на атомных!
Семеныч захохотал, обнял коллег за плечи, притянул к себе и воскликнул на весь салон:
– Мы – замечательная команда, мужики!
Люди впереди заворочались, заворчали, кто-то матюгнулся со сна, а иные вдруг потянулись к выходу, таща по узкому проходу баулы на колесиках. Шилов сначала подумал, что они убегают, испуганные ревом Семеныча, но потом сообразил, что автобус подъезжает к пункту назначения, и медленно сполз с сидения.
Когда они вышли, было еще темно. Сзади частоколом возвышался лес, девственные джунгли , как называл его про себя Шилов, а впереди в глинистую землю врастал забор из металлической сетки, напоминавший вольеру в зоопарке. Невысокие ворота из сплошного металла, выкрашенные в стерильный серый цвет, уродовали забор, казались лишними. За ограждением угадывались очертания уютных домиков из дерева или искусной подделки под него (что, скорее всего). Жилища стояли на сваях, облепленных бледно-серым мхом, под козырьками покачивались фонари, заключенные в чугунные клетки. Шилову домики напомнили пристанища Бабы-Яги.
Прибывший народ выстроился вдоль забора и разбился на группки. Кто-то курил, кто-то посасывал баночное пиво, купленное в космопорте, и шепотом травил анекдоты про аборигенов. Водитель, зеленокожий местный бугай, одетый в плавки и белые тапки, крикнул, вцепившись четырехпалыми клешнями в кромку забора, что-то на родном наречье. В ближайшем доме ухнуло, загремело, будто там били посуду, в прямоугольном окне, вырубленном под самым потолком, зажегся красный свет. Как глаз дьявола. На пороге дома возник сухощавый зеленокожий, судорожно подтягивающий семейные трусы. Он вразвалочку зашлепал по сырой траве. В руках абориген держал яркий ручной фонарик. Подойдя к воротам, чужак извлек из-под резинки трусов связку ключей (на чем она держалась? – подумал удивленно Шилов) и ловко воткнул самый большой ключ в висячий замок, повернул. Ворота со скрежетом распались на две створки и распахнулись, смахивая росу с травы.
– Все как в старину, – восторженно прошептал Семеныч. – Даже замок, ты глянь, старинный, покрытый благородной патиной!
– Какой, к черту, патиной? – сказал злой Проненко. – Это обычная ржавчина.
– А в нос? – с угрозой спросил Семеныч. – Ты, Проненко, бросай это дело, хватит мне тут отдых пор-ртить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Троица держала на коленях одинаковые спортивные сумки, забитые всяческим барахлом, имеющим прямое или отдаленное отношение к нынешнему предприятию, то есть рыбалке. Все трое в этот ранний предрассветный час сидели, устало прислонившись к спинкам кресел, и лениво обметывали полными муки взглядами салон, который был заполнен примерно наполовину.
Конец сезона, думал Шилов, печальное время, осень, упадок туристического бизнеса, время, когда на первый взгляд все в порядке: крики детей на пляже еще слышны, но улицы уже пустынны и даже цыгане, промышлявшие торговлей безделушками, ушли неведомо куда, оставив после себя рассыпанные вдоль обочины перламутровые бусины. Шилов знал, что такое конец сезона, потому что родился и вырос в курортном городе.
Час назад они вышли из космопорта, совершенно разбитые после антиаллергенных уколов и проглоченных таблеток, всячески способствующих акклиматизации. В автобус заползли, таким образом, не люди, а креветки, лишенные подобия мысли. В таком, креветочном, состоянии они и пробыли всю поездку. Единственно, Семеныч пытался хохмить, чтобы развеселить товарищей, но те реагировали вяло, и Семеныч умолкал, роняя подбородок на грудь, похожий на орла, заточенного в клетке, а потом вздрагивал, просыпался и снова шутил. Шутил, увы, однообразно. Шилов с содроганием прислушивался к бурлению в желудке и невпопад кивал Семенычу. Проненко, придерживая рукой охотничью шляпу с пером, в ответ бухтел и ни слова из его бухтения понять было невозможно.
Автобус был стилизован под старину, и казалось чудом, что он до сих пор не развалился. В оплавленные по краям трещины (будто кислота разъела ржавые бока), задувал прохладный влажный ветер, в открытый люк в потолке пробиралась кусачая мошкара. Мошкара внешне напоминала земных комаров и кусалась примерно также, только больнее. У Шилова чесалось уже в восьми местах сразу, но он все еще ленился почесаться, вяло водил рукою по воздуху, отгоняя мошкару, но мошкара его руки не боялась и смело пикировала на запястья, локти и плечи.
– А ведь х-хорошо, – Семеныч толкнул товарища в бок, – первый наш отпуск за черт знает сколько времени! А? Какой я молодец, что выпр-росил!
– Хорошо, – буркнул Шилов. – Ты, Семеныч, молодец. Я давно в отпуск хотел.
От скуки он принялся разглядывать пассажиров автобуса, но это были самые обычные туристы, ничем не примечательные, такие же разомлевшие, усталые после медицинской процедуры в космопорте. Кое-кто, однако, выглядел живее, румянее. Наверное, то были матерые рыбаки, не первый год рыбачившие на озере.
За окнами проносились темные, созданные, кажется, из одних смоляных теней джунгли, а в просветы между толстокорыми деревьями, оплетенными растениями вроде вьюна, моргали сонные звезды. Небо на востоке побледнело, затуманилось в ожидании светила. Картинка была, пожалуй, красива и даже очень красива, да, черт возьми, прекрасна она была, картинка эта, но Шилов не умел в данный момент по достоинству оценить ее неземную красоту. Он тупо пялился на восток и изо всех сил надеялся, что автобус приедет на базу скоро и что желудок выдержит пытку тряской.
– Для рыбалки я взял а-атличнейшую пилу на атомных батарейках! – весело воскликнул Семеныч и снова пихнул Шилова в бок. В боку заболело. Шилов, решившись, потер ребра, а заодно поскреб в двух из восьми мест, где чесалось.
– Фирмы «Шворц»? – спросил Проненко уныло.
– Чего?
– Пила фирмы «Шворц»?
– А, ну да… ну да, «Шворц». Отличнейшая пила для рыбалки на озере! «Шворц»!
– У меня как бы такая же, – сказал Проненко и горестно вздохнул, замолчал, с немой тоской разглядывая заляпанный грязью потолок. Проненко напоминал ослика Иа-Иа из старинной детской книжки. «И какой во всем этом кроется смысл?» – мысленно спрашивал он у потолка. Но потолок ничего не знал о смысле, он был просто-напросто грязен. «Как затрахал, вернее даже не затрахал, а попросту – заи*пал Семеныч со своим „Шворцем“ – мысленно говорил Проненко потолку, но потолку, ясный пень, было глубоко наплевать на мысленную трагедию Проненко.
– А у тебя какая пила, Шилов?
– Ты знаешь, – буркнул Шилов. – Мы это еще в корабле обсудили и не раз. У меня пила точно такая же.
– «Шворц»? – уточнил Семеныч.
– Да, «Шворц».
– На атомных батарейках?
– Семеныч, блин! Конечно, на атомных!
Семеныч захохотал, обнял коллег за плечи, притянул к себе и воскликнул на весь салон:
– Мы – замечательная команда, мужики!
Люди впереди заворочались, заворчали, кто-то матюгнулся со сна, а иные вдруг потянулись к выходу, таща по узкому проходу баулы на колесиках. Шилов сначала подумал, что они убегают, испуганные ревом Семеныча, но потом сообразил, что автобус подъезжает к пункту назначения, и медленно сполз с сидения.
Когда они вышли, было еще темно. Сзади частоколом возвышался лес, девственные джунгли , как называл его про себя Шилов, а впереди в глинистую землю врастал забор из металлической сетки, напоминавший вольеру в зоопарке. Невысокие ворота из сплошного металла, выкрашенные в стерильный серый цвет, уродовали забор, казались лишними. За ограждением угадывались очертания уютных домиков из дерева или искусной подделки под него (что, скорее всего). Жилища стояли на сваях, облепленных бледно-серым мхом, под козырьками покачивались фонари, заключенные в чугунные клетки. Шилову домики напомнили пристанища Бабы-Яги.
Прибывший народ выстроился вдоль забора и разбился на группки. Кто-то курил, кто-то посасывал баночное пиво, купленное в космопорте, и шепотом травил анекдоты про аборигенов. Водитель, зеленокожий местный бугай, одетый в плавки и белые тапки, крикнул, вцепившись четырехпалыми клешнями в кромку забора, что-то на родном наречье. В ближайшем доме ухнуло, загремело, будто там били посуду, в прямоугольном окне, вырубленном под самым потолком, зажегся красный свет. Как глаз дьявола. На пороге дома возник сухощавый зеленокожий, судорожно подтягивающий семейные трусы. Он вразвалочку зашлепал по сырой траве. В руках абориген держал яркий ручной фонарик. Подойдя к воротам, чужак извлек из-под резинки трусов связку ключей (на чем она держалась? – подумал удивленно Шилов) и ловко воткнул самый большой ключ в висячий замок, повернул. Ворота со скрежетом распались на две створки и распахнулись, смахивая росу с травы.
– Все как в старину, – восторженно прошептал Семеныч. – Даже замок, ты глянь, старинный, покрытый благородной патиной!
– Какой, к черту, патиной? – сказал злой Проненко. – Это обычная ржавчина.
– А в нос? – с угрозой спросил Семеныч. – Ты, Проненко, бросай это дело, хватит мне тут отдых пор-ртить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99