По спине Друзя пробежал холодок: неизвестно почему Черемашко вдруг поверил в его всемогущество. И Друзь так растерялся, что схватил со стола какую-то бумажку и притворился, что заинтересовался ею.
Больной должен безоговорочно верить своему врачу,— это одна из предпосылок успешного лечения.
Но ведь не Друзь будет лечить Василя Максимовича! Рядовой ординатор с ничтожным стажем и опытом, хирург с полузабытыми знаниями внутренних болезней,— никакого права положить Василя Максимовича в свою
палату у него нет! Да и ничем он ему не помог. Промыть кишечник при парезе — то же самое, что уложить в постель человека с повышенной температурой. Но ведь этим больного на ноги не поставишь!
Василя Максимовича надо направить в одну из палат, которым особое внимание уделяет Самойло Евсеевич Евецкий, старший научный сотрудник,— в скором времени он станет доктором медицинских наук. Вот кто непревзойденный мастер операций в брюшной полости! И можно головой ручаться, что Василь Максимович куда большим доверием проникнется к профессорской «левой руке»: на больных неотразимо действует его безграничная уверенность в себе. Человеку, напуганному первой в жизни болезнью, свойственно сегодня верить в одного врача, завтра в другого, а послезавтра прийти к выводу, что вся медицина держится на одном лишь Самойле Евсеевиче.
Листок, которым Друзь закрывался, был так мал, а взгляд Черемашко был так проницателен...
Сказать Василю Максимовичу о себе всю правду — значит отнять у него пусть бессмысленную, зато крайне необходимую ему веру. Веру в то, что он будет жить.
Но если бы Друзю самому пришлось еще раз лечь на операционный стол, он ни в коем случае не обратился бы за помощью к Самойлу Евсеевичу. Ведь после того, как Евецкий стал «левой рукой», Друзя начали одолевать сомнения.
От этих торопливых мыслей листок в руке задрожал. Казалось, Друзя за шиворот схватили. Долго ты еще будешь прятаться за спину Федора Ипполитовича? Когда возьмешь на себя хоть часть ответственности за происходящее рядом?..
Мария Степановна напомнила:
— Можно купать...
Правильно! Принять в клинику нетематического больного тоже ответственность.
Он подошел к Черемашко.
— Спокойной вам ночи. Выспитесь как следует. Утром увидимся.
Больной протянул ему руку.
— Еще раз спасибо, доктор.
Он хотел обменяться с врачом крепким, мужским рукопожатием. Но Друзь еле почувствовал его прикосновение.
И все же ему показалось, что это была самая сильная в мире рука. Когда-то она всегда была с ним рядом, такая же синеватая от металла рука. Если он пугался чего-нибудь или ему хотелось плакать, он всегда хватался за нее, и страх тотчас уходил, а слезы высыхали.
С топчана Василь Максимович хотел подняться самостоятельно. Отрицательно покачал головой, когда Друзь попытался ему помочь. Еще решительнее отстранил санитара. Выпрямившись, он победоносно оглянулся вокруг: черта, мол, лысого я сдамся!
Но у него подкосились ноги. Он упал бы, если бы не Друзь и санитар.
Хоть и поддерживаемый с обеих сторон, хоть и задыхаясь, однако собственными ногами Василь Максимович прошел в соседнюю комнату, сам сел в ванну.
Тогда Друзь вспомнил о пареньке за дверью.
— Сейчас я к вам сына пришлю. Скажите ему, что завтра я дежурю до четырех, о вашем состоянии пусть ваши узнают у меня. Я скажу им и о том, что можно передавать вам, когда приходить в гости.
— Только не напугайте их, когда будете говорить обо мне,— попросил Черемашко.
Друзь кивнул.
Проводив юношу к отцу и плотно закрыв за ним двери, Друзь позволил себе перевести дыхание: кажется, ни новый больной, ни его сын не заметили его тревоги.
Он постоял немного, постукивая палкой об пол. Не видел, как робко поглядывает на него Павло Иванович, как украдкой, наклонившись над только что начатой историей болезни, следит за ним Мария Степановна. Затем подошел к пожилому коллеге и сказал:
— Я очень прошу вас прийти к нам завтра не позже десяти. И как следует восстановите в памяти ход болезни вашего друга.' Это может понадобиться нашему профессору. И приведите, пожалуйста, кого-нибудь из семьи Черемашко— скажем, жену...
Павло Иванович испуганно уставился на него;
— Вы считаете...
— Для этого у меня нет оснований.— Друзь удивился своему бесстрастию.— Я надеюсь на лучшее. Но готов ко всему. К неотложной операции, например.
Мария Степановна не шевельнулась. Но что-то незаметно изменилось в ее позе: она как бы прониклась большим уважением к дежурному врачу. Ей еще не приходилось слышать, чтобы Сергей Антонович Друзь говорил так авторитетно, как надлежит сотруднику прославленной клиники.
От этой молчаливой похвалы Друзь почувствовал себя еще спокойнее. Подражая своему учителю, он спросил совсем лаконично:
— Итак?
Павло Иванович вытер лоб рукавом пиджака.
— Хорошо... Непременно...
Друзь снова подошел к внутреннему телефону, решительно снял трубку.
— Мужское отделение... Женя? Нового больного — его зовут Василь Максимович Черемашко — поместите в четвертую палату... Совершенно верно, в мою...'Через несколько минут я поднимусь к вам и сделаю все нужные указания.
Трубку он повесил с таким чувством, словно взял старт для бега на длинную дистанцию.
Перо в руке Марии Степановны застыло. Она еще ниже склонилась над историей болезни. Чтобы дежурный ординатор осмелился положить к себе больного не своего профиля — такого здесь еще не случалось.
Но это пустяки по сравнению с тем, что придется выдержать Друзю завтра утром!
Ну и пусть! Утро вечера мудренее.
Впрочем, одно ясно и сейчас: завтра Друзь не будет таким, каким был полчаса тому назад. Завтра ему придется действовать, как шахматисту в жестоком цейтноте. Пусть так. Пусть начнется всемирный потоп, пусть Федор Ипполитович выгонит его, Друзя, из клиники, но Черемашко в четвертой палате останется и получит от института все, что тот обязан ему дать!
Друзь со спокойной совестью будет смотреть в глаза Василю Максимовичу. И Татьяна Федоровна ни одного слова из тех, которые сказала ему сегодня, больше повторить не посмеет.
Свет в палатах погас около десяти.
Молчал телефон.
Не заглядывали дежурные медсестры из других отделений, чтобы скоротать однообразие ночного дежурства.
Женя погасила свет и на своем столике. Горела лишь слабенькая лампочка под потолком. Длинный коридор заполнился сумраком. Неслышно сновала по нему тетя Тося, немолодая няня: то вытирала пыль, то ненадолго исчезала в палатах.
Думам Жени ничто не мешало.
Им, этим думам, пора бы угомониться. А они сегодня колючие, почему-то неспокойно от них на душе...
Телефон зазвонил после полуночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41