.. Можете со мной не церемониться. Я пойду вам навстречу во всем, чтобы, когда попадут к вам те, кому еще жить да жить... вы и другие врачи не тыкались, как слепые щенята, носами, не зная куда.
Друзь оперся подбородком о палку и поднял взгляд на своего незадачливого помощника: «Видите, что вы наделали? Понимаете, что скрывается за этим желанием послужить науке? Похоже оно на надежду, на выздоровление?..»
Пока Вадик смущенно откашливался, Черемашко продолжал:
— Я же просил вас, доктор, не смеяться. И какой же вы исследователь? Почему не разрезали меня сразу? Зачем столько лишних хлопот задали и сестрице, и молодому товарищу, и себе? Собираетесь поддерживать меня кислородом, девичьей кровью и какой-то жидкостью? Ну, проживу лишний день. А какой толк мне и вашей медицине?.. Нет, слишком боязлива еще ваша наука, не достигла она., такой точности, с какой работаем теперь мы...
Друзь изо всех сил зажал палку меж коленями. Предлагать себя в качестве подопытного животного, философствовать по этому поводу,— значит, от недавней веры в выздоровление у Черемашко не осталось и следа.
Конечно, рассуждения Василя Максимовича наивны. Но чем-то они задели Друзя за живое. Много, очень много сделал Федор Ипполитович за свои шестьдесят два года. Но измерять свою жизнь не числом прожитых лет, а сделанным,— разве осмелился бы он на такое? А сам Друзь — с лихвой ли заполнил он свои тридцать пять лет?
Тем временем Черемашко, жадно ловя воздух, продолжал шептать:
— Теперь о другом... Утром придет сюда кто-то из моих. Если то будут мои старшие сыны или дочь Маруся... допустите их ко мне. На одну минуту.
Еще сильнее сжав свою палку, Друзь отрицательно покачал головой.
— Почему? — спросил Черемашко.
— Сейчас скажу...
Друзь встал, взял у вошедшей Жени плазму.
— Приготовьтесь к вливанию.
Обидно, что такой человек, как Черемашко, сложил оружие. Неужели и он, подобно Федору Ипполитовичу, поддался тысячелетней формуле «старость не радость»?
Но ведь это же глупость! Разве пятьдесят с небольшим — старость? Даже слухам о Федоре Ипполитовиче, которому за шестьдесят, Друзь не хочет верить. Нет, опускать свое знамя его учитель не собирается. Николай Иванович Пирогов был на четыре года старше, когда опубликовал свои «Основы военно-полевой хирургии» — труд, в котором он опередил прославленного англичанина Листера, творца антисептики... Повоюет еще Федор Ипполитович! И как повоюет!
Почему же Черемашко ищет утешения в том, что прожил две жизни вместо одной? И великодушно заботится, чтобы науке была от его смерти польза? Идеальный, так сказать, герой нашего времени...
Не так умирал весной тридцатого отец Друзя. Было ему всего лишь тридцать четыре. А сделал он за свою совсем короткую жизнь столько, что до сих пор не забыли его ни в вагонных мастерских, где он работал, ни на окраине, где он жил.,. Отца привезли из села в больницу с простреленной грудью. И Друзь не раз слышал от матери: до последнего вздоха отец не сдавался, гневался, замечая в ее глазах затаенный страх. Верил, что его рана заживет и он вернется в село и завершит то, зачем партия послала его туда.
«А я сам осенью сорок третьего... Возможно, теперь это мне только кажется... Месяц лежал без движения. Почти не приходил в себя. Ни у кого в мыслях не было, что я выживу. Даже у Федора Ипполитовича. А мне ни разу не пришло в голову, что это моя смерть. И когда я выздоравливал, часто слышал от Федора Ипполитовича: «Один-единственный человек среди нас верил в твое выздоровление— ты сам. Не я — вера твоя спасла тебя...»
И снова донесся до Друзя шепот Черемашко:
— Ничего не попишешь, Сергей Антонович. Не все зависит от нас. Не обещайте того, что сверх ваших сил. Я и сам еще пожил бы! Ведь коммунизм уже не за горами. Порадовался бы тому, что и моими руками там сделано! — Что-то мелькнуло в его глазах, и он поспешно закрыл их.—Дорогой доктор, всем существом чувствую: следующую ночь вряд ли переживу. Так разрешите мне использовать последний день жизни не на споры с вами и напрасную трату кислорода, камфоры и чужой крови.
Хоть и не много света давал «грибок», Друзь вдруг заметил: через узенькую щелочку меж веками Черемашко пристально следил за ним.
Ах, вот что... Ну и хитрый же этот Василь Максимович! Нет, руки вверх он не поднял. Ему, видите ли, интересно, как воспринимает его .смиренную покорность судьбе тот, кто обязан его спасти. Он, видите ли, хочет точно знать, достоин ли Друзь его доверия.
Стараясь, чтобы его голос звучал так, будто ему часто приходится разговаривать об этом с больными, Друзь начал:
— Так вот... Я за то, чтобы не давать свиданий с родными тем, кто не прочь пококетничать со смертью. Незачем трепать нервы тем, кто ждет вашего возвращения домой.
Лукавые глаза Василя Максимовича глянули из-под прищуренных век откровеннее. Но Друзь не дал ему слова вымолвить:
— Со мной, с другими врачами, с медсестрами — пожалуйста, кокетничайте, сколько угодно. Мы народ привычный. А с родными мы позволим вам встретиться, когда вы сами поверите в свое выздоровление. Поэтому ловлю вас на слове. Вы по своей инициативе разрешили мне поступать с вами так, как мне заблагорассудится. Категорическое запрещение свиданий считайте первым моим шагом в этом направлении. На этом прекратим разговоры до утра. -
Глаза Черемашко повеселели.
— Спасибо, что хоть на мое первое предложение согласились. Авось докопаетесь на мне до корня этой чертовой напасти. А что касается второго... Ей-же-ей, не для последнего напутствия нужны мне сыновья или Маруся. Надо мне кое-что передать заводским ребятам. А мысли мои срочные, не дают мне покоя. Приставал я с ними к этой дивчине, а ей некогда было... А чем это кончилось, сами видите.
Таким Черемашко понравился Друзю больше. Но возразил Друзь еще решительнее:
— Ничего, несколько дней потерпят ваши мысли.
— Да вы хоть выслушайте их.
— Позже. Через два-три дня. Мысли не скоропортящийся продукт, За эти два дня вы их лучше сформулируете. А сейчас самое главное для вас — сон и отдых. И если все права на вас принадлежат теперь мне, поменьше разговаривайте.
— Ноя...
— Больше ни слова, Василь Максимович. Сейчас мы будем вас поить.
Послушно, но не очень охотно Черемашко закрыл глаза.
И хоть все было готово для переливания плазмы, Друзь на несколько секунд задумался.
Как должен вести себя Черемашко до утреннего обхода, более или менее ясно. Но что должен делать врач? Как улучшить настроение больного? А в данном случае от настроения больного зависит очень много. Можно прибегнуть даже к неправде, к той самой «лжи во спасение». Ведь Друзь отдает всего себя, чтобы она, эта «ложь во спасение», как можно скорее превратилась в истину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Друзь оперся подбородком о палку и поднял взгляд на своего незадачливого помощника: «Видите, что вы наделали? Понимаете, что скрывается за этим желанием послужить науке? Похоже оно на надежду, на выздоровление?..»
Пока Вадик смущенно откашливался, Черемашко продолжал:
— Я же просил вас, доктор, не смеяться. И какой же вы исследователь? Почему не разрезали меня сразу? Зачем столько лишних хлопот задали и сестрице, и молодому товарищу, и себе? Собираетесь поддерживать меня кислородом, девичьей кровью и какой-то жидкостью? Ну, проживу лишний день. А какой толк мне и вашей медицине?.. Нет, слишком боязлива еще ваша наука, не достигла она., такой точности, с какой работаем теперь мы...
Друзь изо всех сил зажал палку меж коленями. Предлагать себя в качестве подопытного животного, философствовать по этому поводу,— значит, от недавней веры в выздоровление у Черемашко не осталось и следа.
Конечно, рассуждения Василя Максимовича наивны. Но чем-то они задели Друзя за живое. Много, очень много сделал Федор Ипполитович за свои шестьдесят два года. Но измерять свою жизнь не числом прожитых лет, а сделанным,— разве осмелился бы он на такое? А сам Друзь — с лихвой ли заполнил он свои тридцать пять лет?
Тем временем Черемашко, жадно ловя воздух, продолжал шептать:
— Теперь о другом... Утром придет сюда кто-то из моих. Если то будут мои старшие сыны или дочь Маруся... допустите их ко мне. На одну минуту.
Еще сильнее сжав свою палку, Друзь отрицательно покачал головой.
— Почему? — спросил Черемашко.
— Сейчас скажу...
Друзь встал, взял у вошедшей Жени плазму.
— Приготовьтесь к вливанию.
Обидно, что такой человек, как Черемашко, сложил оружие. Неужели и он, подобно Федору Ипполитовичу, поддался тысячелетней формуле «старость не радость»?
Но ведь это же глупость! Разве пятьдесят с небольшим — старость? Даже слухам о Федоре Ипполитовиче, которому за шестьдесят, Друзь не хочет верить. Нет, опускать свое знамя его учитель не собирается. Николай Иванович Пирогов был на четыре года старше, когда опубликовал свои «Основы военно-полевой хирургии» — труд, в котором он опередил прославленного англичанина Листера, творца антисептики... Повоюет еще Федор Ипполитович! И как повоюет!
Почему же Черемашко ищет утешения в том, что прожил две жизни вместо одной? И великодушно заботится, чтобы науке была от его смерти польза? Идеальный, так сказать, герой нашего времени...
Не так умирал весной тридцатого отец Друзя. Было ему всего лишь тридцать четыре. А сделал он за свою совсем короткую жизнь столько, что до сих пор не забыли его ни в вагонных мастерских, где он работал, ни на окраине, где он жил.,. Отца привезли из села в больницу с простреленной грудью. И Друзь не раз слышал от матери: до последнего вздоха отец не сдавался, гневался, замечая в ее глазах затаенный страх. Верил, что его рана заживет и он вернется в село и завершит то, зачем партия послала его туда.
«А я сам осенью сорок третьего... Возможно, теперь это мне только кажется... Месяц лежал без движения. Почти не приходил в себя. Ни у кого в мыслях не было, что я выживу. Даже у Федора Ипполитовича. А мне ни разу не пришло в голову, что это моя смерть. И когда я выздоравливал, часто слышал от Федора Ипполитовича: «Один-единственный человек среди нас верил в твое выздоровление— ты сам. Не я — вера твоя спасла тебя...»
И снова донесся до Друзя шепот Черемашко:
— Ничего не попишешь, Сергей Антонович. Не все зависит от нас. Не обещайте того, что сверх ваших сил. Я и сам еще пожил бы! Ведь коммунизм уже не за горами. Порадовался бы тому, что и моими руками там сделано! — Что-то мелькнуло в его глазах, и он поспешно закрыл их.—Дорогой доктор, всем существом чувствую: следующую ночь вряд ли переживу. Так разрешите мне использовать последний день жизни не на споры с вами и напрасную трату кислорода, камфоры и чужой крови.
Хоть и не много света давал «грибок», Друзь вдруг заметил: через узенькую щелочку меж веками Черемашко пристально следил за ним.
Ах, вот что... Ну и хитрый же этот Василь Максимович! Нет, руки вверх он не поднял. Ему, видите ли, интересно, как воспринимает его .смиренную покорность судьбе тот, кто обязан его спасти. Он, видите ли, хочет точно знать, достоин ли Друзь его доверия.
Стараясь, чтобы его голос звучал так, будто ему часто приходится разговаривать об этом с больными, Друзь начал:
— Так вот... Я за то, чтобы не давать свиданий с родными тем, кто не прочь пококетничать со смертью. Незачем трепать нервы тем, кто ждет вашего возвращения домой.
Лукавые глаза Василя Максимовича глянули из-под прищуренных век откровеннее. Но Друзь не дал ему слова вымолвить:
— Со мной, с другими врачами, с медсестрами — пожалуйста, кокетничайте, сколько угодно. Мы народ привычный. А с родными мы позволим вам встретиться, когда вы сами поверите в свое выздоровление. Поэтому ловлю вас на слове. Вы по своей инициативе разрешили мне поступать с вами так, как мне заблагорассудится. Категорическое запрещение свиданий считайте первым моим шагом в этом направлении. На этом прекратим разговоры до утра. -
Глаза Черемашко повеселели.
— Спасибо, что хоть на мое первое предложение согласились. Авось докопаетесь на мне до корня этой чертовой напасти. А что касается второго... Ей-же-ей, не для последнего напутствия нужны мне сыновья или Маруся. Надо мне кое-что передать заводским ребятам. А мысли мои срочные, не дают мне покоя. Приставал я с ними к этой дивчине, а ей некогда было... А чем это кончилось, сами видите.
Таким Черемашко понравился Друзю больше. Но возразил Друзь еще решительнее:
— Ничего, несколько дней потерпят ваши мысли.
— Да вы хоть выслушайте их.
— Позже. Через два-три дня. Мысли не скоропортящийся продукт, За эти два дня вы их лучше сформулируете. А сейчас самое главное для вас — сон и отдых. И если все права на вас принадлежат теперь мне, поменьше разговаривайте.
— Ноя...
— Больше ни слова, Василь Максимович. Сейчас мы будем вас поить.
Послушно, но не очень охотно Черемашко закрыл глаза.
И хоть все было готово для переливания плазмы, Друзь на несколько секунд задумался.
Как должен вести себя Черемашко до утреннего обхода, более или менее ясно. Но что должен делать врач? Как улучшить настроение больного? А в данном случае от настроения больного зависит очень много. Можно прибегнуть даже к неправде, к той самой «лжи во спасение». Ведь Друзь отдает всего себя, чтобы она, эта «ложь во спасение», как можно скорее превратилась в истину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41