Все, что только мог, сделал и Федя со своими помощниками.
За несколько минут до того, как приехали врачи, Костя в последний раз вздохнул на руках своего беспомощного друга.
После того как оба хирурга уехали назад, признав, что бригадный врач ошибок не допустил, что ничего больше не сделали бы и они,— после всего этого Федя долго еще не мог отойти от своего умершего друга: надеялся, что появится у него какая-то спасительная мысль и сердце Кости снова начнет биться...
Федор Ипполитович прижал руку к груди. Как больно вдруг стало сердцу...
Свыше тридцати семи лет прошло с той страшной ночи. А вспомнишь ее, и перед глазами возникает обескровленное лицо друга, чей локоть в самую ответственную пору своей жизни ты изо дня в день ощущал возле себя, на чью руку ты постоянно уверенно опирался, без кого и Оле ничего не удалось бы из тебя сделать. Снова
тебя охватывает страх, снова ты чувствуешь себя таким же бессильным и ничтожным, как тогда.
И тем более сжимается сердце оттого, что теперь тебе известно: царицынские светила или были такими же невеждами, как и ты в то время, или просто «выручили» молодого, неопытного коллегу, так как даже при том уровне хирургии Костю можно было спасти...
Когда Игорь проснулся, было без четверти четыре.
Под ним слегка вздрагивала полка, торопливо постукивали колеса.
Поезд, кажется, идет без опоздания. Еще два часа с лишним, и он остановится у перрона, на который около трех лет не ступала нога Игоря.
Каждый, кто возвращается в родной город* после долгой разлуки с ним, проснувшись среди ночи, вскочил бы, прижался бы лицом к холодному стеклу. Долго вглядывался бы в ночную темень: не сияет ли над невидимым горизонтом зарево от бесчисленных городских огней? И не сбегала бы с лица радостная улыбка: я еду домой.
Игорь Шостенко не вскочил. Для радости причин не было. В груди холодно и пусто.
«Зачем я, собственно, еду?»
В купе жарко и душно. От синей лампочки на потолке темнота кажется еще гуще.
Не сразу Игорь разглядел темный силуэт напротив. Сбросив с себя одеяло, на самом краю сиденья, чтобы просторнее было у стенки сыну, спала Надийка.
Вот кому можно позавидовать — Ивасику. Спящим принесли его в вагон. И проснется он, по-видимому, у Татьяны... Как это чудесно, когда тебе идет всего лишь третий год, когда мама рядом, а отцовская рука не поднималась и никогда не поднимется на тебя — ни тревог у ;тебя, ни опасений...
Игорь тихо кашлянул.
Сладко спится Надийке. Радостно у нее на душе...
Как вспыхнули ее глаза, когда Игоря решили послать1 на шесть месяцев в научно-исследовательский институт, а Татьяна написала, что она отдаст им на это время свою
комнату,— значит, можно ехать всей семьей,— как вспыхнули тогда глаза Надийки, так и не потухают вот уже столько дней!
Родилась и выросла Надийка в Кадиевке. За двадцать четыре года своей жизни нигде, кроме Луганска, не была. Она убеждена, что завтра для нее начнется сказка. Даже то, что в конце июля у Ивасика должен появиться братишка или сестренка, отошло на второй план. Легко, мол, протекала первая беременность — еще легче будет вторая.
Что бы там ни было, а эта поездка принесет много радости Надийке!
Почему же так неспокойно Игорю?..
Курить не хотелось. Вообще у Игоря не было привычки курить по ночам. А тут не успел проснуться, как рука потянулась к столику, где лежали папиросы и спички, сунула их в карман пижамы. Игорь неслышно вышел в коридор.
Все не раз обдумано и наедине с собой, и вместе с Надийкой. Да и что может прийти в голову за оставшиеся два часа? Почему же даже во сне не дают Игорю покоя неясные, но строптивые мысли? Вряд ли их заглушит папироса. А прийти в институт не выспавшимися, неуверенным в себе... Ну куда это годится?!
В коридоре Игорь поймал себя на том, что во рту у него торчит папироса, в одной руке зажат коробок, в другой — спичка. А сам он ходит взад и вперед и в такт колесному перестуку повторяет одно и то же.
«Что день грядущий мне готовит?»
Хорошего будет немало — в этом он не сомневается. Каждый день будет видеть мать, сестру. А Сергея, этого неисправимого рака-отшельника, завтра утром так обнимет— кости затрещат. На все шесть месяцев вытащит его из панциря. И каждый день будет гулять с женой по знакомым с детства, переполненным воспоминаниями улицам, скверам, паркам! Каждый вечер они будут в театре или на концерте, не пропустят ни одного знаменитого певца или музыканта... Возможно, кое в чем Надийка разочаруется, поймет, что только внешне жизнь большого города отличается от жизни Кадиевки и шахтерского поселка, где они живут. Тем приятнее будет их возвращение домой.
Но это — второй план. Главное — до конца июля Игорь ежедневно будет встречаться с теми, кому поручено обобщать достижения огромной армии, в которой он, Игорь Шостенко, рядовой, но не последний боец, кто должен вооружать эту армию новым оружием.
Возможно, и ему посчастливится стать одним из разведчиков нового.
Но как встретит его отец?
Если верить сдержанным рассказам мамы и письмам Тани, теперь всем ясно то, что три года тому назад видел только он; Игорь. Значит, свет не сошелся клином на профессоре Шостенко? Значит, не всем преграждает путь его окостенелый авторитет? Значит, Игорю удастся найти общий язык с отцом?
Почему же Игорю так неспокойно?
Сдержанность никогда не была добродетелью прославленного хирурга. Не как "рядового стажера встретит он Игоря, а как блудного и не повинившегося перед ним сына, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Да и в себе Игорь не очень уверен. Конечно, он приложит все силы, чтобы держать язык за зубами. Но слишком много он получил от своего родителя в наследство. До сих пор, как только вспомнит свое последнее свидание с ним, перед глазами плывут красные круги. Игорь до сих пор не понимает, как он тогда не бросился на отца...
Допустим, завтрашний день минет благополучно. А что будет во вторник, в среду, через неделю, через месяц?
Хоть и очень сдержанно рассказывает об отце мама, хоть не слишком ясными намеками наполнены письма сестры, можно представить себе, каков отец теперь. Попыталась было мать повторить подвиг своей молодости, но в конце концов опустились у нее руки: ничто не брало Шостенко старшего. Он, если можно так сказать, без просыпу почивает на своих давно увядших, а то и засохших лаврах.
Только одна крохотная надежда теплится в душе Игоря. Не завтра, конечно, но пусть через неделю, даже через две он сумеет заметить то, чего не увидели мама и сестра, чего в свое время не замечал и он, так как ничего, кроме юношеского гонора, у него за душой не было. Он
сумеет признать свою неправоту, если увидит, что у отца не застой, что старик переживает болезненную, но творческую паузу и,ли находится в состоянии трудного, требующего времени разгона перед новым скачком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
За несколько минут до того, как приехали врачи, Костя в последний раз вздохнул на руках своего беспомощного друга.
После того как оба хирурга уехали назад, признав, что бригадный врач ошибок не допустил, что ничего больше не сделали бы и они,— после всего этого Федя долго еще не мог отойти от своего умершего друга: надеялся, что появится у него какая-то спасительная мысль и сердце Кости снова начнет биться...
Федор Ипполитович прижал руку к груди. Как больно вдруг стало сердцу...
Свыше тридцати семи лет прошло с той страшной ночи. А вспомнишь ее, и перед глазами возникает обескровленное лицо друга, чей локоть в самую ответственную пору своей жизни ты изо дня в день ощущал возле себя, на чью руку ты постоянно уверенно опирался, без кого и Оле ничего не удалось бы из тебя сделать. Снова
тебя охватывает страх, снова ты чувствуешь себя таким же бессильным и ничтожным, как тогда.
И тем более сжимается сердце оттого, что теперь тебе известно: царицынские светила или были такими же невеждами, как и ты в то время, или просто «выручили» молодого, неопытного коллегу, так как даже при том уровне хирургии Костю можно было спасти...
Когда Игорь проснулся, было без четверти четыре.
Под ним слегка вздрагивала полка, торопливо постукивали колеса.
Поезд, кажется, идет без опоздания. Еще два часа с лишним, и он остановится у перрона, на который около трех лет не ступала нога Игоря.
Каждый, кто возвращается в родной город* после долгой разлуки с ним, проснувшись среди ночи, вскочил бы, прижался бы лицом к холодному стеклу. Долго вглядывался бы в ночную темень: не сияет ли над невидимым горизонтом зарево от бесчисленных городских огней? И не сбегала бы с лица радостная улыбка: я еду домой.
Игорь Шостенко не вскочил. Для радости причин не было. В груди холодно и пусто.
«Зачем я, собственно, еду?»
В купе жарко и душно. От синей лампочки на потолке темнота кажется еще гуще.
Не сразу Игорь разглядел темный силуэт напротив. Сбросив с себя одеяло, на самом краю сиденья, чтобы просторнее было у стенки сыну, спала Надийка.
Вот кому можно позавидовать — Ивасику. Спящим принесли его в вагон. И проснется он, по-видимому, у Татьяны... Как это чудесно, когда тебе идет всего лишь третий год, когда мама рядом, а отцовская рука не поднималась и никогда не поднимется на тебя — ни тревог у ;тебя, ни опасений...
Игорь тихо кашлянул.
Сладко спится Надийке. Радостно у нее на душе...
Как вспыхнули ее глаза, когда Игоря решили послать1 на шесть месяцев в научно-исследовательский институт, а Татьяна написала, что она отдаст им на это время свою
комнату,— значит, можно ехать всей семьей,— как вспыхнули тогда глаза Надийки, так и не потухают вот уже столько дней!
Родилась и выросла Надийка в Кадиевке. За двадцать четыре года своей жизни нигде, кроме Луганска, не была. Она убеждена, что завтра для нее начнется сказка. Даже то, что в конце июля у Ивасика должен появиться братишка или сестренка, отошло на второй план. Легко, мол, протекала первая беременность — еще легче будет вторая.
Что бы там ни было, а эта поездка принесет много радости Надийке!
Почему же так неспокойно Игорю?..
Курить не хотелось. Вообще у Игоря не было привычки курить по ночам. А тут не успел проснуться, как рука потянулась к столику, где лежали папиросы и спички, сунула их в карман пижамы. Игорь неслышно вышел в коридор.
Все не раз обдумано и наедине с собой, и вместе с Надийкой. Да и что может прийти в голову за оставшиеся два часа? Почему же даже во сне не дают Игорю покоя неясные, но строптивые мысли? Вряд ли их заглушит папироса. А прийти в институт не выспавшимися, неуверенным в себе... Ну куда это годится?!
В коридоре Игорь поймал себя на том, что во рту у него торчит папироса, в одной руке зажат коробок, в другой — спичка. А сам он ходит взад и вперед и в такт колесному перестуку повторяет одно и то же.
«Что день грядущий мне готовит?»
Хорошего будет немало — в этом он не сомневается. Каждый день будет видеть мать, сестру. А Сергея, этого неисправимого рака-отшельника, завтра утром так обнимет— кости затрещат. На все шесть месяцев вытащит его из панциря. И каждый день будет гулять с женой по знакомым с детства, переполненным воспоминаниями улицам, скверам, паркам! Каждый вечер они будут в театре или на концерте, не пропустят ни одного знаменитого певца или музыканта... Возможно, кое в чем Надийка разочаруется, поймет, что только внешне жизнь большого города отличается от жизни Кадиевки и шахтерского поселка, где они живут. Тем приятнее будет их возвращение домой.
Но это — второй план. Главное — до конца июля Игорь ежедневно будет встречаться с теми, кому поручено обобщать достижения огромной армии, в которой он, Игорь Шостенко, рядовой, но не последний боец, кто должен вооружать эту армию новым оружием.
Возможно, и ему посчастливится стать одним из разведчиков нового.
Но как встретит его отец?
Если верить сдержанным рассказам мамы и письмам Тани, теперь всем ясно то, что три года тому назад видел только он; Игорь. Значит, свет не сошелся клином на профессоре Шостенко? Значит, не всем преграждает путь его окостенелый авторитет? Значит, Игорю удастся найти общий язык с отцом?
Почему же Игорю так неспокойно?
Сдержанность никогда не была добродетелью прославленного хирурга. Не как "рядового стажера встретит он Игоря, а как блудного и не повинившегося перед ним сына, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Да и в себе Игорь не очень уверен. Конечно, он приложит все силы, чтобы держать язык за зубами. Но слишком много он получил от своего родителя в наследство. До сих пор, как только вспомнит свое последнее свидание с ним, перед глазами плывут красные круги. Игорь до сих пор не понимает, как он тогда не бросился на отца...
Допустим, завтрашний день минет благополучно. А что будет во вторник, в среду, через неделю, через месяц?
Хоть и очень сдержанно рассказывает об отце мама, хоть не слишком ясными намеками наполнены письма сестры, можно представить себе, каков отец теперь. Попыталась было мать повторить подвиг своей молодости, но в конце концов опустились у нее руки: ничто не брало Шостенко старшего. Он, если можно так сказать, без просыпу почивает на своих давно увядших, а то и засохших лаврах.
Только одна крохотная надежда теплится в душе Игоря. Не завтра, конечно, но пусть через неделю, даже через две он сумеет заметить то, чего не увидели мама и сестра, чего в свое время не замечал и он, так как ничего, кроме юношеского гонора, у него за душой не было. Он
сумеет признать свою неправоту, если увидит, что у отца не застой, что старик переживает болезненную, но творческую паузу и,ли находится в состоянии трудного, требующего времени разгона перед новым скачком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41