Один месяц на фронте даст ему больше, чем год в образцовой тыловой клинике. После войны звание магистра ему обеспечено...
Круто повернувшись, старый ученый направился к вы« ходу...
После экзаменов Федя сказал своему неожиданному покровителю «да» не потому, что предложение Шанина показалось ему привлекательным. Феде было только двадцать три года. К тому же, если верить классической литературе, годы странствий — обязательный этап в жизни мыслящего и принимающего активное участие в общественной жизни человека. Ну, и должен же ты, в конце концов, попробовать, что это за штука — самостоятельная, без отцовской поддержки, без материнской заботы, жизнь!
В июне семнадцатого года, нарядившись в шикарный, с иголочки, защитный френч и широчайшие галифе, Федор Ипполитович Шостенко, лекарь первого разряда, двадцати трех лет, вероисповедания православного, из мещан, холостой, явился в казарму Двадцать восьмого полка для прохождения военной службы.
Около пяти лет Федя не видел родного города, отца и мать...
Где только не побывал!
Бои на северо-востоке Украины, Царицын, деникинский фронт, рейд зимой через Сальские степи, короткая передышка в Краснодаре, прорыв польского фронта под Уманью, Перекоп, госпиталь в Феодосии...
Сколько легко и тяжело раненных, сколько контуженных, потоптанных лошадьми, засыпанных землей и камнями прошло через его руки. Конечно, порой чувствовал он и свое бессилие, и несовершенство своей науки, и собственную неопытность. Но если сравнить это с тем, скольким красноармейцам вернул он способность биться за победу советской власти, то о несчастных случаях в его практике можно и не вспоминать.
Одним словом, Федя окончательно поверил в свое исключительное счастье. Как же не верить, если оно почти не давало осечек!
И все-таки... Кто знает, как бы все обернулось без Кости Грушина, без Оли...
Когда Федя появился в полку, к нему подошел еще более юный, чем он, с нежным, словно у девушки, лицом, белокурый, голубоглазый прапорщик. Он лихо козырнул помощнику полкового врача и обратился к нему, как к старому знакомому:
— А мы с вами встречались, помните? В самом начале революции. Вы были среди тех, кто убеждал солдат перейти на сторону революции.
Еще бы не помнить!
Должно быть, у Феди заблестели глаза. И прапорщик, дружески пожимая руку вновь испеченному врачу, спросил:
— Большевик?
Чувствуя себя человеком, который должен нести полную ответственность за свои слова и поступки, Федя ответил так, словно превосходно разбирался в программах всех политических партий:
— Во всяком случае, это мне ближе, чем что-то иное.
Ему хотелось доставить удовольствие симпатичному
парню. Да и были тогда у Феди широкие взгляды на людей, события и вещи; революционер во всеобъемлющем понятии этого слова не должен, мол, ограничивать свое мировоззрение партийными шорами. Это был возраст, когда сегодня до хрипоты отрицаешь то, за что вчера бил себя кулаком в грудь.
Костя еле заметно кивнул.
— На какое-то время помиримся на этом. У нас в полку то, что вам лишь близко, стало для большинства сутью жизни. Постараемся сделать вас нашим единомышленником.
Костя и Федя вскоре стали друзьями.
Чем дальше, тем более крепкой боевой опорой для большевиков становился Двадцать восьмой пехотный. Для командиров красногвардейских отрядов полк служил школой, где усваивались основы тактики. Полковой комитет превратился в неофициальный штаб Красной гвардии всего города.
Федя искренне стремился сочетать медицину с верным служением рождавшемуся в те дни новому обществу. Ему
приходилось организовывать санитарную службу в рабочих отрядах, готовить из молодых работниц сестер милосердия и санитарок. Оказалось, что готовил он их совсем не плохо.
Боевое крещение молодого хирурга состоялось через три недели после Октябрьской революции.
Несколько рот Двадцать восьмого вышли наперерез генералу Корнилову и его «верным текинцам», пробивавшимся на соединение с Калединым. Около десяти дней продолжалась изнурительная погоня. И хотя генералу удалось скрыться, от свиты его мало кто остался в живых.
Не обошлось без потерь и у преследователей.
Тяжело было тогда юному хирургу. Раненых приводят и приносят одного за другим, а рук у него только две, а опыта ни на грош. Федя так и не понял, каким образом все его пациенты (а среди них были и тяжелораненые) не только выжили, но и вернулись в строй. Очевидно, его счастливая сорочка продолжала творить чудеса.
В марте восемнадцатого года полк выступил навстречу вильгельмовским дивизиям, приведенным на «неньку Украину» голубовичами, Грушевскими, винниченками, петлюрами и другими предателями и убийцами.
Тяжелейшие бои пришлось выдержать полку. Он не выходил из боев больше месяца, не отдыхал ни одного дня.
Хоть полк и отступал, хоть и значительны были потери, его роты ежедневно пополнялись рабочими из городов, беднотой из сел, которые приходилось покидать.
Потом целый год (до середины девятнадцатого) переформированный в бригаду полк участвовал в славной обороне Царицына.
Как и все в части, Федя считал, что их командир очень скромный человек. Когда при нем заходила речь о его таланте военачальника, Костя решительно прекращал эти разговоры: выпало, мол, ему огромное счастье — руководить бойцами, преданными социалистической революции,— в чем же тут его заслуга? Федя этого не понимал. Вот если б ему было чем похвастаться, он бы все сделал для того, чтобы об этом узнали и друзья его, и недруги!
Но Феде нечем было хвастаться. Знаний своих он во время похода не пополнил. Оперировать приходилось в сельских хатах, а то и в ригах. Раненых клали с того, что служило операционным столом, на санитарную двуколку, в лучшем случае — на застланный соломой пол железнодорожной теплушки. Сплошь и рядом не хватало хирургических инструментов, антисептиков, самых необходимых лекарств, перевязочных материалов. Даже термометры стали чем-то вроде музейной редкости. Сколько раз за день опускались руки у Феди и его немногочисленных помощников.
И чем дальше, 'тем тверже становилось убеждение: возвращаться после войны в университет ему не с чем.
Осенью восемнадцатого красновцы начали еще одно наступление на Царицын. Бригада упорно обороняла подступы к Бекетовке. В одну из ночных контратак Костя сам повел часть бригады. Маневр был блестящий, для врага неожиданный. Дорого он обошелся контрреволюционной казачне.
А Костю принесли на медпункт в бессознательном состоянии, насквозь прошитого пулеметной очередью.
В бригаде, в штабе армии все было поставлено на ноги. Из Царицына на машине командующего выехали два хирурга, считавшиеся светилами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Круто повернувшись, старый ученый направился к вы« ходу...
После экзаменов Федя сказал своему неожиданному покровителю «да» не потому, что предложение Шанина показалось ему привлекательным. Феде было только двадцать три года. К тому же, если верить классической литературе, годы странствий — обязательный этап в жизни мыслящего и принимающего активное участие в общественной жизни человека. Ну, и должен же ты, в конце концов, попробовать, что это за штука — самостоятельная, без отцовской поддержки, без материнской заботы, жизнь!
В июне семнадцатого года, нарядившись в шикарный, с иголочки, защитный френч и широчайшие галифе, Федор Ипполитович Шостенко, лекарь первого разряда, двадцати трех лет, вероисповедания православного, из мещан, холостой, явился в казарму Двадцать восьмого полка для прохождения военной службы.
Около пяти лет Федя не видел родного города, отца и мать...
Где только не побывал!
Бои на северо-востоке Украины, Царицын, деникинский фронт, рейд зимой через Сальские степи, короткая передышка в Краснодаре, прорыв польского фронта под Уманью, Перекоп, госпиталь в Феодосии...
Сколько легко и тяжело раненных, сколько контуженных, потоптанных лошадьми, засыпанных землей и камнями прошло через его руки. Конечно, порой чувствовал он и свое бессилие, и несовершенство своей науки, и собственную неопытность. Но если сравнить это с тем, скольким красноармейцам вернул он способность биться за победу советской власти, то о несчастных случаях в его практике можно и не вспоминать.
Одним словом, Федя окончательно поверил в свое исключительное счастье. Как же не верить, если оно почти не давало осечек!
И все-таки... Кто знает, как бы все обернулось без Кости Грушина, без Оли...
Когда Федя появился в полку, к нему подошел еще более юный, чем он, с нежным, словно у девушки, лицом, белокурый, голубоглазый прапорщик. Он лихо козырнул помощнику полкового врача и обратился к нему, как к старому знакомому:
— А мы с вами встречались, помните? В самом начале революции. Вы были среди тех, кто убеждал солдат перейти на сторону революции.
Еще бы не помнить!
Должно быть, у Феди заблестели глаза. И прапорщик, дружески пожимая руку вновь испеченному врачу, спросил:
— Большевик?
Чувствуя себя человеком, который должен нести полную ответственность за свои слова и поступки, Федя ответил так, словно превосходно разбирался в программах всех политических партий:
— Во всяком случае, это мне ближе, чем что-то иное.
Ему хотелось доставить удовольствие симпатичному
парню. Да и были тогда у Феди широкие взгляды на людей, события и вещи; революционер во всеобъемлющем понятии этого слова не должен, мол, ограничивать свое мировоззрение партийными шорами. Это был возраст, когда сегодня до хрипоты отрицаешь то, за что вчера бил себя кулаком в грудь.
Костя еле заметно кивнул.
— На какое-то время помиримся на этом. У нас в полку то, что вам лишь близко, стало для большинства сутью жизни. Постараемся сделать вас нашим единомышленником.
Костя и Федя вскоре стали друзьями.
Чем дальше, тем более крепкой боевой опорой для большевиков становился Двадцать восьмой пехотный. Для командиров красногвардейских отрядов полк служил школой, где усваивались основы тактики. Полковой комитет превратился в неофициальный штаб Красной гвардии всего города.
Федя искренне стремился сочетать медицину с верным служением рождавшемуся в те дни новому обществу. Ему
приходилось организовывать санитарную службу в рабочих отрядах, готовить из молодых работниц сестер милосердия и санитарок. Оказалось, что готовил он их совсем не плохо.
Боевое крещение молодого хирурга состоялось через три недели после Октябрьской революции.
Несколько рот Двадцать восьмого вышли наперерез генералу Корнилову и его «верным текинцам», пробивавшимся на соединение с Калединым. Около десяти дней продолжалась изнурительная погоня. И хотя генералу удалось скрыться, от свиты его мало кто остался в живых.
Не обошлось без потерь и у преследователей.
Тяжело было тогда юному хирургу. Раненых приводят и приносят одного за другим, а рук у него только две, а опыта ни на грош. Федя так и не понял, каким образом все его пациенты (а среди них были и тяжелораненые) не только выжили, но и вернулись в строй. Очевидно, его счастливая сорочка продолжала творить чудеса.
В марте восемнадцатого года полк выступил навстречу вильгельмовским дивизиям, приведенным на «неньку Украину» голубовичами, Грушевскими, винниченками, петлюрами и другими предателями и убийцами.
Тяжелейшие бои пришлось выдержать полку. Он не выходил из боев больше месяца, не отдыхал ни одного дня.
Хоть полк и отступал, хоть и значительны были потери, его роты ежедневно пополнялись рабочими из городов, беднотой из сел, которые приходилось покидать.
Потом целый год (до середины девятнадцатого) переформированный в бригаду полк участвовал в славной обороне Царицына.
Как и все в части, Федя считал, что их командир очень скромный человек. Когда при нем заходила речь о его таланте военачальника, Костя решительно прекращал эти разговоры: выпало, мол, ему огромное счастье — руководить бойцами, преданными социалистической революции,— в чем же тут его заслуга? Федя этого не понимал. Вот если б ему было чем похвастаться, он бы все сделал для того, чтобы об этом узнали и друзья его, и недруги!
Но Феде нечем было хвастаться. Знаний своих он во время похода не пополнил. Оперировать приходилось в сельских хатах, а то и в ригах. Раненых клали с того, что служило операционным столом, на санитарную двуколку, в лучшем случае — на застланный соломой пол железнодорожной теплушки. Сплошь и рядом не хватало хирургических инструментов, антисептиков, самых необходимых лекарств, перевязочных материалов. Даже термометры стали чем-то вроде музейной редкости. Сколько раз за день опускались руки у Феди и его немногочисленных помощников.
И чем дальше, 'тем тверже становилось убеждение: возвращаться после войны в университет ему не с чем.
Осенью восемнадцатого красновцы начали еще одно наступление на Царицын. Бригада упорно обороняла подступы к Бекетовке. В одну из ночных контратак Костя сам повел часть бригады. Маневр был блестящий, для врага неожиданный. Дорого он обошелся контрреволюционной казачне.
А Костю принесли на медпункт в бессознательном состоянии, насквозь прошитого пулеметной очередью.
В бригаде, в штабе армии все было поставлено на ноги. Из Царицына на машине командующего выехали два хирурга, считавшиеся светилами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41