Три дня и три ночи шахский наместник осаждал занятый мятежниками Мешхед, но без успеха. В этом побоище обе стороны понесли большие потери. Погибли и многие туркменские воины. Из тех, кто выехал из селения Бахши, в сражениях пали Сапар-гельды-Иопонщик, Кадыркули-Следопыт, Баки-Охотник,
Эзиз-Строптивый и многие другие. Число раненых и изувеченных было и того больше.
— Эй, Ага-Бешеный, тебя ранили в такое место, что жены выгонят тебя из дома,— поддел своего друга Сапа-Шорник, сам корчившийся от раны в бок рядом с ним на кошме.
— Я попал в руки искуснейшему табибу, Сапа. Жен мне теперь будет не хватать. А поскольку ты мой сосед, Сапа, я стану навещать твоих...
Вслушивавшиеся в перебранку двух острословов другие раненые захохотали еще громче на ответ Аги-Бешеного, чем смеялись они, услыхав выпад Сапы-Шорника. «Черт бы побрал этих туркмен,— подумал пользовавший раненых табиб-иранец.— Им ноги и руки отрезаешь, а они смеются...»
— Заходи ко мне, дорогой Ага,— не унимался Сапа-Шорник.— Всегда в моем доме будешь желанным гостем. А острые ножи есть не только у табибов. Шорники ими тоже ловко орудуют. Не беда, если ты потом станешь разговаривать тонким голосом...
Новый взрыв хохота заставил умудренного годами и сострадательным ремеслом табиба только грустно покачать головой.
В этот момент на площади под стенами главной крепости города, где расположились раненые текинцы, появился стройный молодой иранец из охраны принца Салара.
— Эй, туркмены, кто из вас срубил на башне знамя этого паршивца Хамзы мирзы? — спросил он.
Не привычные к такому бесцеремонному обращению, раненые туркменские воины только переглянулись между собой, но никто ничего не ответил посланцу принца.
— Ваш военачальник Сердар сказал, что я найду этого человека среди вас, почтенные.
Слово «почтенные» и немного смягченный голос примирили текинцев с развязным парнем.
— Ну, я срубил эту пеструю тряпку,— сказал Сапа-Шорник.— Хотел подарить ее на платок своей старшей жене, но она улетела куда-то...
— Платок жене ты купишь на это,— вынул из-за пазухи молодой иранец кошелек.— Принц посылает тебе за ту тряпку пятнадцать золотых монет. Сколько ты отсчитаешь из них мне за то, что я тебя отыскал?
— Отсчитай себе сам,— ответил Сапа-Шорник, прекрасно понимавший, что посланец принца мог и забыть его найти.
— Три монеты, я думаю, будет в самый раз за честность такого проныры, как я? — ухмыльнувшись, парень извлек из кошелька принца три ярко сверкнувшие на солнце монеты.
— В самый раз, в самый раз,— проговорил Сапа-Шорник, принимая кошелек с остальными монетами.— Только мой тебе совет, парень, научись лучше сам срубать вражеские знамена. Тогда тебе не придется относить другим награды своего принца ..
Вскоре Хамза мирза, положив в бесславных штурмах остатки своей армии, снял осаду и ушел от стен города.
Завладев административным центром всего Хорасана, городом Мешхедом, принц Салар начал укрепляться в нем и наводить там свои порядки...
Только Тегеран — на западе, Исфахан — на юге, Хива — на севере да Бухара — на востоке способны были потягаться с Мешхедом в красоте, богатстве и размерах. Но даже и за этими древними и славными городами первенство оставалось не во всем. Хоть в чем-то одном, но Мешхед превосходил и каждый из названных городов...
Здесь захватывали воображение человека, впервые попавшего в Мешхед, высокие и таинственные силуэты городских сооружений с куполами, с густо натыканными среди них гигантскими иглами минаретов, разноэтажные кельевидные дома, утопающие в густой зелени садов, узкие извилистые улочки, в каких нетрудно заблудиться и бесследно сгинуть, таинственные дворы с надежными тяжеловесными воротами миниатюрными калитками укрытые темноватой зеленью ьющихся зарослей винограда, шумные базары на площадях, на которых горластые купцы вам предлагали такое разнообразие товаров, будто какой-то волшебник все это вытряс на прилавки со страниц «Тысячи и одной ночи»... Орали зазывалы, в бесчисленных мастерских ремесленников^ рождались пронзительные и глухие звуки разнообразными орудиями труда, во все стороны двигались толпы разноликого народа, в которых сновали дервиши, паломники, бродяги, воры и праздные лоботрясы...
Туркменам — жителям степных и горных, замкнутых в самих себе селений,— все было в Мешхеде странным и таинственным, притягивающим и завораживающим, веселящим и наводящим грусть. Наиболее ограниченные из туркменских воинов, не будучи в состоянии понять и хоть как-то осмыслить чудеса огромного города, напускали на себя то равнодушный, то пренебрежительный вид: мол, нас ничем не удивишь, дико живут в эдаких каменных коробках люди, мол, только в юртах обитает здравый смысл .. А те из них, кто наделен был живой и способной отдать должное всему новому душой, те, словно дети, восторгались и удивлялись чудесам и красоте Мешхеда...
Настолько широко были почти всегда раскрыты от удивления глаза у выздоравливающего Сапы-Шорника, что даже появись над городом летящий ковер-самолет, то и он бы уже не смог раскрыть их еще шире на круглом лице этого славного воина.
— Слышь, Ага, а как, по-твоему, они проникают в третьи и четвертые от земли ряды келий в этих домах? — спросил он у своего приятеля, который тоже уже выздоравливал.
— Наверно, так же, как мы штурмовали их центральную крепость,— невозмутимо ответил Ага-Бешеный.
— Что, верхом на лошадях? — поразился Сапа-Шорник.
— Ну, это ты въехал на самый верх на своей кобыле, а я-то влезал на стены по приставной лестнице.
— Но погляди, Ага, никто из горожан не таскает за собой никаких лестниц...
И так были увлечены обсуждением этой непонятной для них задачи оба приятеля, что против обыкновения даже и подшучивать один над другим не пытались...
Дни проходили за днями, а армия мятежного принца все еще стояла гарнизоном в Мешхеде. Воины изнывали от безделья, военачальники придумывали и отвергали разные планы дальнейших действий, сам принц Салар рассылал по всему Хорасану и за его пределы юнцов, вербуя себе сторон ников. Мятежники копили силы. И надо думать, что шахское правительство Ирана было занято тем же...
Так наступил Новруз. Пришла весна, и люди потихоньку стали забывать о холоде зимы. Кто был ранен среди туркменских воинов, тот уже выздоровел, а кто был должен умереть, те уже были преданы земле. На одном из холмов вблизи Мешхеда возникло целое туркменское кладбище.
Дабы отдать дань уважения и умиротворить души погибших, на это кладбище часто являлись их товарищи, из Серахса и из далекого Ахала приезжали сюда родственники, вершили панихиды по усопшим. Постепенно кладбище превратилось в место, куда являлись туркменские воины, чтобы повидать друзей из других отрядов, поговорить откровенно, поделиться новостями и горестями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Эзиз-Строптивый и многие другие. Число раненых и изувеченных было и того больше.
— Эй, Ага-Бешеный, тебя ранили в такое место, что жены выгонят тебя из дома,— поддел своего друга Сапа-Шорник, сам корчившийся от раны в бок рядом с ним на кошме.
— Я попал в руки искуснейшему табибу, Сапа. Жен мне теперь будет не хватать. А поскольку ты мой сосед, Сапа, я стану навещать твоих...
Вслушивавшиеся в перебранку двух острословов другие раненые захохотали еще громче на ответ Аги-Бешеного, чем смеялись они, услыхав выпад Сапы-Шорника. «Черт бы побрал этих туркмен,— подумал пользовавший раненых табиб-иранец.— Им ноги и руки отрезаешь, а они смеются...»
— Заходи ко мне, дорогой Ага,— не унимался Сапа-Шорник.— Всегда в моем доме будешь желанным гостем. А острые ножи есть не только у табибов. Шорники ими тоже ловко орудуют. Не беда, если ты потом станешь разговаривать тонким голосом...
Новый взрыв хохота заставил умудренного годами и сострадательным ремеслом табиба только грустно покачать головой.
В этот момент на площади под стенами главной крепости города, где расположились раненые текинцы, появился стройный молодой иранец из охраны принца Салара.
— Эй, туркмены, кто из вас срубил на башне знамя этого паршивца Хамзы мирзы? — спросил он.
Не привычные к такому бесцеремонному обращению, раненые туркменские воины только переглянулись между собой, но никто ничего не ответил посланцу принца.
— Ваш военачальник Сердар сказал, что я найду этого человека среди вас, почтенные.
Слово «почтенные» и немного смягченный голос примирили текинцев с развязным парнем.
— Ну, я срубил эту пеструю тряпку,— сказал Сапа-Шорник.— Хотел подарить ее на платок своей старшей жене, но она улетела куда-то...
— Платок жене ты купишь на это,— вынул из-за пазухи молодой иранец кошелек.— Принц посылает тебе за ту тряпку пятнадцать золотых монет. Сколько ты отсчитаешь из них мне за то, что я тебя отыскал?
— Отсчитай себе сам,— ответил Сапа-Шорник, прекрасно понимавший, что посланец принца мог и забыть его найти.
— Три монеты, я думаю, будет в самый раз за честность такого проныры, как я? — ухмыльнувшись, парень извлек из кошелька принца три ярко сверкнувшие на солнце монеты.
— В самый раз, в самый раз,— проговорил Сапа-Шорник, принимая кошелек с остальными монетами.— Только мой тебе совет, парень, научись лучше сам срубать вражеские знамена. Тогда тебе не придется относить другим награды своего принца ..
Вскоре Хамза мирза, положив в бесславных штурмах остатки своей армии, снял осаду и ушел от стен города.
Завладев административным центром всего Хорасана, городом Мешхедом, принц Салар начал укрепляться в нем и наводить там свои порядки...
Только Тегеран — на западе, Исфахан — на юге, Хива — на севере да Бухара — на востоке способны были потягаться с Мешхедом в красоте, богатстве и размерах. Но даже и за этими древними и славными городами первенство оставалось не во всем. Хоть в чем-то одном, но Мешхед превосходил и каждый из названных городов...
Здесь захватывали воображение человека, впервые попавшего в Мешхед, высокие и таинственные силуэты городских сооружений с куполами, с густо натыканными среди них гигантскими иглами минаретов, разноэтажные кельевидные дома, утопающие в густой зелени садов, узкие извилистые улочки, в каких нетрудно заблудиться и бесследно сгинуть, таинственные дворы с надежными тяжеловесными воротами миниатюрными калитками укрытые темноватой зеленью ьющихся зарослей винограда, шумные базары на площадях, на которых горластые купцы вам предлагали такое разнообразие товаров, будто какой-то волшебник все это вытряс на прилавки со страниц «Тысячи и одной ночи»... Орали зазывалы, в бесчисленных мастерских ремесленников^ рождались пронзительные и глухие звуки разнообразными орудиями труда, во все стороны двигались толпы разноликого народа, в которых сновали дервиши, паломники, бродяги, воры и праздные лоботрясы...
Туркменам — жителям степных и горных, замкнутых в самих себе селений,— все было в Мешхеде странным и таинственным, притягивающим и завораживающим, веселящим и наводящим грусть. Наиболее ограниченные из туркменских воинов, не будучи в состоянии понять и хоть как-то осмыслить чудеса огромного города, напускали на себя то равнодушный, то пренебрежительный вид: мол, нас ничем не удивишь, дико живут в эдаких каменных коробках люди, мол, только в юртах обитает здравый смысл .. А те из них, кто наделен был живой и способной отдать должное всему новому душой, те, словно дети, восторгались и удивлялись чудесам и красоте Мешхеда...
Настолько широко были почти всегда раскрыты от удивления глаза у выздоравливающего Сапы-Шорника, что даже появись над городом летящий ковер-самолет, то и он бы уже не смог раскрыть их еще шире на круглом лице этого славного воина.
— Слышь, Ага, а как, по-твоему, они проникают в третьи и четвертые от земли ряды келий в этих домах? — спросил он у своего приятеля, который тоже уже выздоравливал.
— Наверно, так же, как мы штурмовали их центральную крепость,— невозмутимо ответил Ага-Бешеный.
— Что, верхом на лошадях? — поразился Сапа-Шорник.
— Ну, это ты въехал на самый верх на своей кобыле, а я-то влезал на стены по приставной лестнице.
— Но погляди, Ага, никто из горожан не таскает за собой никаких лестниц...
И так были увлечены обсуждением этой непонятной для них задачи оба приятеля, что против обыкновения даже и подшучивать один над другим не пытались...
Дни проходили за днями, а армия мятежного принца все еще стояла гарнизоном в Мешхеде. Воины изнывали от безделья, военачальники придумывали и отвергали разные планы дальнейших действий, сам принц Салар рассылал по всему Хорасану и за его пределы юнцов, вербуя себе сторон ников. Мятежники копили силы. И надо думать, что шахское правительство Ирана было занято тем же...
Так наступил Новруз. Пришла весна, и люди потихоньку стали забывать о холоде зимы. Кто был ранен среди туркменских воинов, тот уже выздоровел, а кто был должен умереть, те уже были преданы земле. На одном из холмов вблизи Мешхеда возникло целое туркменское кладбище.
Дабы отдать дань уважения и умиротворить души погибших, на это кладбище часто являлись их товарищи, из Серахса и из далекого Ахала приезжали сюда родственники, вершили панихиды по усопшим. Постепенно кладбище превратилось в место, куда являлись туркменские воины, чтобы повидать друзей из других отрядов, поговорить откровенно, поделиться новостями и горестями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111