Но дед, Довлет уже знал его характер очень хорошо, даже и не поймет подобной просьбы, просто отмахнется. А может, и рассмеется.
И это будет не простой смех, а полный презрения.
И тут мальчик вспомнил о Байсахате. Этот злодей ведь тоже стремился стать хозяином девушки. Довлет был свидетелем, как он через своего Дружка Гулназара-Ножовку выставил свое требование перед остальными бандитами. Но при дедушке Байсахат что-то притих. «Конечно, я зря посчитал Байсахата волком,— подумал мальчик.— Он тоже шакал, только более зубастый, чем другие. При дедушке хвост свой поджал, как другие бандиты перед ним самим...» Мальчик понимал: если Байсахат не добьется своего, то рано или поздно он выберет удобный момент и ужалит того, кому теперь достанется эта девушка. Но это не пугало Довлета, он тоже готов был на что угодно, чтобы спасти ее...
— Предводитель,— заговорил Гулназар-Ножовка,— разве был плох в нашем деле Байсахат?
— Твоя правда,— ответил Аташир-эфе.— В мечети почет совершившим хадж, а в банде — таким, как Байсахат.
— Да, предводитель! Ведь это наш Байсахат разведал подступы к их селению. Ведь это он поразил их предводителя. Он устрашил сопротивлявшихся...
— Да, он много пролил крови. Чего же он хочет за это?
— Наш Байсахат мог бы попросить для себя и два пая за это. Но он, наоборот, вовсе отказывается от своего пая, а просит себе только одну рабыню. Орлы и соколы,— указал Гулназар-Ножовка на присутствующих аламанщиков,— слышали его просьбу, они согласны...
— Это правда? — обвел взглядом Аташир-эфе сидевших в юрте аламанщиков.
— Правда... Слышали его просьбу... Чего там, мы согласны... — послышались голоса.
«Все! Сейчас ее отдадут этому зверю,— подумал Довлет с отчаяньем.— Что делать? Что же делать, чтобы ее спасти?..»
— Ну, если никто не возражает...— начал Аташир-эфе, но его перебили.
— Я возражаю! — вскричал Довлет, выскакивая из своего укрытия за кошмой у двери.— Не отдавай ему эту девушку, деда. Не отдавай!..
Аламанщики, возмущенные появлением Довлета, зашумели, послышались злобные выкрики:
— Паршивец!.. Как он тут оказался?.. Где это видано, чтобы мальчишки являлись на совет?..
— Мальчишка — будущий мужчина,— сказал Аташир-эфе.— Он волен являться, куда ему вздумается. Чего ты хочешь, Дове?
— Я хочу, деда, чтоб ты не отдавал Байсахату девушку! Чтобы ты пожалел ее...
При словах о жалости аламанщики как-то криво заулыбались, все, даже Байсахат и Аташир-эфе.
— Вон как, значит, ты возражаешь против того, чтобы мы отдали рабыню Байсахату? — спросил дед внука с насмешкой.— Значит, и правда, в тебе уже просыпается мужчина, аз ты, мой внук, уже стал интересоваться девушками... Теперь собравшиеся в юрте бандиты залились откровенным хохотом. Но мальчика не страшил и не ранил их смех, он стоял посреди юрты, гневно глядя на Байсахата.
— Ты участвовал в набеге, мой Дове? — вдруг сурово спросил его дед.
— Нет. И никогда не буду участвовать,— гордо ответил внук.— Я не хочу, чтобы люди попадали в неволю...
— А раз ты не участвовал, то и возражения твои тут ничего не стоят,— пренебрежительно сказал Аташир-эфе и отвернулся от мальчика.— Там стерегут наших пленников другие люди,— сказал он аламанщикам.— Пойдем, спросим их. Если они согласны что-то отдать без жребия, так и будет...
Довлет вновь шел к проклятому оврагу, плелся он позади толпы аламанщиков, отстав шагов на десять. В какой-то миг мальчик надеялся на голос своего старшего брата, но Гочмурат промолчал на совете аламанщиков. И теперь уже ничто не могло спасти девушку от лап Байсахата...
С появлением большой группы разбойников пленники, а особенно пленницы заметно встревожились. Последние стали плакать и проклинать сотворивших над ними насилие еще громче.
Пока предводитель расспрашивал бандитов, остававшихся стеречь пленных, согласны ли они уступить одну из рабынь Байсахату без жребия, к немного отставшему от основной группы аламанщиков Гочмурату приблизилась высокая женщина с пышными седоватыми волосами.
— Сын бега, а сын бега, Дильбер-ханум всю жизнь желает быть твоей служанкой. Ты один в состоянии ее спасти от позарившегося на нее изверга. Пожалей ее...
«Вот оно, то слово, которое принесло неудачу мне и которое не принесет успеха этой достойной женщине,— осенила Довлета вдруг догадка.— Нельзя было ей произносить слово «пожалей». Мальчик вспомнил теперь, как часто твердил им дед, что жалость — признак слабости. Он-то, Довлет, не согласен с дедушкой. Но Гочмурат, тот всегда запоминает слова деда лучше, чем изречения корана в мечети... Вон как оттопырил он губу, услыхав, что его просят проявить жалость, передернул плечами и пошел прочь.
— Сын бега! Пойми ты, что Дюльбер оторвали от родителей, разлучили с ее родиной и подругами. Стань бальзамом для ее израненной души, и она отблагодарит тебя всем пылом своего нежного сердца...
Но слова доброй женщины, летевшие вслед удалявшему Гочмурату, падали, словно семена риса в песок пустыни, где не суждено им дать всходы...
«Нет, чурбан ты несчастный, я тебя лучше знаю, чем эта бедная женщина,— подумал Довлет.— Я найду те слова, которые заставят тебя вздрогнуть...» Еще он, догоняя брата, подумал, что положение самой этой бедной женщины весьма плачевно, сама она оказалась рабыней и еще неизвестно, кому достанется по жребию, но доброе сердце заставляет ее заботиться не о своей судьбе, а об участи девушки Дильбер, которая неволей доведена до отчаянья. Нет, сто раз не прав его дедушка, утверждающий, что жалость — признак слабости. Какую силу надо иметь для того, чтобы в таком положении жалеть не себя, а другого! Эта женщина как-то умудрилась разведать, что их отец носит титул бега, пыталась пробудить в Гочмурате гордость, назвав его сыном бега. Не знала она, что его старший брат вовсе не кичлив...
— Подожди, Гочмурат,— остановил за руку Довлет своего брата.
— Чего тебе, Дове? Или у меня вздумал выпросить для себя рабыню?
— Для тебя... Ты ведь дрался с Байсахатом и Гулназаром-Ножовкой.
— Ну?
— И ты одолел их в той драке.
— Что из этого?
— Ты подумай,— глядя прямо в глаза старшему брату, предложил Довлет, хорошо зная, что брат его в этом деле не силен, что он охотно предоставляет право думать за него другим, чаще всего деду.
— Что мне думать? — растерянно спросил Гочмурат.
— А то,— отвечал Довлет,— если теперь ты согласишься безо всякого жребия уступить ту девушку Байсахату, мясники подумают, что ты испугался их мести за вашу драку...
Это слово попало прямо в цель — прямо в сердце старшего брата. Обвинить Гочмурата в трусости равно было тому, что наступить на хвост спящей змее, но Довлет пошел на эту крайнюю меру ради спасения Дильбер. И мальчик сразу увидел, что не просчитался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
И это будет не простой смех, а полный презрения.
И тут мальчик вспомнил о Байсахате. Этот злодей ведь тоже стремился стать хозяином девушки. Довлет был свидетелем, как он через своего Дружка Гулназара-Ножовку выставил свое требование перед остальными бандитами. Но при дедушке Байсахат что-то притих. «Конечно, я зря посчитал Байсахата волком,— подумал мальчик.— Он тоже шакал, только более зубастый, чем другие. При дедушке хвост свой поджал, как другие бандиты перед ним самим...» Мальчик понимал: если Байсахат не добьется своего, то рано или поздно он выберет удобный момент и ужалит того, кому теперь достанется эта девушка. Но это не пугало Довлета, он тоже готов был на что угодно, чтобы спасти ее...
— Предводитель,— заговорил Гулназар-Ножовка,— разве был плох в нашем деле Байсахат?
— Твоя правда,— ответил Аташир-эфе.— В мечети почет совершившим хадж, а в банде — таким, как Байсахат.
— Да, предводитель! Ведь это наш Байсахат разведал подступы к их селению. Ведь это он поразил их предводителя. Он устрашил сопротивлявшихся...
— Да, он много пролил крови. Чего же он хочет за это?
— Наш Байсахат мог бы попросить для себя и два пая за это. Но он, наоборот, вовсе отказывается от своего пая, а просит себе только одну рабыню. Орлы и соколы,— указал Гулназар-Ножовка на присутствующих аламанщиков,— слышали его просьбу, они согласны...
— Это правда? — обвел взглядом Аташир-эфе сидевших в юрте аламанщиков.
— Правда... Слышали его просьбу... Чего там, мы согласны... — послышались голоса.
«Все! Сейчас ее отдадут этому зверю,— подумал Довлет с отчаяньем.— Что делать? Что же делать, чтобы ее спасти?..»
— Ну, если никто не возражает...— начал Аташир-эфе, но его перебили.
— Я возражаю! — вскричал Довлет, выскакивая из своего укрытия за кошмой у двери.— Не отдавай ему эту девушку, деда. Не отдавай!..
Аламанщики, возмущенные появлением Довлета, зашумели, послышались злобные выкрики:
— Паршивец!.. Как он тут оказался?.. Где это видано, чтобы мальчишки являлись на совет?..
— Мальчишка — будущий мужчина,— сказал Аташир-эфе.— Он волен являться, куда ему вздумается. Чего ты хочешь, Дове?
— Я хочу, деда, чтоб ты не отдавал Байсахату девушку! Чтобы ты пожалел ее...
При словах о жалости аламанщики как-то криво заулыбались, все, даже Байсахат и Аташир-эфе.
— Вон как, значит, ты возражаешь против того, чтобы мы отдали рабыню Байсахату? — спросил дед внука с насмешкой.— Значит, и правда, в тебе уже просыпается мужчина, аз ты, мой внук, уже стал интересоваться девушками... Теперь собравшиеся в юрте бандиты залились откровенным хохотом. Но мальчика не страшил и не ранил их смех, он стоял посреди юрты, гневно глядя на Байсахата.
— Ты участвовал в набеге, мой Дове? — вдруг сурово спросил его дед.
— Нет. И никогда не буду участвовать,— гордо ответил внук.— Я не хочу, чтобы люди попадали в неволю...
— А раз ты не участвовал, то и возражения твои тут ничего не стоят,— пренебрежительно сказал Аташир-эфе и отвернулся от мальчика.— Там стерегут наших пленников другие люди,— сказал он аламанщикам.— Пойдем, спросим их. Если они согласны что-то отдать без жребия, так и будет...
Довлет вновь шел к проклятому оврагу, плелся он позади толпы аламанщиков, отстав шагов на десять. В какой-то миг мальчик надеялся на голос своего старшего брата, но Гочмурат промолчал на совете аламанщиков. И теперь уже ничто не могло спасти девушку от лап Байсахата...
С появлением большой группы разбойников пленники, а особенно пленницы заметно встревожились. Последние стали плакать и проклинать сотворивших над ними насилие еще громче.
Пока предводитель расспрашивал бандитов, остававшихся стеречь пленных, согласны ли они уступить одну из рабынь Байсахату без жребия, к немного отставшему от основной группы аламанщиков Гочмурату приблизилась высокая женщина с пышными седоватыми волосами.
— Сын бега, а сын бега, Дильбер-ханум всю жизнь желает быть твоей служанкой. Ты один в состоянии ее спасти от позарившегося на нее изверга. Пожалей ее...
«Вот оно, то слово, которое принесло неудачу мне и которое не принесет успеха этой достойной женщине,— осенила Довлета вдруг догадка.— Нельзя было ей произносить слово «пожалей». Мальчик вспомнил теперь, как часто твердил им дед, что жалость — признак слабости. Он-то, Довлет, не согласен с дедушкой. Но Гочмурат, тот всегда запоминает слова деда лучше, чем изречения корана в мечети... Вон как оттопырил он губу, услыхав, что его просят проявить жалость, передернул плечами и пошел прочь.
— Сын бега! Пойми ты, что Дюльбер оторвали от родителей, разлучили с ее родиной и подругами. Стань бальзамом для ее израненной души, и она отблагодарит тебя всем пылом своего нежного сердца...
Но слова доброй женщины, летевшие вслед удалявшему Гочмурату, падали, словно семена риса в песок пустыни, где не суждено им дать всходы...
«Нет, чурбан ты несчастный, я тебя лучше знаю, чем эта бедная женщина,— подумал Довлет.— Я найду те слова, которые заставят тебя вздрогнуть...» Еще он, догоняя брата, подумал, что положение самой этой бедной женщины весьма плачевно, сама она оказалась рабыней и еще неизвестно, кому достанется по жребию, но доброе сердце заставляет ее заботиться не о своей судьбе, а об участи девушки Дильбер, которая неволей доведена до отчаянья. Нет, сто раз не прав его дедушка, утверждающий, что жалость — признак слабости. Какую силу надо иметь для того, чтобы в таком положении жалеть не себя, а другого! Эта женщина как-то умудрилась разведать, что их отец носит титул бега, пыталась пробудить в Гочмурате гордость, назвав его сыном бега. Не знала она, что его старший брат вовсе не кичлив...
— Подожди, Гочмурат,— остановил за руку Довлет своего брата.
— Чего тебе, Дове? Или у меня вздумал выпросить для себя рабыню?
— Для тебя... Ты ведь дрался с Байсахатом и Гулназаром-Ножовкой.
— Ну?
— И ты одолел их в той драке.
— Что из этого?
— Ты подумай,— глядя прямо в глаза старшему брату, предложил Довлет, хорошо зная, что брат его в этом деле не силен, что он охотно предоставляет право думать за него другим, чаще всего деду.
— Что мне думать? — растерянно спросил Гочмурат.
— А то,— отвечал Довлет,— если теперь ты согласишься безо всякого жребия уступить ту девушку Байсахату, мясники подумают, что ты испугался их мести за вашу драку...
Это слово попало прямо в цель — прямо в сердце старшего брата. Обвинить Гочмурата в трусости равно было тому, что наступить на хвост спящей змее, но Довлет пошел на эту крайнюю меру ради спасения Дильбер. И мальчик сразу увидел, что не просчитался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111