— Тогда завтра не будет более счастливого человека, чем я.
На столике загудел телефон.
— По мою душу.— Друзь нервно схватил трубку.— Иду!
Машинально ткнул трубку Жене в руку и, не опираясь на палку, направился к выходу.
Возле двери он озабоченно оглянулся.
— Не забудьте моей просьбы, Женя. Чаще поглядывайте на Василя Максимовича. И не потеряйте номер
телефона Ковалишина. Позвоните ему, пожалуйста, еще до того, как вам станет трудно... Я наведаюсь к вам только после операции...
15
Нелегко Жене было собраться с мыслями. Вид Друзя, его с трудом сдерживаемое волнение, все только что сказанное им никак не вязалось с тем, что думалось о нем всего лишь час назад...
Она проводила его взглядом до двери и прошла в четвертую палату.
Черемашко спал спокойно. Не пошевелился, когда Женя взяла его руку. Ни в дыхании, ни в тихом биении пульса не было ничего, что взволновало бы слишком нервного сегодня Сергея Антоновича.
Быть не может, чтобы приговоренный к смерти так крепко спал.
Вернувшись к столику, девушка взяла оставленную Друзем бумажку. Красным карандашом на ней четко выведены цифры и огромный восклицательный знак. Ну и пусть лежит. Все будет сделано, как нужна, без Вадика.
Она села. И через минуту совсем в ином направлении, чем час назад, потекли ее мысли.
...Странный он все-таки, этот Сергей Антонович... Зачем ему прикидываться сухарем? Чтобы не бросалась посторонним в глаза его неуверенность в себе? Ведь то, что он так быстро забыл о своей попытке поставить ее, Женю, в неловкое положение, даже разоткровенничался,— разве это не явный признак бесхарактерности?
Неужели только больные, свои и не свои, тематические и случайные, будят в нем человечное? Не потому ли четвертая палата так относится к своему врачу, словно хочет оберечь его от всего? Но как может он проявлять столько заботы о своих субординаторах, хотя один из них недотепа, а другой наглец и оба ни во что не ставят своего руководителя? Неужели счастье Вадика для него важнее, нежели свое собственное?
И почему его непонятное волнение передалось Жене?..
«Эх, Сергей Антонович, какой же вы неосторожный!—
думала девушка.— Кто, имея в кармане несколько копеек, безрассудно разбрасывается ими, тот никогда не наживет рублей. Так думает о вас тот самый Самойло Евсеевич, правоту которого вы все-таки признали и авансом ей покорились.
Конечно, сплетню о «нем распустили не вы. На это вы не способны и понимаете, что сплетнями «левую руку» не одолеть. Чем дальше, тем сильнее становится влияние Евецкого.
Почему же вам не брать с него пример? Как быстро вы продвинулись бы вперед!
Конечно, вам не по душе его способы приобретения популярности...
Но ведь ни сухарем, ни каким-либо другим прозвищем Самойла Евсеевича не наделили. А сантиментов он сам себе не позволяет и ни в ком их не терпит. Да, к подчиненным он беспредельно требователен. Зато к больным внимателен, обращается с ними так, что каждый начинает думать: только я и моя болезнь — вот к чему приковано внимание доктора Евецкого. Своих больных Самойло Евсеевич никогда не подводит.
Почему же вы, Сергей Антонович, не позаимствуете эту манеру обращения с больными? Правда, ваши больные к вам неплохо относятся... чтобы не обидеть вас.
Самойло Евсеевич очень требователен, но никто на него не в обиде. Вне служебных отношений он — сама любезность и благожелательность. Особенно это ощущает женский медперсонал не старше тридцати лет. Большинству это нравится. Во всяком случае, когда, увлеченный разговором, Самойло Евсеевич берет кого-либо за руку или обнимает за плечи, то его собеседницы расценивают это как проявление со стороны шефа дружеской симпатии.
Как тощего рука случайно оказалась на моей талии. Представьте себе, у меня хватило духу отвести руку шефа. Его отношение ко м/не ни капельки не изменилось. Совсем напротив... Так, как вы сегодня вечером, он на меня не набрасывается.
Конечно, ваш опыт с опытом Евецкого не сравнить. За плечами у него масса блестящих операций. А после войны вообще ни одной неудачной! После профессора Шостенко и его «правой руки» он у нас самая авторитетная фигура. В городе даже думают, что вся слава
института на нем одном держится. В этом году он станет доктором медицинских наук. Одним словом, Федор Ипполитович все больше полагается на него. Возможно, недалеко то время, когда Евецкий оттеснит Михайла Карповича, сам станет «правой рукой»... Вы уверены, что Ляховский и как хирург, и как ученый выше Евецкого? Ну что ИЗ того? Разве симпатии Федора Ипполитовича только этим определяются?
А вы еще не научились как надо переступать с ноги на ногу, каждую минуту можете оступиться, расквасить себе нос. Вы не смеете рисковать — боитесь растерять свои копеечки. Зачем же вы кладете к себе какого-то Черемашко, не зная толком, что с ним надо делать? Смотрите, надорветесь...»
И по другим причинам Сергею Антоновичу здесь тяжелее, чем кому-либо. После ранения на фронте у него стал неподвижным тазобедренный сустав. Левая нога ненадежная для него опора. Во время операций ему часами приходится выстаивать на одной ноге. Какая это, должно быть, мука!
Но жалоб от него никто не слышал.
Зато другое Жене слышать приходилось. Профессор как-то сказал своей «правой руке»:
— И упрям же этот Друзь! Но упрямство отнюдь не показатель высоты интеллекта. Именно упрямцы чаще всего ходят с шишками на лбу.
А Михайло Карпович вдруг возразил:
— Вы заставили его идти по узкой и мало перспективной тропке. Вот увидите, он сделает из нее трассу.
Профессор пренебрежительно фыркнул.
Зачем же он тогда назначил Друзя ординатором?
Все-таки вспомнилось то, о чем Жене не раз приходилось слышать, но чему она мало верила.
...Случилось это в конце октября сорок третьего года, во время ожесточенных боев за Киев. Саперное подразделение обслуживало одну йз переправ через Днепр. Немцы бомбили и обстреливали ее непрестанно.
Утром гитлеровская мина разорвалась в двух шагах от рядового Друзя. В полевой госпиталь его доставили к вечеру. Там все развели руками: сапер доживал последние минуты. Его живот и бедра представляли собой сплошную рану — так густо и глубоко они были иссечены осколками. Раненый потерял бог знает сколько крови!
находился в состоянии тяжелейшего шока, у него начиналось воспаление, а возможно, и гангрена брюшины.
Никто не поверил своим ушам, когда главврач госпиталя, наспех осмотрев растерзанного солдата, приказал:
— На стол!
Что сделал полковник медслужбы Шостенко с рядовым Друзем, об этом Жене советовали прочитать статью в каком-то хирургическом журнале тех времен. Тогда это была чуть ли не самая большая победа Федора Ипполитовича над смертью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
На столике загудел телефон.
— По мою душу.— Друзь нервно схватил трубку.— Иду!
Машинально ткнул трубку Жене в руку и, не опираясь на палку, направился к выходу.
Возле двери он озабоченно оглянулся.
— Не забудьте моей просьбы, Женя. Чаще поглядывайте на Василя Максимовича. И не потеряйте номер
телефона Ковалишина. Позвоните ему, пожалуйста, еще до того, как вам станет трудно... Я наведаюсь к вам только после операции...
15
Нелегко Жене было собраться с мыслями. Вид Друзя, его с трудом сдерживаемое волнение, все только что сказанное им никак не вязалось с тем, что думалось о нем всего лишь час назад...
Она проводила его взглядом до двери и прошла в четвертую палату.
Черемашко спал спокойно. Не пошевелился, когда Женя взяла его руку. Ни в дыхании, ни в тихом биении пульса не было ничего, что взволновало бы слишком нервного сегодня Сергея Антоновича.
Быть не может, чтобы приговоренный к смерти так крепко спал.
Вернувшись к столику, девушка взяла оставленную Друзем бумажку. Красным карандашом на ней четко выведены цифры и огромный восклицательный знак. Ну и пусть лежит. Все будет сделано, как нужна, без Вадика.
Она села. И через минуту совсем в ином направлении, чем час назад, потекли ее мысли.
...Странный он все-таки, этот Сергей Антонович... Зачем ему прикидываться сухарем? Чтобы не бросалась посторонним в глаза его неуверенность в себе? Ведь то, что он так быстро забыл о своей попытке поставить ее, Женю, в неловкое положение, даже разоткровенничался,— разве это не явный признак бесхарактерности?
Неужели только больные, свои и не свои, тематические и случайные, будят в нем человечное? Не потому ли четвертая палата так относится к своему врачу, словно хочет оберечь его от всего? Но как может он проявлять столько заботы о своих субординаторах, хотя один из них недотепа, а другой наглец и оба ни во что не ставят своего руководителя? Неужели счастье Вадика для него важнее, нежели свое собственное?
И почему его непонятное волнение передалось Жене?..
«Эх, Сергей Антонович, какой же вы неосторожный!—
думала девушка.— Кто, имея в кармане несколько копеек, безрассудно разбрасывается ими, тот никогда не наживет рублей. Так думает о вас тот самый Самойло Евсеевич, правоту которого вы все-таки признали и авансом ей покорились.
Конечно, сплетню о «нем распустили не вы. На это вы не способны и понимаете, что сплетнями «левую руку» не одолеть. Чем дальше, тем сильнее становится влияние Евецкого.
Почему же вам не брать с него пример? Как быстро вы продвинулись бы вперед!
Конечно, вам не по душе его способы приобретения популярности...
Но ведь ни сухарем, ни каким-либо другим прозвищем Самойла Евсеевича не наделили. А сантиментов он сам себе не позволяет и ни в ком их не терпит. Да, к подчиненным он беспредельно требователен. Зато к больным внимателен, обращается с ними так, что каждый начинает думать: только я и моя болезнь — вот к чему приковано внимание доктора Евецкого. Своих больных Самойло Евсеевич никогда не подводит.
Почему же вы, Сергей Антонович, не позаимствуете эту манеру обращения с больными? Правда, ваши больные к вам неплохо относятся... чтобы не обидеть вас.
Самойло Евсеевич очень требователен, но никто на него не в обиде. Вне служебных отношений он — сама любезность и благожелательность. Особенно это ощущает женский медперсонал не старше тридцати лет. Большинству это нравится. Во всяком случае, когда, увлеченный разговором, Самойло Евсеевич берет кого-либо за руку или обнимает за плечи, то его собеседницы расценивают это как проявление со стороны шефа дружеской симпатии.
Как тощего рука случайно оказалась на моей талии. Представьте себе, у меня хватило духу отвести руку шефа. Его отношение ко м/не ни капельки не изменилось. Совсем напротив... Так, как вы сегодня вечером, он на меня не набрасывается.
Конечно, ваш опыт с опытом Евецкого не сравнить. За плечами у него масса блестящих операций. А после войны вообще ни одной неудачной! После профессора Шостенко и его «правой руки» он у нас самая авторитетная фигура. В городе даже думают, что вся слава
института на нем одном держится. В этом году он станет доктором медицинских наук. Одним словом, Федор Ипполитович все больше полагается на него. Возможно, недалеко то время, когда Евецкий оттеснит Михайла Карповича, сам станет «правой рукой»... Вы уверены, что Ляховский и как хирург, и как ученый выше Евецкого? Ну что ИЗ того? Разве симпатии Федора Ипполитовича только этим определяются?
А вы еще не научились как надо переступать с ноги на ногу, каждую минуту можете оступиться, расквасить себе нос. Вы не смеете рисковать — боитесь растерять свои копеечки. Зачем же вы кладете к себе какого-то Черемашко, не зная толком, что с ним надо делать? Смотрите, надорветесь...»
И по другим причинам Сергею Антоновичу здесь тяжелее, чем кому-либо. После ранения на фронте у него стал неподвижным тазобедренный сустав. Левая нога ненадежная для него опора. Во время операций ему часами приходится выстаивать на одной ноге. Какая это, должно быть, мука!
Но жалоб от него никто не слышал.
Зато другое Жене слышать приходилось. Профессор как-то сказал своей «правой руке»:
— И упрям же этот Друзь! Но упрямство отнюдь не показатель высоты интеллекта. Именно упрямцы чаще всего ходят с шишками на лбу.
А Михайло Карпович вдруг возразил:
— Вы заставили его идти по узкой и мало перспективной тропке. Вот увидите, он сделает из нее трассу.
Профессор пренебрежительно фыркнул.
Зачем же он тогда назначил Друзя ординатором?
Все-таки вспомнилось то, о чем Жене не раз приходилось слышать, но чему она мало верила.
...Случилось это в конце октября сорок третьего года, во время ожесточенных боев за Киев. Саперное подразделение обслуживало одну йз переправ через Днепр. Немцы бомбили и обстреливали ее непрестанно.
Утром гитлеровская мина разорвалась в двух шагах от рядового Друзя. В полевой госпиталь его доставили к вечеру. Там все развели руками: сапер доживал последние минуты. Его живот и бедра представляли собой сплошную рану — так густо и глубоко они были иссечены осколками. Раненый потерял бог знает сколько крови!
находился в состоянии тяжелейшего шока, у него начиналось воспаление, а возможно, и гангрена брюшины.
Никто не поверил своим ушам, когда главврач госпиталя, наспех осмотрев растерзанного солдата, приказал:
— На стол!
Что сделал полковник медслужбы Шостенко с рядовым Друзем, об этом Жене советовали прочитать статью в каком-то хирургическом журнале тех времен. Тогда это была чуть ли не самая большая победа Федора Ипполитовича над смертью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41