— Седлайте коней,— приказал он им.— Скачите во все селения Серахса. Скажите людям, что под знаменами принца Салара весь Хорасан поднимается против развратного шаха Мухаммеда. Пускай садятся на коней те, кто пожелает выступить за это правое дело вместе с нами...
С гиканьем и лихими посвистами посланцы Ораз-хана умчались во все стороны...
В последующие дни Довлет с мальчишками селения каждое утро выбегал за околицу встречать прибывавшие отряды джигитов. Стольное селение Ораз-хана заполнялось войсками. Не было конца встречам родственников, друзей, радостным застольям и почестям, оказываемым гостям. Не одна тысяча баранов рассталась с жизнью в эти дни, была выпита не одна тысяча ведер чая, а воины все прибывали и прибывали в селение...
Последним из гонцов Ораз-хана возвратился Тёч-Гёк. Он был не очень весел, даже хмур, так как привел за собой самый малочисленный отряд всадников. Да и то это были джигиты, к которым Тёч-Гёк не испытывал уважения...
— Вижу по твоему лицу, бесстрашный Тёч-Гёк, что марый-ские сарыки встретили тебя не очень-то приветливо,— сказал молодому сердару Ораз-хан, когда тот уныло вошел в его юрту.
— Весть о моем прибытии, почтенный Ораз-хан, распространилась быстро по Мары,— стал рассказывать Тёч-Гёк хану и бывшим в его юрте военачальникам. На другое же утро стали спешно прибывать из их селений отряды вооруженных джигитов, готовых пойти за мной... А потом был созван совет в жилище Тангрыберды-хана. Один их яшули сказал: «Когда приспичит, так текинцы вспоминают о сарыках. А когда на Мары нападают бухарцы или хивинцы, они забывают о своем родстве с нами...»
— В словах того яшули есть большая доля истины, Ораз-хан,— упрекнул правителя Серахса Сердар.
— Сам знаю,— скривился тот.— Продолжай, Тёч-Гёк.
— Другой яшули оказался благоразумнее и сказал: «Раз текинские ханы пришли к нам с просьбой, то надо обязательно им помочь. Обиды и пренебрежение друг к другу приводят к ухудшению отношений между туркменскими племенами. Силы наши разобщаются, и мы становимся легкой добычей первого встречного...» — «Именно так! — закричал тогда третий яшули.— Мы думали, что избавились от кнутов эмира Бухары, а тут подоспели нагайки хана Хивы на наши спины... К тому же хивинцы прислали нам гнусную грамоту: «Пусть перестанут мочиться наши кобылы, а то мы не можем удержать наших жеребцов». Честь наша растоптана, и нам есть кому отомстить без развратного шаха Мухаммеда. Если наши братья, текинцы так воинственны, то лучше бы помогли нам отбить похотливость у хивинских жеребцов...»
— И в этом есть доля истины,— сказал белобородый Заман-ага.— Должны мы помочь нашим сородичам сарыкам.
— Я не против,— сказал Ораз-хан.— Но теперь мы идем за принцем Саларом.
— Так и прежде было,— усмехнулся молла Абдурахман.— У нас всегда находились более важные дела, а хивинские ханы и бухарские эмиры грабили наших братьев-сарыков.
— Чего вы от меня хотите? — вспылил Ораз-хан.— Чтоб я разорвал договор с Саларом и двинул своих джигитов на защиту Мары?
— Нет, этого делать нельзя,— ответил Сердар.
— Мы уже дали свое слово,— грустно вздохнул Заман-ага.
— А на две войны нас не хватит,— сказал молла Абдурахман.
— Что же сказал сам предводитель сарыков? — обратился Ораз-хан опять к Тёч-Гёку.
— Тангрыберды-хан заявил: «Понять Гараоглана и Ораза не так уж трудно. Используя силы сарыков, они хотят захватить много добычи. И если смилостивятся, то выделят кое-что и нам, а если нет, то ничего не дадут. Пускай они без нас меняют в Иране шахов. А у нас и тут забот по горло...» На том Тангрыберды-хан и закрыл совет старейшин,— закончил свою речь Тёч-Гёк.— А за мной последовали только Арна-овез и Аганазар со своими джигитами...
Арнаовеза и Аганазара Ораз-хан поприветствовал в своей юрте весьма сдержанно. Это были известные аламанщики. И цель, заставившая их ослушаться своего хана, была ясна: в предстоящем походе на Иран они явно видели хорошую возможность пограбить. Но когда идешь на войну, трудно отказаться от лишней сотни дюжих джигитов. И Ораз-хан, смягчив выражение лица, распорядился выделить место для постоя конникам Арнаовеза и Аганазара и выдать им провиант...
В ожидании выступления в поход, который во многих вселял большие надежды, разбухающее войско туркмен жило привольно и весело. Понятия о дисциплине оно не имело, власть военачальников держалась только на их личном авторитете, а часто и на их личной физической силе. Но и такая власть военачальников была кратковременной — на один поход, а нередко только на одно сражение. Да и в сражении туркменский воин действовал автономно, по своему соображению. И если он видел, что какой-то его соплеменник становился ему соперником в достижении намеченной цели, то мог оставить противника и сцепиться в смертельной схватке с соплеменником. Сами туркмены о себе говорили: «Мы — народ без головы, да нам ее и не надобно. Мы все равны, у нас все ханы». Безграничная любовь к независимости и свободе не позволяла туркменскому воину долго оставаться под властью даже любимого им вождя. Единственный кодекс законов, который имел над туркменами чуть ли не тираническую власть,— это веками складывавшиеся обычаи...
Вокруг мечети и на такыре целыми днями толпились и сновали вооруженные воины. У всех с языка не сходили разговоры об Иране. Делались всевозможные предположения, рождались самые разные слухи о целях похода. Одни утверждали, что все сведется к небывалых размеров аламану и все, возвратившиеся из похода, будут есть на золотых и серебряных блюдах... Другие божились, что драться они идут за веру, что всех шиитов они заставят стать суннитами... Третьи предполагали опять же грабеж, но не для личного обогащения, а чтобы отобрать у иранцев оружие, в первую очередь пушки, которых у туркмен не было. Мол, когда у них появятся пушки, туркмены смогут хорошенько проучить Хиву и Бухару... Однако подобные доводы мало удовлетворяли слушателей, потому говоруны тут же сочиняли новые...
— Эхей! Послушайте-ка, люди, меня,— весело вскричал Сапа-Шорник.— Уж я-то знаю, в чем тут дело. Да!.. Иранский падишах пресытился властью. Преемника он хочет избрать из нас, туркмен. Мы все поедем туда только на смотрины. Готовьтесь, люди, чтобы у вас все блестело от макушки до пяток. Каждый может остановить на себе взор падишаха...
— Уж не ты ли, Сапа, вознамерился стать падишахом? — заорал Ага-Бешеный.— Только учти, я не способен падать пред тобой на колени, у меня ноги плохо гнутся от ревматизма...
Раздался громкий хохот: все знали редкую резвость ног Аги-Бешеного — был он способен и скакуна догнать...
— Тебе, Ага, я дарую особую милость,— балагурил дальше Сапа-Шорник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111