Очень он быстро вошел в жизнь аила. Куда ни посылали его работать для колхоза — все исполнял с готовностью и старательно. Пока был на Украине, научился строить дома — сам поставил себе в аиле дом в две комнаты. А потом и женился.
— Я думаю о его жене, Мамырбай: как она вышла за него, такого старого? Говорят, была самая красивая девушка в аиле.
— Да, и у нее был жених, чабан из соседнего колхоза. Помню его — видный был, с лица румяный, только прихрамывал на правую ногу. Заехал как-то к нам: пропал конь у него... Конь позже нашелся, кто-то отвел его в горы и отпустил там... Потом, помню, бедные отец и мать его так горько плакали у конторы, все приговаривали: «Как будто выхватили сына из наших рук... ждем, вот сейчас приедет, вот сейчас вернется... оказывается, убили...» Тогда этого Барктабаса таскали к следователю больше месяца. Но он, выяснилось, во время убийства больной лежал дома — тогда его оставили в покое. Иначе бы подозрение пало на него.
— Оказывается, он болел и тогда, когда был убит мой отец. Соседи его подтвердили, что да, правда, несколько дней, как не встает с постели. А мама все время обвиняла его...
— Я помню — на другой день после похорон твоего отца он пришел к вашему дому — оплакивая погибшего. Видно, все же не он убил. Сама подумай: человек перевидал столько всего — и хорошего, и плохого, — конечно, решил начать новую жизнь, честно трудиться.
— Ладно, давай больше не будем о нем... И без того в пещере...
— Плохо, что ли? Посмотри! Ливень не унимается. А здесь тепло, сухо, постель будет сейчас готова. Ты — Айчурек, я — Семетей...
— Еще и смеешься надо мной, да? Может, нарочно завел меня сюда?.. Ты, оказывается, нечестный человек! И зачем я послушалась тебя... С виду такой скромный, а на самом деле... Постыдился бы, Мамырбай. И я поверила тебе...
На глазах у Керез заблестели слезы, она отвернулась. Мамырбай растерялся: надо же было так неудачно пошутить — обидел девушку. Он стоял рядом с ней, жалел ее — еле сдерживался, чтобы не обнять... Попробовал заговорить о постороннем, но девушка молчала с неприступным видом.
Честно говоря, вначале Керез думала лишь в шутку припугнуть Мамырбая, но постепенно ее веселость ушла. Она увидела все как бы заново, со стороны — увидела мокрого, в помятой одежде, усталого Мамырбая — и неожиданно для себя самой и вправду рассердилась— то ли на юношу, то ли на себя, то ли на все это неожиданное приключение. Раздражение искало выхода — она поднялась и стала собираться в дорогу. Еще минуту назад не думала о том, чтобы уйти, — это решение как-то само по себе возникло в ней. Быстро уложила свои вещи в чемодан, закрыла его. Мамырбай видел, что останавливать ее сейчас, уговаривать, просить — бесполезно, и не мешал ей. Девушка направилась к выходу из пещеры; снаружи было темно и страшно. Казалось, сделай только лишь шаг — и неизвестные враждебные силы набросятся на тебя. Упрямая, она все-таки попробовала было шагнуть в ночь, ее окатили потоки дождя — и она тут же попятилась, боясь, что поскользнется в темноте. «Мама!» — вскрикнула она от страха. Мамырбай только и ждал этого — подбежал и обнял девушку.
— Разве можно выходить в такую ночь! Пойдем к костру... Разве не слышишь, сколько камней несет сверху вода, — неужели хочешь подставить голову? Я ведь пошутил только насчет Айчурек и Семетея, не обижайся, Керез. Что делать, если не умею говорить красиво, как другие... Сразу выкладываю, что у меня на душе... И на собраниях я такой, ты ведь знаешь. Если скажу два слова, одно выходит неловким, резким. Что поделаешь, Керез, таким я родился. Бывают люди скользкие как мыло, и сами такие, и слова у них такие. Я им не доверяю. Честный и чистый человек никогда не скрывает своих мыслей, Керез. Ну, извини, если слова мои показались тебе грубыми. Не обижайся на меня, Керез. Пусть я стану собакой, если думал обидеть тебя, — я ведь хотел просто рассмешить, порадовать тебя — и вот что получилось Нельзя же нам обижаться друг на друга здесь, в грозу, в пещере, — даже смешно... — Мамырбай захлопотал около девушки, взял из ее рук чемодан, поставил на старое место, разжег побольше огонь, усадил ее поудобнее. Суетился, заботился... изо всех сил старался вызвать улыбку на лице девушки. И вот наконец девушка смягчилась, глаза сощурились, легонько усмехнулась. На душе у джигита отлегло. Обрадовался, засмеялся, сел напротив девушки у костра, запел тихонечко.
Голос его заполнил пещеру и, словно невидимые крылья, поднимал девушку все выше и выше. Ее как бы мягко качало в каком-то особенном пространстве, где были только свет костра и ласковая песня джигита, говорившего в песне то, что никогда бы не решился сказать обычными словами. Он говорил девушке о своей любви. Его любовь была такой же яркой и горячей, как пламя костра в темной холодной пещере, такой же нежной, как его песня... И слова его семенами падали в сердце девушки и пускали сладкие ростки. Ах, как он поет... хоть и не умеет красиво говорить, но какую прелестную песню поет ей... Девушка вспомнила о своей недавней обиде — и раскаялась, пожалела, что так обидела парня подозрением. «Совсем не грубый он... очень хороший», — всплыла и утвердилась мысль. Джигит и не подозревал об этом, а если бы догадался, то, наверное, бросился бы плясать о г радости...
Девушка сидела, наклонясь к костру, две ее косы свесились вперед. Ветер залетал в пещеру, играл с пламенем, бросал языки его близко к девушке. Огонь, не подступая вплотную, казалось, слегка поглаживал волосы Керез — вот-вот накинется на нее. Мамырбай встревожился.
— Не подставляй волосы огню, пересядь подальше. — Он отодвинул ближнюю к девушке пылающую ветку, подошел и осторожно откинул свешивавшуюся косу за спину девушки. Ждал, что она скажет что-то, остановит его, но девушка молчала. Тогда он так же бережно откинул вторую косу. Тихонько провел рукой по спине девушки, словно бы проверяя, высохло ли наконец ее платье. Керез опять не остановила его. — Кажется, ты уже согрелась, да? Летний дождь, он ведь теплый, от него не может быть вреда. К утру ливень кончится, пойдем к нашему Кыз-Булаку, будем радоваться возвращению, праздник будет... — Джигит тихонько обнял девушку. На этот раз она прямо и доверчиво посмотрела ему в глаза, улыбнулась. Мамыдбай верно понял: на душе у нее прояснилось, обида прошла.
Он и сам теперь внимательно и с доверием смотрел на девушку. Сейчас ему открылась в ней новая, незнакомая прелесть — не видел, не понимал, не мог оценить раньше. Каждый взлет ресниц, ласковый взгляд поднимал в его сердце бурю огня. Казалось, разорвется оно сейчас, бедное его сердце. Еще ни одна девушка не награждала его такими ласковыми взглядами, не приходилось ему видеть такие чудесные глаза.
«Как же я раньше не замечал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85