– Коралл-младший поднял руку, останавливая словоизлияния Ластика. Ластик немедленно замолчал. Коралл внимательно глядел на дрожащего от холода Проненко, и тому стало неуютно под пристальным взглядом подростка. Он выкатил из-под костра картофелину и стал жевать ее, не обращая внимания на жар. Голова упавшей в обморок Эллис лежала у него на коленях. Бенни-бой апатично глядел на пламя, в котором сгорала еще одна дыра в чужую реальность.
– Почему вы не отходите от костра? – спросил Проненко.
– Так надо… – начал было Коралл, но Ластик его перебил:
– Если мы отойдем, погибнем. Вы, конечно, не видите этого, потому что мы гораздо глубже вас проникли в чужой мир. Вы не видите метеоры, которые… – Он замолчал, потому что Коралл отвесил ему подзатыльник.
– Молчи!
– Зачем ты все время заставляешь его молчать? – спросил Проненко раздраженно. – Я как бы хочу помочь вам! Неужели вы не видите, что я на вашей стороне? Я сам не совсем понимаю, что здесь происходит, и поэтому хочу разобраться…
– Взрослым верить нельзя, – жестко ответил Коралл. – Тебе – особенно. Я помню. Помню тебя. Ты был с Шиловым. Отвернулся. Смотрел с презрением. Мы не верим взрослым. Тебе. Никому.
– Но, Коралл, нам нужно как-то вернуться… – захныкал Ластик, за что получил еще один подзатыльник. Бенни-бой хмыкнул, и все посмотрели на малыша, а малыш демонстративно и со вкусом высморкался. Подкинул в костер новых книг, выклюнувшихся из чужих безлюдных пространств, и только потом посмотрел на Проненко. Проненко вздрогнул: на миг ему показалось, что мальчишка и в самом деле вынырнул откуда-то из мира мертвых – такой страшный у него стал взгляд. Потом все наладилось. Обычный взгляд, как у любого ребенка его возраста – так подумал Проненко, успокаивая себя.
– Что? – спросил Проненко.
– Вам надо выбираться, – произнес ребенок голосом многоопытного взрослого. – Чем быстрее, тем лучше. Я помогу вам. Сам останусь здесь, а вам помогу.
Он посмотрел на небо, и все, кроме Эллис, посмотрели туда же: дети увидели рассекающую небо на две половины огненную черту, видели осколки неба, падающие совсем рядом с костром, а Проненко ничего этого не видел – он дрожал, но не от холода, а от страха. Он хотел быстрее вернуться в свое управление и заняться обычной рутинной работой, а вместо этого смотрел на небо, на котором не было ни одной жалкой звезды.
Мир рвался каждую секунду и вновь собирался, но по-другому, и этим мир напоминал калейдоскоп. Шилов медленно шагал сквозь мозаику странных образов с пистолетом в руке, а мысль, которая рвала его сознание на части и каждый раз собирала по-новому, была такая: убей детей. Мысль была дурацкая. Шилов не понимал, зачем она ему. Он хотел подумать о другом: о том, как взрослые забывают о своих детях, доверяют воспитание телевизору, чужим людям, но только не себе; о том, как они смотрят на собственных детей со страхом, не понимая их и не принимая, как они, уставшие от жизни, мечтают, чтоб и дети точно также уставали, но дети не устают и взрослые смотрят на них поэтому с завистью, а потом медленно убивают, вытравливая из них доброту и искренность, любовь и жалость. Шилов хотел подумать обо всем об этом, но не мог, потому что его сознание вновь разбивалось, потому что в каждом уголке его мозга билась, как живая, только одна мысль: убей детей.
Кажется, он вышел на берег моря. Или реки. Нет, на край котлована, забитого пустой породой. На берег озера. Мир снова собрался и на этот раз не разбивался, и Шилов увидел, что он на самом деле стоит на берегу озера, а где-то далеко в тумане горит огонь, который зовет его к себе, и мысль зазвучала с новой силой, но на этот раз как-то по-новому, интимно, что ли: убей детей. Нежно: убей детей…
Шилов хотел подумать о том, что взрослые не понимают детей, а дети, вырастая, не понимают себя и упекают остатки настоящих себя вместе с родителями в дома престарелых. Шилов хотел подумать обо всем этом, но у него не получалось, а ноги несли его туда, к костру, и он шел к нему, а слева мега-осьминожья фабрика все также трудилась, умертвляя и возрождая каждый миг озерного бога, и все это происходило благодаря стараниям людей и зеленокожих. Спрут, хотел подумать Шилов, вот самое подходящее название для зверя. Но думать было некогда: сокруши детей, твердил он про себя.
Убей.
Детей.
Почти в рифму, хотел подумать Шилов, но, конечно, не подумал.
Семеныч спустился с крыши, когда немного рассеялся туман. Он прислушивался к шорохам вокруг, ждал, когда гробы на колесиках появятся, чтобы забрать его с собой, но они не появлялись. Семеныч брел вдоль обочины, не зная куда, собственно, он бредет. По лицу его текли слезы, он злился на себя за проявленную слабость, ведь он мачо, матерый рыбак и профессионал, начальник отдела по налаживанию связей с чужаками, веселый бесшабашный мужик, сибиряк, для которого ничего не стоит проглотить за вечер четверть ведра сорокаградусного горлодера, который подлых чиновников давит вместе с их креслами в горький сок, который сотню шахтеров может вытащить за час из-под обвала. Такой человек не должен плакать! Нельзя, невозможно такому мужику плакать, нет ничего для него, из-за чего можно плакать: нет родителей, нет жены и детей, благо, общество постаралось, чтобы люди, не желающие заводить семьи, чувствовали себя комфортно, чтобы одинокие люди упивались своим одиночеством. Общество придумало для них интересную работу и выдуманные миры, в которые можно уехать на космическом поезде, оно приготовило для них развлечения, такие, о которых люди сто-двести лет назад и не мечтали.
Семеныч натолкнулся на стену, собранную из веревок и кусков мяса, протянул руку и сжал сразу несколько веревок в кулаке. Веревки неожиданно легко порвались, и чайки, облеплявшие стену, с пронзительным криком умчались в небо. Семеныч продолжал методично рвать веревки. Он смеялся в лицо выдуманному богу северных морей, а когда со стеной было покончено, увидел, что стоит на берегу озера, а рядом горит костер, вокруг которого сидят перепуганные дети и Проненко.
Они сидели вокруг костра все вместе, усталые и грязные, устрашенные чужим, непохожим ни на что миром вокруг. Они ждали, надеясь, что все завершится само собой; надеялись и дети, и взрослые. Семеныч и Проненко все глубже погружались в громкие воды черного мира, и метеоры уже почти задевали их, но они не чувствовали ни боли, ни жара, потому что это были отголоски пройденного мира, а их ждал новый – темный и тихий…
А потом к костру подошел Шилов, и Семеныч с Проненко сразу поняли, что с ним происходит что-то скверное, потому что у Шилова в руках был пистолет, и он направлял оружие прямо на них. Зрачки Шилова полностью заполнили радужку, он как-то гадко, с натугой, улыбался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– Почему вы не отходите от костра? – спросил Проненко.
– Так надо… – начал было Коралл, но Ластик его перебил:
– Если мы отойдем, погибнем. Вы, конечно, не видите этого, потому что мы гораздо глубже вас проникли в чужой мир. Вы не видите метеоры, которые… – Он замолчал, потому что Коралл отвесил ему подзатыльник.
– Молчи!
– Зачем ты все время заставляешь его молчать? – спросил Проненко раздраженно. – Я как бы хочу помочь вам! Неужели вы не видите, что я на вашей стороне? Я сам не совсем понимаю, что здесь происходит, и поэтому хочу разобраться…
– Взрослым верить нельзя, – жестко ответил Коралл. – Тебе – особенно. Я помню. Помню тебя. Ты был с Шиловым. Отвернулся. Смотрел с презрением. Мы не верим взрослым. Тебе. Никому.
– Но, Коралл, нам нужно как-то вернуться… – захныкал Ластик, за что получил еще один подзатыльник. Бенни-бой хмыкнул, и все посмотрели на малыша, а малыш демонстративно и со вкусом высморкался. Подкинул в костер новых книг, выклюнувшихся из чужих безлюдных пространств, и только потом посмотрел на Проненко. Проненко вздрогнул: на миг ему показалось, что мальчишка и в самом деле вынырнул откуда-то из мира мертвых – такой страшный у него стал взгляд. Потом все наладилось. Обычный взгляд, как у любого ребенка его возраста – так подумал Проненко, успокаивая себя.
– Что? – спросил Проненко.
– Вам надо выбираться, – произнес ребенок голосом многоопытного взрослого. – Чем быстрее, тем лучше. Я помогу вам. Сам останусь здесь, а вам помогу.
Он посмотрел на небо, и все, кроме Эллис, посмотрели туда же: дети увидели рассекающую небо на две половины огненную черту, видели осколки неба, падающие совсем рядом с костром, а Проненко ничего этого не видел – он дрожал, но не от холода, а от страха. Он хотел быстрее вернуться в свое управление и заняться обычной рутинной работой, а вместо этого смотрел на небо, на котором не было ни одной жалкой звезды.
Мир рвался каждую секунду и вновь собирался, но по-другому, и этим мир напоминал калейдоскоп. Шилов медленно шагал сквозь мозаику странных образов с пистолетом в руке, а мысль, которая рвала его сознание на части и каждый раз собирала по-новому, была такая: убей детей. Мысль была дурацкая. Шилов не понимал, зачем она ему. Он хотел подумать о другом: о том, как взрослые забывают о своих детях, доверяют воспитание телевизору, чужим людям, но только не себе; о том, как они смотрят на собственных детей со страхом, не понимая их и не принимая, как они, уставшие от жизни, мечтают, чтоб и дети точно также уставали, но дети не устают и взрослые смотрят на них поэтому с завистью, а потом медленно убивают, вытравливая из них доброту и искренность, любовь и жалость. Шилов хотел подумать обо всем об этом, но не мог, потому что его сознание вновь разбивалось, потому что в каждом уголке его мозга билась, как живая, только одна мысль: убей детей.
Кажется, он вышел на берег моря. Или реки. Нет, на край котлована, забитого пустой породой. На берег озера. Мир снова собрался и на этот раз не разбивался, и Шилов увидел, что он на самом деле стоит на берегу озера, а где-то далеко в тумане горит огонь, который зовет его к себе, и мысль зазвучала с новой силой, но на этот раз как-то по-новому, интимно, что ли: убей детей. Нежно: убей детей…
Шилов хотел подумать о том, что взрослые не понимают детей, а дети, вырастая, не понимают себя и упекают остатки настоящих себя вместе с родителями в дома престарелых. Шилов хотел подумать обо всем этом, но у него не получалось, а ноги несли его туда, к костру, и он шел к нему, а слева мега-осьминожья фабрика все также трудилась, умертвляя и возрождая каждый миг озерного бога, и все это происходило благодаря стараниям людей и зеленокожих. Спрут, хотел подумать Шилов, вот самое подходящее название для зверя. Но думать было некогда: сокруши детей, твердил он про себя.
Убей.
Детей.
Почти в рифму, хотел подумать Шилов, но, конечно, не подумал.
Семеныч спустился с крыши, когда немного рассеялся туман. Он прислушивался к шорохам вокруг, ждал, когда гробы на колесиках появятся, чтобы забрать его с собой, но они не появлялись. Семеныч брел вдоль обочины, не зная куда, собственно, он бредет. По лицу его текли слезы, он злился на себя за проявленную слабость, ведь он мачо, матерый рыбак и профессионал, начальник отдела по налаживанию связей с чужаками, веселый бесшабашный мужик, сибиряк, для которого ничего не стоит проглотить за вечер четверть ведра сорокаградусного горлодера, который подлых чиновников давит вместе с их креслами в горький сок, который сотню шахтеров может вытащить за час из-под обвала. Такой человек не должен плакать! Нельзя, невозможно такому мужику плакать, нет ничего для него, из-за чего можно плакать: нет родителей, нет жены и детей, благо, общество постаралось, чтобы люди, не желающие заводить семьи, чувствовали себя комфортно, чтобы одинокие люди упивались своим одиночеством. Общество придумало для них интересную работу и выдуманные миры, в которые можно уехать на космическом поезде, оно приготовило для них развлечения, такие, о которых люди сто-двести лет назад и не мечтали.
Семеныч натолкнулся на стену, собранную из веревок и кусков мяса, протянул руку и сжал сразу несколько веревок в кулаке. Веревки неожиданно легко порвались, и чайки, облеплявшие стену, с пронзительным криком умчались в небо. Семеныч продолжал методично рвать веревки. Он смеялся в лицо выдуманному богу северных морей, а когда со стеной было покончено, увидел, что стоит на берегу озера, а рядом горит костер, вокруг которого сидят перепуганные дети и Проненко.
Они сидели вокруг костра все вместе, усталые и грязные, устрашенные чужим, непохожим ни на что миром вокруг. Они ждали, надеясь, что все завершится само собой; надеялись и дети, и взрослые. Семеныч и Проненко все глубже погружались в громкие воды черного мира, и метеоры уже почти задевали их, но они не чувствовали ни боли, ни жара, потому что это были отголоски пройденного мира, а их ждал новый – темный и тихий…
А потом к костру подошел Шилов, и Семеныч с Проненко сразу поняли, что с ним происходит что-то скверное, потому что у Шилова в руках был пистолет, и он направлял оружие прямо на них. Зрачки Шилова полностью заполнили радужку, он как-то гадко, с натугой, улыбался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99