..
Старший мальчик замер в нерешительности. И подойти страшно — боялся бабушки, и не подойти страшно — мать еще больше рассердится.
Человек, приехавший вместе с Маржангуль, молчал, предоставив женщинам самим разбираться, кто прав, кто виноват. Всем своим печальным видом он как бы говорил:
«Что уж теперь поделаешь, смерть виновата во всем».
Субанчи находился сейчас на соседнем склоне, видел оттуда совершающееся дома и решил держаться подальше. Маржангуль он любил, за всю жизнь не сказал ей грубого слова, наоборот, всегда обращался с ней ласково, приветливо; теперь же он боялся, как бы при расставании в запальчивости не обидеть невестку. Жена заметила его и позвала, но Субанчи издалека ответил, чтобы она сама проводила Маржангуль и дала бы ей все, что та пожелает взять. Сказав так, он поехал трусцой по ущелью — возможно, отправился искать Мамырбая.
Калыйпа, поняв, что осталась без поддержки, словно очнулась — казалось, у нее прибавилось сил и решительности. Бросилась к Маржангуль, которая, сидя верхом на лошади, поднимала к себе за руки младшего сына. Рванула малыша к себе — тот завизжал от боли. Схватив ребенка в охапку, Калыйпа с громкими воплями бросилась к юрте. Вбежала в дом, закрыла дверь и села тут же. Маржангуль в бешенстве спрыгнула с лошади, подбежала к двери и с силой пнула ее. Дверь раскололась, одна из досок провалилась внутрь — прямо на голову бедной Калыйпы. Кровь полилась по ее лицу. Что за крик, что за вопль тут поднялся! «Зарезала, зарезала'» — кричала Калыйпа и кидалась из стороны в сторону от одной стенки юрты к другой. Маржангуль вначале терпеливо ждала, пока старуха не перестанет кричать, но та все не унималась, не успокаивалась; тогда не сдержалась и невестка. Ухватила почтенную Калыйпу за руки и оттолкнула ее на постель. Сложенные горкой одеяла обрушились, завалили хозяйку. Четверо детей визжали с четырех разных сторон, и постороннему человеку, если бы кто слушал издалека, могло показаться, что здесь, в юрте, убивают друг друга. Старуха, которая во всю свою жизнь никогда и никому не уступала первенства в драке, сбросила с себя одеяла, вскочила и с лицом, залитым кровью, бросилась на Маржангуль, в одну секунду расцарапала ей щеки.
— Бесстыдная, бесстыдная! Не захотела расцарапать свое лицо, когда умер твой муж, так вот я расцарапаю тебя сама! Опозорю тебя перед народом, мерзавка! Где это видано, чтобы били свекровь, не приведи аллах еще увидеть твое лицо! О, Субанчи, где ты, меня зарезали!— кричала Калыйпа.
Субанчи был недалеко, за поворотом ущелья, и все слышал. Когда до него донеслись вопли жены, он лишь пробормотал себе под нос: «Ничего... это даже к лучшему. Так она излечится от тоски по невестке». Он понимал, что две женщины дерутся сейчас в доме, яростно вцепились друг в друга, и, естественно, не желал быть свидетелем этой схватки.
Когда две женщины тянули и рвали к себе самого младшею сына, они вывихнули ему руку. Теперь он плакал не переставая. Маржангуль, поняв, что произошло, рассвирепела еще больше. Показывая на приехавшего с ней человека как на свидетеля, кричала, что отдаст свекровь под суд, добьется, чтобы ее засудили. И с этим, кипя гневом, оскорбленная, униженная и злая, громко бранясь и угрожая, она пустилась в путь. У младшего мальчика болела рука, и плач его был слышен, наверное, даже аллаху. Маржангуль уже скрылась из виду, а плач ребенка все продолжал доноситься.
Субанчи видел, как ехала мимо плачущая Маржангуль, увозя свое добро и детей. Видел и не спустился к ним. Слезы скатывались по его щекам к бороде и терялись в ней. Все вокруг, все привычные склоны и ущелья казались ему теперь чужими. Дом осиротел, Калыйпы не было слышно. Возвращаться туда не хотелось. Лучше уж остаться в горах... лучше он поедет искать Мамырбая.
Старая Калыйпа, когда невестка, проклиная ее, скрылась за поворотом, вернулась в юрту, упала ничком и долго лежала так.
Наконец поднялась, огляделась.
Боже, что делается в доме!
Сердце ее похолодело, точно она лежала в могиле.
Мертвая тишина, и никого... На полу валяется рассыпанная, разбитая посуда. Разбросаны одеяла.
Подняв голову, Калыйпа заметила, что на привычном месте на стене нет портрета Калматая. Ну да, вчера, когда собирались соединить браком Мамырбая и Маржангуль, Субанчи снял его и спрятал в сундук. Теперь Калыйпа отыскала портрет. Калматай, улыбаясь, приветливо смотрел с фотографии, как будто ничего не случилось, как будто все оставалось на своем месте. «Ушла! Ушла Маржангуль! И я лишилась всего! О проклятая моя душа! Голова моя, рожденная для несчастий! О, Калматай, почему ты умер!» — причитала Калыйпа, глядя на портрет сына, и слезы, точно бусинки, сыпались из ее глаз. Ей показалось, будто Калматай отвечает на ее плач печальной улыбкой. От этого сделалось страшно, и Калыйпа поспешила снова убрать портрет в сундук.
В углу за постелью она увидела старую куклу младшего из сироток — без рук, без одной ноги, половина носа откололась. «Вот и я сейчас такая осталась — без рук, без ног...» — подумала Калыйпа. С острым чувством потери она оглядела юрту. Казалось, все вещи ругали ее, проклинали, кричали на нее, не любили... Не выдержав, она выбежала во двор. И тут в ушах у нее зазвучал голос плачущего сиротки. Калыйпа уже не владела собой. Бросилась бежать вслед за уехавшими.
Простоволосая, без калош, в одном платье, она бежала и бежала, спотыкаясь, путаясь в траве, и ей казалось, что она не двигается с места.
Обе собаки, опустив головы к земле, следовали за ней — похоже было, что они понимали случившееся и разделяют печаль хозяйки.
Когда Калыйпа падала, они ждали возле... казалось, вот-вот подхватят ее и отнесут домой, — так трогателен и заботлив был их вид.
Да, все покинули, бросили Калыйпу — только собаки оставались рядом.
Она добежала до берега реки и остановилась. Река преградила ей путь, бурля водоворотами, вздымая белую пену волн. Она как бы говорила Калыйпе — если пойдешь дальше, все равно ничего не сможешь сделать, возвращайся назад... да если и захочешь идти, я тебя не пущу.
Глядя на бег воды, Калыйпа вспомнила свою девичью пору. Вот так, как убегают сейчас волны, так ушли ее годы... Она была дочерью чабана. Как-то она пасла овец, и вдруг точно из-под земли прямо перед ней появился джигит, бедно одетый, но приятный внешностью и разговором. Это был Субанчи. Он просил, умолял ее... Умолял выслушать, хотел рассказать о своей любви к ней, как он истосковался, не смея подойти к ней. Она тогда испугалась, убежала... А он продолжал появляться перед ней: чуть она отойдет от дома — он тут как тут, прямо не давал ей прохода. Хоть у него и не было хорошей одежды, да глаза были ласковые, душа добрая. Он понравился девушке. Однажды она вышла из дома за водой, да так и не вернулась, ушла с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Старший мальчик замер в нерешительности. И подойти страшно — боялся бабушки, и не подойти страшно — мать еще больше рассердится.
Человек, приехавший вместе с Маржангуль, молчал, предоставив женщинам самим разбираться, кто прав, кто виноват. Всем своим печальным видом он как бы говорил:
«Что уж теперь поделаешь, смерть виновата во всем».
Субанчи находился сейчас на соседнем склоне, видел оттуда совершающееся дома и решил держаться подальше. Маржангуль он любил, за всю жизнь не сказал ей грубого слова, наоборот, всегда обращался с ней ласково, приветливо; теперь же он боялся, как бы при расставании в запальчивости не обидеть невестку. Жена заметила его и позвала, но Субанчи издалека ответил, чтобы она сама проводила Маржангуль и дала бы ей все, что та пожелает взять. Сказав так, он поехал трусцой по ущелью — возможно, отправился искать Мамырбая.
Калыйпа, поняв, что осталась без поддержки, словно очнулась — казалось, у нее прибавилось сил и решительности. Бросилась к Маржангуль, которая, сидя верхом на лошади, поднимала к себе за руки младшего сына. Рванула малыша к себе — тот завизжал от боли. Схватив ребенка в охапку, Калыйпа с громкими воплями бросилась к юрте. Вбежала в дом, закрыла дверь и села тут же. Маржангуль в бешенстве спрыгнула с лошади, подбежала к двери и с силой пнула ее. Дверь раскололась, одна из досок провалилась внутрь — прямо на голову бедной Калыйпы. Кровь полилась по ее лицу. Что за крик, что за вопль тут поднялся! «Зарезала, зарезала'» — кричала Калыйпа и кидалась из стороны в сторону от одной стенки юрты к другой. Маржангуль вначале терпеливо ждала, пока старуха не перестанет кричать, но та все не унималась, не успокаивалась; тогда не сдержалась и невестка. Ухватила почтенную Калыйпу за руки и оттолкнула ее на постель. Сложенные горкой одеяла обрушились, завалили хозяйку. Четверо детей визжали с четырех разных сторон, и постороннему человеку, если бы кто слушал издалека, могло показаться, что здесь, в юрте, убивают друг друга. Старуха, которая во всю свою жизнь никогда и никому не уступала первенства в драке, сбросила с себя одеяла, вскочила и с лицом, залитым кровью, бросилась на Маржангуль, в одну секунду расцарапала ей щеки.
— Бесстыдная, бесстыдная! Не захотела расцарапать свое лицо, когда умер твой муж, так вот я расцарапаю тебя сама! Опозорю тебя перед народом, мерзавка! Где это видано, чтобы били свекровь, не приведи аллах еще увидеть твое лицо! О, Субанчи, где ты, меня зарезали!— кричала Калыйпа.
Субанчи был недалеко, за поворотом ущелья, и все слышал. Когда до него донеслись вопли жены, он лишь пробормотал себе под нос: «Ничего... это даже к лучшему. Так она излечится от тоски по невестке». Он понимал, что две женщины дерутся сейчас в доме, яростно вцепились друг в друга, и, естественно, не желал быть свидетелем этой схватки.
Когда две женщины тянули и рвали к себе самого младшею сына, они вывихнули ему руку. Теперь он плакал не переставая. Маржангуль, поняв, что произошло, рассвирепела еще больше. Показывая на приехавшего с ней человека как на свидетеля, кричала, что отдаст свекровь под суд, добьется, чтобы ее засудили. И с этим, кипя гневом, оскорбленная, униженная и злая, громко бранясь и угрожая, она пустилась в путь. У младшего мальчика болела рука, и плач его был слышен, наверное, даже аллаху. Маржангуль уже скрылась из виду, а плач ребенка все продолжал доноситься.
Субанчи видел, как ехала мимо плачущая Маржангуль, увозя свое добро и детей. Видел и не спустился к ним. Слезы скатывались по его щекам к бороде и терялись в ней. Все вокруг, все привычные склоны и ущелья казались ему теперь чужими. Дом осиротел, Калыйпы не было слышно. Возвращаться туда не хотелось. Лучше уж остаться в горах... лучше он поедет искать Мамырбая.
Старая Калыйпа, когда невестка, проклиная ее, скрылась за поворотом, вернулась в юрту, упала ничком и долго лежала так.
Наконец поднялась, огляделась.
Боже, что делается в доме!
Сердце ее похолодело, точно она лежала в могиле.
Мертвая тишина, и никого... На полу валяется рассыпанная, разбитая посуда. Разбросаны одеяла.
Подняв голову, Калыйпа заметила, что на привычном месте на стене нет портрета Калматая. Ну да, вчера, когда собирались соединить браком Мамырбая и Маржангуль, Субанчи снял его и спрятал в сундук. Теперь Калыйпа отыскала портрет. Калматай, улыбаясь, приветливо смотрел с фотографии, как будто ничего не случилось, как будто все оставалось на своем месте. «Ушла! Ушла Маржангуль! И я лишилась всего! О проклятая моя душа! Голова моя, рожденная для несчастий! О, Калматай, почему ты умер!» — причитала Калыйпа, глядя на портрет сына, и слезы, точно бусинки, сыпались из ее глаз. Ей показалось, будто Калматай отвечает на ее плач печальной улыбкой. От этого сделалось страшно, и Калыйпа поспешила снова убрать портрет в сундук.
В углу за постелью она увидела старую куклу младшего из сироток — без рук, без одной ноги, половина носа откололась. «Вот и я сейчас такая осталась — без рук, без ног...» — подумала Калыйпа. С острым чувством потери она оглядела юрту. Казалось, все вещи ругали ее, проклинали, кричали на нее, не любили... Не выдержав, она выбежала во двор. И тут в ушах у нее зазвучал голос плачущего сиротки. Калыйпа уже не владела собой. Бросилась бежать вслед за уехавшими.
Простоволосая, без калош, в одном платье, она бежала и бежала, спотыкаясь, путаясь в траве, и ей казалось, что она не двигается с места.
Обе собаки, опустив головы к земле, следовали за ней — похоже было, что они понимали случившееся и разделяют печаль хозяйки.
Когда Калыйпа падала, они ждали возле... казалось, вот-вот подхватят ее и отнесут домой, — так трогателен и заботлив был их вид.
Да, все покинули, бросили Калыйпу — только собаки оставались рядом.
Она добежала до берега реки и остановилась. Река преградила ей путь, бурля водоворотами, вздымая белую пену волн. Она как бы говорила Калыйпе — если пойдешь дальше, все равно ничего не сможешь сделать, возвращайся назад... да если и захочешь идти, я тебя не пущу.
Глядя на бег воды, Калыйпа вспомнила свою девичью пору. Вот так, как убегают сейчас волны, так ушли ее годы... Она была дочерью чабана. Как-то она пасла овец, и вдруг точно из-под земли прямо перед ней появился джигит, бедно одетый, но приятный внешностью и разговором. Это был Субанчи. Он просил, умолял ее... Умолял выслушать, хотел рассказать о своей любви к ней, как он истосковался, не смея подойти к ней. Она тогда испугалась, убежала... А он продолжал появляться перед ней: чуть она отойдет от дома — он тут как тут, прямо не давал ей прохода. Хоть у него и не было хорошей одежды, да глаза были ласковые, душа добрая. Он понравился девушке. Однажды она вышла из дома за водой, да так и не вернулась, ушла с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85