Шилов запустил в домового тапочком и попал, потому что зловредный домовой и не думал уворачиваться. Афоня заскулил, потирая ушибленный бок, заругался.
– Вредная тварь… – пробормотал Шилов огорченно.
Очутившись во дворе, он первым делом пошел в туалет. Туалетов в его доме было два. Один, основной, в помещении, а другой – для романтики – во дворе. Во второй Шилов любил ходить, если приспичит посреди ночи; брал какую-нибудь газету или книгу и шел. Туалет был деревянный, изящно перекошенный, со скрипучей дверцей, запиравшейся на ненадежную щеколду. Внутри на черном шнуре висела тусклая лампочка. Гости, приезжавшие к Шилову, удивлялись привычке хозяина ходить именно в этот туалет, но тактично молчали.
Шилов дернул за прибитую ржавым гвоздем ручку, щелкнул выключателем и замер на пороге. Из дыры, которую по-научному зовут «очком», поднимался красный пар. Вернее, пар-то, может, и белый был, но красный свет, который источала какая-то установка, спрятанная в глубинах туалетных пространств, делал его именно таким. В неровные щели между досками пробивались рубиновые лучи, хлестали по стене и потолку. Откуда-то доносилось мерное жужжание, будто шумел допотопный холодильник. Со стен туалета свисали странные белые червяки, которые медленно ползли по периметру и, натыкаясь друг на друга, старались друг друга поглотить. Кто успевал первым, кто разевал «рот» шире, тот и пожирал недруга, втягивал его тонкими гибкими щупальцами в едва заметную щелку возле хвоста. Или головы, это с какой стороны смотреть.
Шилов некоторое время зачарованно смотрел на красный свет и червей, а потом поспешно захлопнул дверь. Зачем-то посмотрел на солнце: оно соскочило с зенита и спускалось к горизонту. На небо набегали тучи, поля пшеницы в солнечных лучах казались красными, будто залитыми кровью. Где-то вдалеке неуверенно запел кочет, осекся, замолчал, нервно закудахтал.
– Что за бред… – пробормотал Шилов и побежал в дом. В кабинете первым же делом увидел Афоню, который, заметив его состояние, отложил вязальные спицы и посмотрел на него с любопытством и тревогой.
– Чего случилось-то?
Шилов, сверкая глазами, как безумец, понесся по коридору в туалет. Захлопнул за собой дверь, отдышался. С опаской заглянул в унитаз, но там все было в порядке. Сделав дело, Шилов вышел в коридор, остановился и крепко задумался. Черви и свет он мгновенно связал с кристаллами в бочке у тетки Еленки и странным пищащим механизмом… кстати, где он? Шилов сунул руку в карман, достал диск, повертел его на ладони. Сзади раздались торопливые шажки, и Шилов, вздрогнув, обернулся.
Перед ним стоял домовой, который притащил в кулачках носки. Носки были симпатичные, черно-белые, с вышитыми квадратами и ромбами.
– Связал для твоей бабы носки, – грубо произнес Афоня. – Ты убираться в доме будешь или как всегда? Эй, Шилов, что с тобой? Лица на тебе нету! Ишь, баба что с тобой делает, хоть и не приехала еще…
Шилов криво улыбнулся; мягко, но решительно оттер домового к стене, кинулся со всех ног на улицу. Ему надо было прийти в себя, подышать свежим воздухом. Афоня что-то бурчал за спиной, гневно топал крохотными ножками, пытаясь догнать.
«Что происходит? – Шилов размышлял, перебирая сотни вариантов, но неизменно возвращался к одному. – Неужели биологическое заражение? Другого и быть не может. Черт возьми, но почему именно сейчас, так не вовремя?!»
Он выбежал во двор, полной грудью вдохнул свежий воздух. На туалет, что располагался слева, смотреть избегал, боялся. Еще раз покрутил в руке диск. Зачем он пищал? Что это за устройство? Но происхождение у него явно искусственное, тут не простое биологическое заражение, а, вполне возможно, намеренная инопланетная инвазия… Он хохотнул: «инвазия» – что за глупое слово? Вторжение это. Экологический, мать его, терроризм.
Шилов вернулся в дом, нашел стереофон и схватил трубку. Любопытная мордашка Афони была тут как тут. Домовой внимательно следил за действиями Шилова. Тому вдруг пришла в голову любопытная мысль, и он, так и не набрав номер, повесил трубку на место, внимательно посмотрел на Афоню.
– Чего? – спросил домовой, смутившись. – Чего зенки-то вылупил?
– Афоня… – Шилов задумался: – Ты ведь по дому и по двору день и ночь бродишь, почему ничего не сказал о том, что происходит в туалете?
– А чего там происходит? Ничего там и не происходит вовсе, – Афоня насупился и потопал прочь, сжимая в лапке носки. – А что? Шалава твоя утонула? Было бы неплохо.
– Эй, погоди!
– Зачем «погоди»?
– Стой, кому говорю, сволочь мохнатая!
– Да я на тебя в суд подам, в комиссию по правам генетически выведенных существ обращусь, собака человеческая!
– Стой, ма-ать…
Но домовой уже с неприличной для его комплекции скоростью взобрался по гардине к самому потолку, прыгнул на шкаф, а оттуда со скоростью молнии нырнул в открытое оконце в потолке, загрохотал лапами по железной трубе, которая вела на чердак. Из окошка посыпалась штукатурка, а через пару секунд вывалились черно-белые носки. Шилов, тупо глядя перед собой, подошел к ним и взял в руки. Носки были мягкие, теплые, очень удобные. Правда, испачканы в мелу. Шилов пошел на кухню, кинул их в стиральную машинку «Шворц». Машинка тихо загудела, набирая воду. Одна мысль вертелась в голове у Шилова: Афоня что-то знает, но не говорит. Это была удивительная мысль, противоречащая логике. Домовые не могут врать и вредить хозяевам. Но Афоня ушел от ответа! Впрочем, нет, не ушел. Что-то ведь в туалете да происходит. Шилов схватился за голову, закрыл глаза, крепко сжал зубы. В голову ничего не приходило. За окном совсем не по-петушиному верещал одинокий кочет, мешая сосредоточиться. Кричали воробьи, странно кричали, загадочно, на ворон похоже. Красное солнце заплутало в оконных стеклах, оплавилось, потекло желто-красным к раме. Где-то вдали шумел монорельс, разогревая встречный ветер, распространяя вокруг запах нагретого пластика. В этом монорельсе ехала к нему Сонечка, и воробьи, кричащие как вороны, бились в закрытые окна вагона, погибали, но на их место прилетали новые, и вскоре небо над монорельсом было забито воробьями, вопящими и стонущими птицами с глупыми глазами.
Шилов тяжело дышал, ладонями упершись в стену. Видение мчащего по полям монорельса покидало его – медленно, по капле. Сонечка, уткнувшаяся носом в стекло, запачканное кровью воробьев, была на самом деле далеко, и на монорельс, мчащийся навстречу гибели, сядет только завтра.
Шилов опустился в кресло, рукой судорожно схватил подлокотник и застыл. С удивлением поглядел на напряженную руку: она покрылась испариной и дрожала, конвульсивно сжимая бархат.
– Это началось в раю, – сказал себе Шилов. – Сероглазый что-то сотворил тогда со мной, расщепил мой разум на атомы, а потом собрал, но собрал не до конца, неправильно, и психологи, работавшие надо мной, не сумели на сто процентов излечить меня… я схожу с ума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99