.. Сейчас я иду Ч> физиологическую лабораторию.
Друзь надеялся, что за сегодняшний вечер ему удастся сделать немало. В лаборатории он сначала посидит над последними гистологическими срезами, затем проверит, в каком состоянии находится поставленное в термостат вчера: долго ли еще ему вызревать? После этого спустится к собакам, у которых недавно восстановлена ткань аорты. До сих пор они чувствовали себя хорошо. Опыт с ними дополнит, а то и внесет кое-что новое в те вопросы восстановительной хирургии, которых ему придется коснуться в своей диссертации. Это было бы здорово!.. А если позволит время, можно будет еще раз проверить все «за» и «против» в отношении разработанных им и уже опробованных на тех же собаках операций крупных сосудов. Конечно, до клинического применения этого метода еще очень далеко...
Не успел Друзь сообщить дежурной на коммутаторе, где он находится, как на столе затрещал телефон.
Неужели так рано приехала сегодня «скорая помощь»? Или это Женя слишком точно начала выполнять его приказ? По-видимому, этот чертенок до тех пор не успокоится, пока не сведет с ним счеты за еще закончившийся экзамен...
Друзь снял трубку.
— Слушаю.
— Сергей Антонович?
Друзь тяжело оперся на палку. Меньше всего он хо* тел услышать этот голос. И как бы спокойно ему жилось, если б он вообще не слышал его никогда...
На какое-то мгновенье он увидел в глубине полутемной лаборатории другие глаза — тоже серые, только светлее, с разрезом как у кореянки. Они чуть прищурены, полны лукавой иронии, все и вся для них — лишь повод для резких или ласковых острот, для добродушных, а порой и злых насмешек. Одиннадцатый год знает Друзь Татьяну Федоровну, но не помнит случая, когда взгляд ее был бы печальным. Даже позапрошлой осенью глаза ее посмеивались. А все тогда считали, что на нее обрушилось огромное несчастье... Вот только у рта ее иногда появляется горькая морщинка. Но как определить свое отношение к человеку, если не знаешь, чему в нем верить— глазам или морщинке?.. Только в одном Друзь убежден: спокойным можно быть, лишь не вспоминая о Татьяне Федоровне.
Почему, собственно, он сейчас взволновался? Разве не все равно ему, почему позвонила Татьяна Федоровна сегодня, после двухнедельного молчания?
Друзь сдержанно ответил;
— я...
В трубке засмеялись.
— Мне казалось, на этот раз вы обрадуетесь. Ведь мы почти месяц не виделись. Трех часов еще не прошло, как я из командировки вернулась, а уже звоню вам... Итак, добрый вечер!
— Здравствуйте,— еще сдержаннее отозвался Друзь.
— Дежурите?
— Да...
— Еще бы, сегодня воскресенье... Значит, никакого нового открытия вы не сделали?
-- Нет...
Хотя на этой половине института не было ни души, Друзь отвечал тихо и коротко, словно боялся, что кто-нибудь подслушает этот неожиданный и не нужный ни ему, ни его собеседнице разговор.
Он осторожно опустился на стул.
— На нет и суда нет,— весело раздалось в трубке.—
Хочу немного поболтать с вами. На работе вашей это не отразится. Вы, наверно, по-прежнему уверены, что то, к чему вы стремитесь, от вас никуда не уйдет... Разве не так?
Кажется, прорвалось в этом голосе что-то печальное, но Друзь не хотел прислушиваться к интонациям.
— М-м... Угу...
— В поездке мне пришлось встретиться с куда более молчаливыми людьми, чем вы. Они, казалось, боялись при мне рот раскрыть: а что, если эта проклятая корреспондентка догадается, что за душой у нас ровным счетом ничего?! Но ведь вы этого не опасаетесь. И докучать я вам долго не стану. Тороплюсь к своим. Пусть накормят меня обедом. А главное — не терпится родителя увидеть.
Друзь начал приходить в себя.
— По-моему, Федор Ипполитович поехал вчера на охоту.
В трубке вздохнули.
— Дорогой мой друг! Вы неисправимы. До сих пор не могу понять, почему мой своенравный папаша держит вас в своей свите. Услышал бы он, какую чушь вы сейчас сморозили,— только бы вы его и видели. Ведь за последнее время он с очень многими распрощался.— В трубке помолчали и, не дождавшись ответа, продолжали:— Ну кто ездит на охоту в туманные дни? Ваш шеф, а мой отец сидит сейчас дома и на чем свет стоит клянет вчерашнюю оттепель. А я еще больше испорчу ему настроение. Читали вы вчерашнюю «Радянськую культуру»?
— Нет.
— Жаль. Вам не помешало бы прочесть там подвал на третьей странице. Вы бы яснее увидели ближайшее будущее того, кого до сих пор считаете гением. Такое будущее ждет и вас, если вы во всем будете подражать моему батюшке... Или вам хочется повторить мне то, за что я когда-то устроила вам головомойку?
Друзь молчал.
— Значит, не хотите мне помочь? — вздохнув, продолжал голос в трубке.— Не станете моим консультант том?.. Тогда филолог еще раз попробует надоумить знаменитого хирурга: далеко не все, мол, у него в институте в порядке. Ничего не могу с собой поделать, столько у меня злости накопилось. Сначала он прочитает статью...
Друзь перебил свою собеседницу*
— Я не верю ни единому вашему слову. Слишком вы любите своего отца. И еще раз прошу извинения за то, что когда-то, не сдержав глупого раздражения, сказал вам о Федоре Ипполитовиче.
Смешливых ноток в ее тоне как не бывало.
— Именно потому, что люблю, ничего отцу не прощаю. А вы — как моя мама. Правда, когда-то она сделала своего Федю человеком. Но потом всю жизнь щебетала: «Ах, мой Федя! Ах, Федин талант!» И не только она. Славословящих вокруг профессора Шостенко столько... Вы — в их числе.
Друзь осторожно перенес трубку к другому уху.
— Молчите? Струсили? — издевалась Татьяна Федоровна.
Друзь облизал пересохшие губы.
— Не хочу наговорить лишнего. Теперь уже о вас.
В трубке засмеялись.
Многое следовало бы сказать Татьяне Федоровне. Да что толку? Ей ничего не докажешь, ни от чего не отговоришь, а себе испортишь не только этот вечер...
Друзь попытался перевести разговор на другое:
«— О чем статья? О нашем институте?
— Нет, о самом близком друге вашего божества. О Юлиане Матвеевиче Струмилло.— Татьяна Федоровна выразительно подчеркнула это двойное «л».— И о таком же бонзе в театре, как мой отец в хирургии... Хочу надеяться, что эта статья- станет для профессора Шостенко предостережением.
Друзь не смог скрыть иронии:
— Хотите надеяться?
— Хочу,— резко отозвалась Татьяна Федоровна.— И с вашей помощью... Но вы на это не способны. Вы по уши завязли в своем тихом болоте. Всего вам плохого!
— Будьте здоровы,— сухо ответил Друзь и хотел было положить трубку.
Но из трубки донеслось:
— Извините, я не все вам сказала. Завтра утром приезжает Игорь.
У Друзя на секунду перехватило дыхание. Затем он весьма сдержанно спросил:
— Надолго?
— На полгода. Будет стажироваться в вашем ин«
статуте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Друзь надеялся, что за сегодняшний вечер ему удастся сделать немало. В лаборатории он сначала посидит над последними гистологическими срезами, затем проверит, в каком состоянии находится поставленное в термостат вчера: долго ли еще ему вызревать? После этого спустится к собакам, у которых недавно восстановлена ткань аорты. До сих пор они чувствовали себя хорошо. Опыт с ними дополнит, а то и внесет кое-что новое в те вопросы восстановительной хирургии, которых ему придется коснуться в своей диссертации. Это было бы здорово!.. А если позволит время, можно будет еще раз проверить все «за» и «против» в отношении разработанных им и уже опробованных на тех же собаках операций крупных сосудов. Конечно, до клинического применения этого метода еще очень далеко...
Не успел Друзь сообщить дежурной на коммутаторе, где он находится, как на столе затрещал телефон.
Неужели так рано приехала сегодня «скорая помощь»? Или это Женя слишком точно начала выполнять его приказ? По-видимому, этот чертенок до тех пор не успокоится, пока не сведет с ним счеты за еще закончившийся экзамен...
Друзь снял трубку.
— Слушаю.
— Сергей Антонович?
Друзь тяжело оперся на палку. Меньше всего он хо* тел услышать этот голос. И как бы спокойно ему жилось, если б он вообще не слышал его никогда...
На какое-то мгновенье он увидел в глубине полутемной лаборатории другие глаза — тоже серые, только светлее, с разрезом как у кореянки. Они чуть прищурены, полны лукавой иронии, все и вся для них — лишь повод для резких или ласковых острот, для добродушных, а порой и злых насмешек. Одиннадцатый год знает Друзь Татьяну Федоровну, но не помнит случая, когда взгляд ее был бы печальным. Даже позапрошлой осенью глаза ее посмеивались. А все тогда считали, что на нее обрушилось огромное несчастье... Вот только у рта ее иногда появляется горькая морщинка. Но как определить свое отношение к человеку, если не знаешь, чему в нем верить— глазам или морщинке?.. Только в одном Друзь убежден: спокойным можно быть, лишь не вспоминая о Татьяне Федоровне.
Почему, собственно, он сейчас взволновался? Разве не все равно ему, почему позвонила Татьяна Федоровна сегодня, после двухнедельного молчания?
Друзь сдержанно ответил;
— я...
В трубке засмеялись.
— Мне казалось, на этот раз вы обрадуетесь. Ведь мы почти месяц не виделись. Трех часов еще не прошло, как я из командировки вернулась, а уже звоню вам... Итак, добрый вечер!
— Здравствуйте,— еще сдержаннее отозвался Друзь.
— Дежурите?
— Да...
— Еще бы, сегодня воскресенье... Значит, никакого нового открытия вы не сделали?
-- Нет...
Хотя на этой половине института не было ни души, Друзь отвечал тихо и коротко, словно боялся, что кто-нибудь подслушает этот неожиданный и не нужный ни ему, ни его собеседнице разговор.
Он осторожно опустился на стул.
— На нет и суда нет,— весело раздалось в трубке.—
Хочу немного поболтать с вами. На работе вашей это не отразится. Вы, наверно, по-прежнему уверены, что то, к чему вы стремитесь, от вас никуда не уйдет... Разве не так?
Кажется, прорвалось в этом голосе что-то печальное, но Друзь не хотел прислушиваться к интонациям.
— М-м... Угу...
— В поездке мне пришлось встретиться с куда более молчаливыми людьми, чем вы. Они, казалось, боялись при мне рот раскрыть: а что, если эта проклятая корреспондентка догадается, что за душой у нас ровным счетом ничего?! Но ведь вы этого не опасаетесь. И докучать я вам долго не стану. Тороплюсь к своим. Пусть накормят меня обедом. А главное — не терпится родителя увидеть.
Друзь начал приходить в себя.
— По-моему, Федор Ипполитович поехал вчера на охоту.
В трубке вздохнули.
— Дорогой мой друг! Вы неисправимы. До сих пор не могу понять, почему мой своенравный папаша держит вас в своей свите. Услышал бы он, какую чушь вы сейчас сморозили,— только бы вы его и видели. Ведь за последнее время он с очень многими распрощался.— В трубке помолчали и, не дождавшись ответа, продолжали:— Ну кто ездит на охоту в туманные дни? Ваш шеф, а мой отец сидит сейчас дома и на чем свет стоит клянет вчерашнюю оттепель. А я еще больше испорчу ему настроение. Читали вы вчерашнюю «Радянськую культуру»?
— Нет.
— Жаль. Вам не помешало бы прочесть там подвал на третьей странице. Вы бы яснее увидели ближайшее будущее того, кого до сих пор считаете гением. Такое будущее ждет и вас, если вы во всем будете подражать моему батюшке... Или вам хочется повторить мне то, за что я когда-то устроила вам головомойку?
Друзь молчал.
— Значит, не хотите мне помочь? — вздохнув, продолжал голос в трубке.— Не станете моим консультант том?.. Тогда филолог еще раз попробует надоумить знаменитого хирурга: далеко не все, мол, у него в институте в порядке. Ничего не могу с собой поделать, столько у меня злости накопилось. Сначала он прочитает статью...
Друзь перебил свою собеседницу*
— Я не верю ни единому вашему слову. Слишком вы любите своего отца. И еще раз прошу извинения за то, что когда-то, не сдержав глупого раздражения, сказал вам о Федоре Ипполитовиче.
Смешливых ноток в ее тоне как не бывало.
— Именно потому, что люблю, ничего отцу не прощаю. А вы — как моя мама. Правда, когда-то она сделала своего Федю человеком. Но потом всю жизнь щебетала: «Ах, мой Федя! Ах, Федин талант!» И не только она. Славословящих вокруг профессора Шостенко столько... Вы — в их числе.
Друзь осторожно перенес трубку к другому уху.
— Молчите? Струсили? — издевалась Татьяна Федоровна.
Друзь облизал пересохшие губы.
— Не хочу наговорить лишнего. Теперь уже о вас.
В трубке засмеялись.
Многое следовало бы сказать Татьяне Федоровне. Да что толку? Ей ничего не докажешь, ни от чего не отговоришь, а себе испортишь не только этот вечер...
Друзь попытался перевести разговор на другое:
«— О чем статья? О нашем институте?
— Нет, о самом близком друге вашего божества. О Юлиане Матвеевиче Струмилло.— Татьяна Федоровна выразительно подчеркнула это двойное «л».— И о таком же бонзе в театре, как мой отец в хирургии... Хочу надеяться, что эта статья- станет для профессора Шостенко предостережением.
Друзь не смог скрыть иронии:
— Хотите надеяться?
— Хочу,— резко отозвалась Татьяна Федоровна.— И с вашей помощью... Но вы на это не способны. Вы по уши завязли в своем тихом болоте. Всего вам плохого!
— Будьте здоровы,— сухо ответил Друзь и хотел было положить трубку.
Но из трубки донеслось:
— Извините, я не все вам сказала. Завтра утром приезжает Игорь.
У Друзя на секунду перехватило дыхание. Затем он весьма сдержанно спросил:
— Надолго?
— На полгода. Будет стажироваться в вашем ин«
статуте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41