..
Однажды в пятницу за стены города выехали Сапа-Шорник, Ага-Бешеный, Чарыназар-Палван, Пурли-Наездник, Шихмурат-Великан и Гурт-Долговязый.
Изо дня в день теперь набирали силу жаркие дни. Посевы, раскинувшиеся вдоль дороги, по которой к туркменскому кладбищу двигались наши всадники, наливались соками, входили в пору созревания. Раскинувшиеся у Мешхеда на ровном плоскогорье поля раздольно простирались аж до Серахса на север и до Нишапура — на запад. Все эти земли питали водой горные ручейки и речушки. Поля были засеяны хлебами, хлопком, бахчевыми культурами, перемешивались с виноградниками и садами, радуя взоры туркмен, тоже земледельцев, но из более скудного края.
Не вызывали восторга у наших всадников только наделы в полтора-два десятка танапов под сероватыми кустиками, внешне напоминавшими кусты кунжута, но украшенными яркими цветами опийного мака.
— Так вот где вызревает эта отрава,— угрюмо проговорил Шихмурат-Великан, лет пять назад схоронивший своего младшего брата, сраженного не саблей в бою, а употреблением этого зелья.
— Куда глядят правители Мешхеда и всего Хорасана? — отозвался долговязый Гурт, посочувствовавший грустному воспоминанию своего друга-великана.
— Что вы, земляки,— ответил Сапа-Шорник.— Ведь это не цветочки, а золотые монеты вызревают! Правитель тут давно переменился, а мак цветет по-старому...
— Что ни говори, а земли тут прекрасные! Богато, видно, люди живут,— сказал Ага-Бешеный.
— Тебе, дружок, пуля продырявила левую ляжку при взятии Мешхеда, а говоришь ты так, будто потерял при штурме оба глаза. Или ты за чистую монету принял слова нашего принца?
— При чем тут мои глаза? При чем тут принц?
— Ты посмотри, вон трудятся в полях дехкане. Одеты эти бедолаги так, что, швырни тряпье их в огонь, гореть будет нечему. А принц клялся, что оденет голого,— ответил Сапа-Шорник, пришпоривая коня...
На кладбище, куда приехали наши всадники, уже было немало их соплеменников. Молла Абдурахман прочел над могилами павших туркменских воинов молебственные стихи из Корана. Присутствующие, завершая ритуал, вскинули руки к лицам.
Послышался топот копыт, и люди увидели, что к кладбищу приближается большой отряд всадников.
— Всех, что ли, текинцев решили переселить сюда? — уныло сказал кто-то в толпе.
По длинноногим лошадям и по большим лохматым папахам нетрудно было определить, что приближаются к кладбищу туркмены. Вскоре бывшие на кладбище узнали среди подъезжавших Сердара. С ним было дюжины три джигитов, которые везли с собой четыре тела, уже завернутых в белые саваны. На многих спутниках Сердара белели повязки, на которых кое у кого проступали алые пятна...
— Как только вы уехали сюда,— стал рассказывать Сердар молле Абдурахману и остальным,— к западным воротам подступили шахские войска. Произошло сражение. Шах в нем лишился сотен трех своих сербазов...
— От того, что у врагов большие потери, наши покойники не воскреснут,— проворчал Сапа-Шорник и, взяв в руки лопату, начал копать землю рядом со старыми могилами.
Вслед за Сапой-Шорником взяли лопаты и другие. Вскоре новые могилы были вырыты. Завернутые в саваны тела погибших воинов опустили в них, и во второй раз в этот день молла Абдурахман раскрыл Коран...
— Я никогда не становился навязчивым гостем,— заговорил Сапа-Шорник, когда джигиты выехали с кладбища.— И никогда не доводил до того, чтобы хозяин начал тяготиться моим присутствием ..
— Кто тяготится тобой? — спросил Ага-Бешеный.
— Вспомните, вы все, как нас встречали поначалу жители Мешхеда. Как избавителей! А что теперь?..
— Теперь, как отобьешься от своих, убить из-за угла могут,— сказал Пурли-Наездник.
— Ха-ха, зарезать! Жидковат этот народец. Всякий дрожит, увидав туркменскую шапку,— вскричал Ходжакули, один из стременных Гараоглан-хана.
— Верно! — резко отозвался плечистый всадник по имени Годек.— Мы захватили Ак-Дербент и Мешхед. Наши лошади не устали. Шапки наши увидит весь Иран!
— Я тоже видал много этих шапок,— сказал Сапа-Шорник.— Валялись они после штурма в пыли, вместе с головами своих хозяев...
— Смерть в бою — почетна для туркмена. Мы явились сюда, чтобы навести порядок, и мы наведем его,— ответил Ходжакули.
— О аллах,— криво усмехнулся Пурли-Наездник.— Как говорится: зады наши в золе, а мним о себе, что восседаем на горе Кап. Нам ли пристало наводить порядок в Иране, когда у себя дома все запутано...
— Здесь хоть поля, поглядите, как цветут и наливаются, а у нас, поди, дома теперь все сохнет,— поддержал его Шихмурат-Великан.— Эй, Сердар-эфе, ты ведь побывал недавно дома. Правду я говорю?
— Правду,— уныло подтвердил Сердар.
А больше военачальник ничего не мог сказать своим джигитам, самого его уже давно одолевали мрачные мысли и всякие сомнения. И ехавший рядом с ним молла Абдурахман, некогда горячо убеждавший соплеменников примкнуть к мятежному принцу, теперь начинал сомневаться в справедливости своих былых доводов.
— Подумаешь, поля сохнут,— беспечно заявил в этот миг Годек.— Не прокормит туркмена серп, так прокормит сабля. Когда мы завоюем всю эту страну, нужны ли будут нам наши жалкие наделы!
— Собиралась одна лягушка верблюда проглотить,— сказал Сапа-Шорник.
— Ну и что было дальше? — спросил Ага-Бешеный.
— Прыгнула на него и под копыто угодила. А верблюд прошагал себе своею дорогой, даже не заметив, что на него кто-то покушался...
— Смеетесь! — разозлившись, выкрикнул Годек.— Туркмен лягушке уподобили, а вам смешно...
— Не всех туркмен, Годек-джан. Далеко не всех,— сквозь смех вымолвил молла Абдурахман.— Только нас с тобой, кто теперь в Мешхеде... Но если бы кому-то удалось собрать у стен Мешхеда туркмен, которые живут во всех краях, тогда бы мы превратились в большой народ. И достойный Сапа не осмелился бы упомянуть лягушку...
— Помянул бы барана, вознамерившегося забодать того же верблюда,— сказал Сапа-Шорник.
— Пожалуй, со всего мира туркмен набралось бы столько,— сказал молла Абдурахман,— что рядом с иранским верблюдом нас можно было бы представить и лошадью...
— Ага! — радостно вскричал Годек.— А конь был всегда дороже себя самого для туркмена. Конь одолеет верблюда. Не силой, так ловкостью и умом...
— Но ты, Годек, еще не собрал нас всех вместе,— перебил его Сапа-Шорник.— А значит, и нет коня.
— Что же есть?
— Все те же лягушки, Годек,— вдруг вмешался в разговор молчавший до этого Сердар.— Много лягушек, которые скачут по свету в разных краях...
Туркменские всадники объехали оказавшийся на их пути холм и вдруг оказались лицом к лицу с сотней конных шахских сербазов. Тут-то и сказалось преимущество постоянно тревожной жизни туркмен — на их воинов не оказывали решающего воздействия ни внезапность нападения врага, ни естественная в такой ситуации растерянность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Однажды в пятницу за стены города выехали Сапа-Шорник, Ага-Бешеный, Чарыназар-Палван, Пурли-Наездник, Шихмурат-Великан и Гурт-Долговязый.
Изо дня в день теперь набирали силу жаркие дни. Посевы, раскинувшиеся вдоль дороги, по которой к туркменскому кладбищу двигались наши всадники, наливались соками, входили в пору созревания. Раскинувшиеся у Мешхеда на ровном плоскогорье поля раздольно простирались аж до Серахса на север и до Нишапура — на запад. Все эти земли питали водой горные ручейки и речушки. Поля были засеяны хлебами, хлопком, бахчевыми культурами, перемешивались с виноградниками и садами, радуя взоры туркмен, тоже земледельцев, но из более скудного края.
Не вызывали восторга у наших всадников только наделы в полтора-два десятка танапов под сероватыми кустиками, внешне напоминавшими кусты кунжута, но украшенными яркими цветами опийного мака.
— Так вот где вызревает эта отрава,— угрюмо проговорил Шихмурат-Великан, лет пять назад схоронивший своего младшего брата, сраженного не саблей в бою, а употреблением этого зелья.
— Куда глядят правители Мешхеда и всего Хорасана? — отозвался долговязый Гурт, посочувствовавший грустному воспоминанию своего друга-великана.
— Что вы, земляки,— ответил Сапа-Шорник.— Ведь это не цветочки, а золотые монеты вызревают! Правитель тут давно переменился, а мак цветет по-старому...
— Что ни говори, а земли тут прекрасные! Богато, видно, люди живут,— сказал Ага-Бешеный.
— Тебе, дружок, пуля продырявила левую ляжку при взятии Мешхеда, а говоришь ты так, будто потерял при штурме оба глаза. Или ты за чистую монету принял слова нашего принца?
— При чем тут мои глаза? При чем тут принц?
— Ты посмотри, вон трудятся в полях дехкане. Одеты эти бедолаги так, что, швырни тряпье их в огонь, гореть будет нечему. А принц клялся, что оденет голого,— ответил Сапа-Шорник, пришпоривая коня...
На кладбище, куда приехали наши всадники, уже было немало их соплеменников. Молла Абдурахман прочел над могилами павших туркменских воинов молебственные стихи из Корана. Присутствующие, завершая ритуал, вскинули руки к лицам.
Послышался топот копыт, и люди увидели, что к кладбищу приближается большой отряд всадников.
— Всех, что ли, текинцев решили переселить сюда? — уныло сказал кто-то в толпе.
По длинноногим лошадям и по большим лохматым папахам нетрудно было определить, что приближаются к кладбищу туркмены. Вскоре бывшие на кладбище узнали среди подъезжавших Сердара. С ним было дюжины три джигитов, которые везли с собой четыре тела, уже завернутых в белые саваны. На многих спутниках Сердара белели повязки, на которых кое у кого проступали алые пятна...
— Как только вы уехали сюда,— стал рассказывать Сердар молле Абдурахману и остальным,— к западным воротам подступили шахские войска. Произошло сражение. Шах в нем лишился сотен трех своих сербазов...
— От того, что у врагов большие потери, наши покойники не воскреснут,— проворчал Сапа-Шорник и, взяв в руки лопату, начал копать землю рядом со старыми могилами.
Вслед за Сапой-Шорником взяли лопаты и другие. Вскоре новые могилы были вырыты. Завернутые в саваны тела погибших воинов опустили в них, и во второй раз в этот день молла Абдурахман раскрыл Коран...
— Я никогда не становился навязчивым гостем,— заговорил Сапа-Шорник, когда джигиты выехали с кладбища.— И никогда не доводил до того, чтобы хозяин начал тяготиться моим присутствием ..
— Кто тяготится тобой? — спросил Ага-Бешеный.
— Вспомните, вы все, как нас встречали поначалу жители Мешхеда. Как избавителей! А что теперь?..
— Теперь, как отобьешься от своих, убить из-за угла могут,— сказал Пурли-Наездник.
— Ха-ха, зарезать! Жидковат этот народец. Всякий дрожит, увидав туркменскую шапку,— вскричал Ходжакули, один из стременных Гараоглан-хана.
— Верно! — резко отозвался плечистый всадник по имени Годек.— Мы захватили Ак-Дербент и Мешхед. Наши лошади не устали. Шапки наши увидит весь Иран!
— Я тоже видал много этих шапок,— сказал Сапа-Шорник.— Валялись они после штурма в пыли, вместе с головами своих хозяев...
— Смерть в бою — почетна для туркмена. Мы явились сюда, чтобы навести порядок, и мы наведем его,— ответил Ходжакули.
— О аллах,— криво усмехнулся Пурли-Наездник.— Как говорится: зады наши в золе, а мним о себе, что восседаем на горе Кап. Нам ли пристало наводить порядок в Иране, когда у себя дома все запутано...
— Здесь хоть поля, поглядите, как цветут и наливаются, а у нас, поди, дома теперь все сохнет,— поддержал его Шихмурат-Великан.— Эй, Сердар-эфе, ты ведь побывал недавно дома. Правду я говорю?
— Правду,— уныло подтвердил Сердар.
А больше военачальник ничего не мог сказать своим джигитам, самого его уже давно одолевали мрачные мысли и всякие сомнения. И ехавший рядом с ним молла Абдурахман, некогда горячо убеждавший соплеменников примкнуть к мятежному принцу, теперь начинал сомневаться в справедливости своих былых доводов.
— Подумаешь, поля сохнут,— беспечно заявил в этот миг Годек.— Не прокормит туркмена серп, так прокормит сабля. Когда мы завоюем всю эту страну, нужны ли будут нам наши жалкие наделы!
— Собиралась одна лягушка верблюда проглотить,— сказал Сапа-Шорник.
— Ну и что было дальше? — спросил Ага-Бешеный.
— Прыгнула на него и под копыто угодила. А верблюд прошагал себе своею дорогой, даже не заметив, что на него кто-то покушался...
— Смеетесь! — разозлившись, выкрикнул Годек.— Туркмен лягушке уподобили, а вам смешно...
— Не всех туркмен, Годек-джан. Далеко не всех,— сквозь смех вымолвил молла Абдурахман.— Только нас с тобой, кто теперь в Мешхеде... Но если бы кому-то удалось собрать у стен Мешхеда туркмен, которые живут во всех краях, тогда бы мы превратились в большой народ. И достойный Сапа не осмелился бы упомянуть лягушку...
— Помянул бы барана, вознамерившегося забодать того же верблюда,— сказал Сапа-Шорник.
— Пожалуй, со всего мира туркмен набралось бы столько,— сказал молла Абдурахман,— что рядом с иранским верблюдом нас можно было бы представить и лошадью...
— Ага! — радостно вскричал Годек.— А конь был всегда дороже себя самого для туркмена. Конь одолеет верблюда. Не силой, так ловкостью и умом...
— Но ты, Годек, еще не собрал нас всех вместе,— перебил его Сапа-Шорник.— А значит, и нет коня.
— Что же есть?
— Все те же лягушки, Годек,— вдруг вмешался в разговор молчавший до этого Сердар.— Много лягушек, которые скачут по свету в разных краях...
Туркменские всадники объехали оказавшийся на их пути холм и вдруг оказались лицом к лицу с сотней конных шахских сербазов. Тут-то и сказалось преимущество постоянно тревожной жизни туркмен — на их воинов не оказывали решающего воздействия ни внезапность нападения врага, ни естественная в такой ситуации растерянность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111