— О, вот это сюрприз так сюрприз! Благодарю вас!
Хаммердал бросился нам навстречу с протянутой рукой. Шурхэнд крепко пожал ее, и толстяк взахлеб от радости прокричал:
— Добро пожаловать, мистер Шурхэнд, в наши старые горы! Надеюсь, вы не забыли старого Дика с тех пор, как мы виделись в последний раз!
— О нет, дорогой Хаммердал! Я вспоминаю о вас всегда с теплым чувством.
— Здесь и Пит!
— Значит, вы по-прежнему не расстаетесь?
— Никогда! И знаете, он все такой же длинный, как я все такой же толстый.
— Это так, и я страшно рад, что оба вы не изменились.
Как только мы сошли с лошадей в лагере, Хаммердал заорал:
— Эй, Пит Холберс, ты где, старый енот? Посмотри, кого мы привели. Только не обнимай этого джентльмена, а то задушишь — твои руки могут обвить человека два раза!
И тут Шурхэнд увидел Апаначку.
— Апаначка! Мой краснокожий брат! Боже, еще один замечательный сюрприз! Позволь мне обнять тебя!
Команч в ответ не произнес ни слова, лишь широко раскрыл руки; глаза его излучали свет несказанной радости. Друзья потеряли друг друга после Форт-Террела и скучали оба. Подошел Тресков и поздравил их со встречей. Я представил Шурхэнду вождя осэджей. Он поклонился знаменитому вестмену, пожал ему руку с теплыми словами приветствия и спросил, показывая рукой на две медвежьих шкуры, расстеленных на земле:
— Мой брат Шурхэнд, как я слышал, должен принести юта четыре шкуры?
— Совершенно верно.
— Вот две из них.
— Кто добыл их?
— Шеттерхэнд — большую, а Апаначка — шкуру бэби.
— Спасибо, мой друг, но это, увы, мне не зачтется: медведей должен убить я сам.
Тогда в разговор вмешался я:
— Вождь капоте-юта выставил такое условие, чтобы это сделали обязательно вы?
— Нет, такого условия названо не было.
— Значит, и угрызений совести на этот счет у вас не должно быть.
— Конечно. Но вождь не знал, что я встречу таких помощников. Подразумевалось как само собой разумеющееся, что их убью я.
— Нас не касается, что он подразумевал. Речь о том, что вы можете забрать эти шкуры. А еще две мы, я думаю, добудем вместе.
— Но эту маленькую Тусага Сарич не засчитает.
— Почему?
— Потому что это шкура медвежонка.
— Но довольно большого. И на ней не написано, кому она принадлежала.
— Нет, они ее все-таки не засчитают.
— Тогда мы заставим сделать это. Вы бы ее засчитали?
— Конечно.
— Уже хорошо.
— Конечно, четыре шкуры есть четыре шкуры, кто бы их ни добыл. Но я ведь давал слово.
— Хорошо, тогда я вас прошу подумать о том, что будет, если вы придете вообще без шкур?
— Меня расстреляют.
— Ну, этого, положим, мы не допустим в любом случае.
— Спасибо! Но если вас при этом не будет, участь моя определится одним словом Тусага Сарича.
— Мы уже позаботились о том, чтобы оказаться там в нужное время. Но вы не должны возвращаться до тех пор, пока мы не будем полностью готовы. Не надо давать никаких преимуществ этим краснокожим. Они и так поставили вас в очень жесткие, и даже, я бы сказал, жестокие условия: вы должны четырежды оплатить вашу жизнь в единоборстве с самым лютым зверем Дикого Запада, но свободы они вам ведь все равно не дадут. Я правильно понял?
— Не дадут, они своих решений не меняют.
— Поэтому и речи не может быть о том, чтобы вам остаться у них. Слово свое насчет четырех шкур вы сдержите, а большего никто требовать от вас не вправе. К тому же теперь не то время, чтобы связывать себя ненужными обязательствами. Я убежден: есть нечто, что сейчас для всех нас, но особенно для вас, гораздо важнее.
— Что же это?
— Еда.
— И тут вы правы, — ответил весело Шурхэнд. — За последние три дня краснокожие не дали мне даже перекусить.
Ел он с большим аппетитом. Я же в это время, отведя моих спутников в сторону, сказал им, что они должны были предложить ему поесть сразу же, как только он прибыл в лагерь, а кроме того, предупредил, что они не должны в его присутствии произносить слова, сказанные Тибо-така и Тибо-вете. У меня были свои основания для такого предупреждения. Апаначка ничего не сказал на это, только посмотрел на меня грустно-грустно. Может быть, он испытывал то же предчувствие, что и я. Во всяком случае, так мне тогда показалось.
Мы расседлали лошадей. Они прильнули к ручью, а мы занялись обустройством лагеря, стараясь, однако, ни на секунду не терять из виду его окрестностей и своих ружей. Теперь я должен пересказать, разумеется, со слов самого героя рассказа, как Шурхэнд попал в плен к капоте-юта, это интересовало всех нас даже вне всякой связи с четырьмя медвежьими шкурами.
Итак, вот как все было. Шурхэнд проскакал довольно большое расстояние и через четыре дня пути расположился возле ручья, в окрестностях которого не было заметно следов человека. Однако его не покидало ощущение, что кто-то находится рядом. Чутье никогда еще его не подводило, и на этот раз он тоже не ошибся. Совершенно неожиданно перед ним как из-под земли выросли вдруг два индейца — старый и молодой. У обоих в руках были ножи. И в ту же секунду они бросились на него. Но Шурхэнд успел выхватить револьвер и выстрелил. От ствола его револьвера еще полз дымок от выстрела, а вокруг уже было кольцо из индейцев. Револьвер у него, естественно, тут же выбили из рук, а самого связали. Остальное мы уже знали.
За этим рассказом время прошло незаметно. Солнце стояло в зените, значит, скоро можно было ожидать возвращения Виннету. И он вскоре появился. Спрыгнув с лошади, он спросил меня:
— Нашему брату Шурхэнду сообщили все, что ему нужно знать?
— Да, все.
— Он согласен взять эти две медвежьих шкуры?
— Да.
— Теперь надо добыть еще две. Помогать мне будут мои братья Шеттерхэнд и Апаначка. Мы пойдем вместе.
— Куда?
— Искать берлогу медведя, следы которого я видел вчера.
Дик Хаммердал тут же спросил:
— А меня с собой возьмете?
— Нет.
— Почему?
— Тропа там узкая, и поэтому каждый лишний человек будет мешать охоте.
— Дик Хаммердал еще никогда и никому не мешал. А может, вы меня держите за никудышного парня или труса, у которого при виде медвежьего носа душа в пятки уходит?
— Нет. Мы знаем, что у Дика Хаммердала есть храбрость, но иногда он проявляет ее слишком много, а храбрость, если ее слишком много, иногда приносит вред. Бэби старой медведицы преподнес нам на этот счет хороший урок.
— Преподнес он его или нет — какая разница! Я говорю о том, что все, что случилось и может еще случиться с Олд Шурхэндом, касается и меня.
Коротышка Хаммердал был так воодушевлен, что даже суровый Виннету сжалился над ним.
— Хорошо, пусть мой толстый брат идет с нами, — сказал вождь апачей, — но пусть он знает, что если ошибется или не послушается кого-нибудь из нас, то мы больше никогда уже не возьмем его с собой на охоту.
Вы, наверное, уже догадались, что Холберс и Тресков тоже не обрадовались известию о том, что их не берут на охоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362