Он улыбался Шилову. Выглядела его ухмылка жутковато.
– Ты все здесь устроил? – с едва сдерживаемой яростью спросил Шилов.
Чужак покачал головой, коснулся указательным пальцем левой руки правой щеки, потом вытянул палец перед собой и согнул его, как крючок.
– Хозяин говорит, – переводил Пух, – что вы здесь не просто так. Я сначала думал, что это говно, но он так уверен, что я тоже поверил в это.
– Я слушаю… – тихо сказал Шилов. Он остро желал подхватить с пола какую-нибудь железяку и… что сделать? Воткнуть ублюдку в глаз и провернуть? Шилов постарался успокоиться. Так не ведут себя ведущие неспециалисты по нечеловеческой логике, сказал он себе. Успокойся, Шилов. Все будет в порядке. Насилие – не выход. По крайней мере, не сейчас. Слушай сероглазого и внимательно следи за ним, пытайся предугадать действия существа, которое читает тебя, как открытую книгу.
Сероглазый провел соединенными пальцами, средним и указательным, у бедра, поднял пальцы выше и постучал ими по животу. Потом обернулся, ухмыльнулся (получилось совсем уж отвратительно) и развел руки в стороны.
– Хозяин говорит, что необходимо покончить со странными событиями, которые происходят сейчас.
Чужак сунул палец в рот и пососал его. Шилова чуть не стошнило. Он сложил руки крестом на груди и старался не смотреть на сероглазого. Сосредоточился на голосе Пуха.
– Хозяин говорит, что для этого, вы должны убить человеческих детей.
Шилов поперхнулся. Сероглазый указательным пальцем схватился за мочку уха.
– Хозяин говорит, что и сам бы их убил, но ему запрещают нехилые моральные принципы.
– Нехилые?
– Да, так говорит хозяин.
Шилов хотел сказать что-то совсем другое, но все-таки спросил:
– А у вас женщины бывают?
Сероглазый совсем как человек помотал головой: нет.
– Женщины – это пережиток древних времен, – поддакнул сбоку Пух. – У нас они тоже когда-то были, не думай, но мы их отменили и убрали говенное понятие женского пола из языка.
Глава шестая
Семеныч, спасаясь, взобрался на крышу. Крыша была влажная, черепица трещала и, кажется, стонала при каждом его движении, проваливалась, поддавалась, сползала. Семеныч просто чудом не сорвался. У заколоченного дымохода он обнаружил брошенную неведомо кем удочку и запечатанную стеклянную банку с наживкой. Рядом с банкой лежало свернутое одеяло. Короткие желтые черви копошились внутри банки, вгрызаясь в пропитанный влагой чернозем. Семеныч, двигая тазом, добрался до края крыши и глянул вниз. В сгустившемся тумане мелькали две черные тени, формой напоминавшие прямоугольники. В самой гуще тумана трещало брошенное радио. Потом его переехала тень, радио взвизгнуло, как живое, и умолкло.
– Р-разрушители! – крикнул Семеныч весело. Какая-то пьяная беспечность и задор овладели им. Страха смерти не осталось, страха перед таинственными гробами на колесиках не осталось тем более. Семеныч укутался в одеяло, насадил на крючок извивающегося червяка, закинул удочку в туман. Колесики взвизгнули по асфальту, тени мелькнули под удочкой, расчеркивая улицу на четыре квадрата, Семеныч с хохотом потянул удочку на себя. Леска немедленно порвалась.
– Пр-рощай, червяк! – закричал Семеныч, приложив ладонь ребром ко рту. – Прощай, р-родной!
Нельзя сказать, что Семеныч так уж ненавидел червей, но недолюбливал – точно, и смерти твари только порадовался.
Тени замерли, мелко задрожали, хотя, может быть, это казалось Семенычу, потому что гробы на колесиках трусливо прятались в мареве и показываться не спешили. Семенычу вдруг стало тяжело дышать. Сначала он подумал, что это из-за тяжелого воздуха, но, прикоснувшись к щеке, обнаружил, что плачет. Это открытие поразило Семеныча. Неужели он настолько расслабился, что пожалел презренного червя? Он схватил банку с червями и с яростным криком кинул ее вниз, надеясь попасть в тени. Гробы ловко увернулись, отъехав в сторону, банка разбилась с громким звоном. Осколки взлетели вверх, ввинтились в густой туман, создавая в нем узкие тоннели чистого воздуха.
– Папа! Мама! – крикнул Семеныч, скинул одеяло и поднялся на ноги. – Я вас люблю! Знали бы вы, нос-пиндос, как я вас любил и люблю до сих пор! Вы ушли, я знаю, я виноват в этом, вы ели ту еду, которую отравили валерьянцы, а я притворился, что у меня болит живот, чтобы не ходить в школу и смотаться вместо этого к подружке и читать ей стихи. Вы ушли в столовую одни и ели, как всегда вместе, и папа еще спросил, я помню, потому что подслушивал: милая, ты знаешь, что означает эта фраза, зачем она нужна «и умерли в один день…»? А мама сказала: ешь суп, остынет. А папа спросил: милая, ты хочешь, чтобы мы умерли в один день? А мама сказала: я хочу жить вечно с тобой и нашим сыном. Она сказала это шепотом, чтобы я не расслышал и не возомнил невесть чего, но я все слышал и возомнил. А мама ни с того ни с сего повалилась лицом в тарелку, папа подхватился, встал и хотел помочь ей, но на полпути сам упал на пол. Я вошел в комнату и смотрел на них, а потом в новостях сказали, что из-за террористического акта валерьянцев, которые отравили продукты на каком-то складе, погибло много людей. Еще позже судили тех, из-за кого погибли мои родители, а чуть раньше ржавый мусороробот брел по осеннему кладбищу и подбирал опавшие листья и сжигал их в своем чреве. А какой-то маленький мальчик, кажется мой троюродный брат, подошел ко мне и сказал: я знаю этого робота, он странный. Кажется, валерьянцы запрограммировали его так, что он стал роботом-упырем и по ночам высасывает машинное масло из других роботов, хороших, а в услужении у него два гроба на колесиках. Я разозлился и ударил мальчишку по плечу, и он отбежал, хныча. Я остался один, и мне показалось, что робот-мусорщик глядит на меня, а я смотрел на него, и мне становилось все страшнее и страшнее, но в этот момент похороны закончились, родственники выпили водки, проводив усопших в царство Аида, бабушка взяла меня за плечо и повела к автобусу… Папа!
Тени сдвинулись с места. Кажется, они удалялись. Семеныч, подчинившись подсознательному импульсу, размотал леску и закинул удочку в море тумана. Подождал пять минут, потянул обратно.
К леске было привязано маленькое пластмассовое колесико. Будто бы от игрушечной машинки. На колесико было намотано раздавленное тельце червя. Семеныч крепко прижал колесико к груди.
– …А потом стали пропадать целые семьи. А еще чуть позже вернулся Бенни-бой – подтверди, Бенни! видите? подтверждает, кивает… – и рассказал, что происходит нечто ужасное, что он обладает какими-то необычными способностями, что он провалился в иной мир, но захотел, чтобы его семья тоже туда провалилась, и она провалилась, а потом стали появляться черные дыры, из которых вываливались эти… ну… книги… а еще…
– Стой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– Ты все здесь устроил? – с едва сдерживаемой яростью спросил Шилов.
Чужак покачал головой, коснулся указательным пальцем левой руки правой щеки, потом вытянул палец перед собой и согнул его, как крючок.
– Хозяин говорит, – переводил Пух, – что вы здесь не просто так. Я сначала думал, что это говно, но он так уверен, что я тоже поверил в это.
– Я слушаю… – тихо сказал Шилов. Он остро желал подхватить с пола какую-нибудь железяку и… что сделать? Воткнуть ублюдку в глаз и провернуть? Шилов постарался успокоиться. Так не ведут себя ведущие неспециалисты по нечеловеческой логике, сказал он себе. Успокойся, Шилов. Все будет в порядке. Насилие – не выход. По крайней мере, не сейчас. Слушай сероглазого и внимательно следи за ним, пытайся предугадать действия существа, которое читает тебя, как открытую книгу.
Сероглазый провел соединенными пальцами, средним и указательным, у бедра, поднял пальцы выше и постучал ими по животу. Потом обернулся, ухмыльнулся (получилось совсем уж отвратительно) и развел руки в стороны.
– Хозяин говорит, что необходимо покончить со странными событиями, которые происходят сейчас.
Чужак сунул палец в рот и пососал его. Шилова чуть не стошнило. Он сложил руки крестом на груди и старался не смотреть на сероглазого. Сосредоточился на голосе Пуха.
– Хозяин говорит, что для этого, вы должны убить человеческих детей.
Шилов поперхнулся. Сероглазый указательным пальцем схватился за мочку уха.
– Хозяин говорит, что и сам бы их убил, но ему запрещают нехилые моральные принципы.
– Нехилые?
– Да, так говорит хозяин.
Шилов хотел сказать что-то совсем другое, но все-таки спросил:
– А у вас женщины бывают?
Сероглазый совсем как человек помотал головой: нет.
– Женщины – это пережиток древних времен, – поддакнул сбоку Пух. – У нас они тоже когда-то были, не думай, но мы их отменили и убрали говенное понятие женского пола из языка.
Глава шестая
Семеныч, спасаясь, взобрался на крышу. Крыша была влажная, черепица трещала и, кажется, стонала при каждом его движении, проваливалась, поддавалась, сползала. Семеныч просто чудом не сорвался. У заколоченного дымохода он обнаружил брошенную неведомо кем удочку и запечатанную стеклянную банку с наживкой. Рядом с банкой лежало свернутое одеяло. Короткие желтые черви копошились внутри банки, вгрызаясь в пропитанный влагой чернозем. Семеныч, двигая тазом, добрался до края крыши и глянул вниз. В сгустившемся тумане мелькали две черные тени, формой напоминавшие прямоугольники. В самой гуще тумана трещало брошенное радио. Потом его переехала тень, радио взвизгнуло, как живое, и умолкло.
– Р-разрушители! – крикнул Семеныч весело. Какая-то пьяная беспечность и задор овладели им. Страха смерти не осталось, страха перед таинственными гробами на колесиках не осталось тем более. Семеныч укутался в одеяло, насадил на крючок извивающегося червяка, закинул удочку в туман. Колесики взвизгнули по асфальту, тени мелькнули под удочкой, расчеркивая улицу на четыре квадрата, Семеныч с хохотом потянул удочку на себя. Леска немедленно порвалась.
– Пр-рощай, червяк! – закричал Семеныч, приложив ладонь ребром ко рту. – Прощай, р-родной!
Нельзя сказать, что Семеныч так уж ненавидел червей, но недолюбливал – точно, и смерти твари только порадовался.
Тени замерли, мелко задрожали, хотя, может быть, это казалось Семенычу, потому что гробы на колесиках трусливо прятались в мареве и показываться не спешили. Семенычу вдруг стало тяжело дышать. Сначала он подумал, что это из-за тяжелого воздуха, но, прикоснувшись к щеке, обнаружил, что плачет. Это открытие поразило Семеныча. Неужели он настолько расслабился, что пожалел презренного червя? Он схватил банку с червями и с яростным криком кинул ее вниз, надеясь попасть в тени. Гробы ловко увернулись, отъехав в сторону, банка разбилась с громким звоном. Осколки взлетели вверх, ввинтились в густой туман, создавая в нем узкие тоннели чистого воздуха.
– Папа! Мама! – крикнул Семеныч, скинул одеяло и поднялся на ноги. – Я вас люблю! Знали бы вы, нос-пиндос, как я вас любил и люблю до сих пор! Вы ушли, я знаю, я виноват в этом, вы ели ту еду, которую отравили валерьянцы, а я притворился, что у меня болит живот, чтобы не ходить в школу и смотаться вместо этого к подружке и читать ей стихи. Вы ушли в столовую одни и ели, как всегда вместе, и папа еще спросил, я помню, потому что подслушивал: милая, ты знаешь, что означает эта фраза, зачем она нужна «и умерли в один день…»? А мама сказала: ешь суп, остынет. А папа спросил: милая, ты хочешь, чтобы мы умерли в один день? А мама сказала: я хочу жить вечно с тобой и нашим сыном. Она сказала это шепотом, чтобы я не расслышал и не возомнил невесть чего, но я все слышал и возомнил. А мама ни с того ни с сего повалилась лицом в тарелку, папа подхватился, встал и хотел помочь ей, но на полпути сам упал на пол. Я вошел в комнату и смотрел на них, а потом в новостях сказали, что из-за террористического акта валерьянцев, которые отравили продукты на каком-то складе, погибло много людей. Еще позже судили тех, из-за кого погибли мои родители, а чуть раньше ржавый мусороробот брел по осеннему кладбищу и подбирал опавшие листья и сжигал их в своем чреве. А какой-то маленький мальчик, кажется мой троюродный брат, подошел ко мне и сказал: я знаю этого робота, он странный. Кажется, валерьянцы запрограммировали его так, что он стал роботом-упырем и по ночам высасывает машинное масло из других роботов, хороших, а в услужении у него два гроба на колесиках. Я разозлился и ударил мальчишку по плечу, и он отбежал, хныча. Я остался один, и мне показалось, что робот-мусорщик глядит на меня, а я смотрел на него, и мне становилось все страшнее и страшнее, но в этот момент похороны закончились, родственники выпили водки, проводив усопших в царство Аида, бабушка взяла меня за плечо и повела к автобусу… Папа!
Тени сдвинулись с места. Кажется, они удалялись. Семеныч, подчинившись подсознательному импульсу, размотал леску и закинул удочку в море тумана. Подождал пять минут, потянул обратно.
К леске было привязано маленькое пластмассовое колесико. Будто бы от игрушечной машинки. На колесико было намотано раздавленное тельце червя. Семеныч крепко прижал колесико к груди.
– …А потом стали пропадать целые семьи. А еще чуть позже вернулся Бенни-бой – подтверди, Бенни! видите? подтверждает, кивает… – и рассказал, что происходит нечто ужасное, что он обладает какими-то необычными способностями, что он провалился в иной мир, но захотел, чтобы его семья тоже туда провалилась, и она провалилась, а потом стали появляться черные дыры, из которых вываливались эти… ну… книги… а еще…
– Стой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99