Керез, хоть и переживала, и нервничала, но, подчиняясь матери, не подавала виду, что жалеет вещи, делала все, что ей говорят.
— Бросай теперь дальше, за верблюда! Этот бедняга вместо плотины защитил нас. Кажется, вода уже остановлена, теперь освободим его. Может, околеет, а может, если судьба, еще останется жив. Эй, Бедел, подними его голову! Эх, если б не глухота этого несчастного...
Буюркан подвела Бедела к верблюду. Когда она показала, что делать, парень обрадовался. Подвел руку под шею верблюда, поднял, но силы уже оставили животное — не могло удержать голову.
Когда укрепили запруду и вода пошла в сторону, Бедел развязал ноги верблюда, похлопал его, но верблюд не поднялся, даже не сдвинулся с места. Продолжал лежать, вытянув по земле шею.
— Дочка! Принеси какое-нибудь из одеял, что на кровати, и накрой верблюда. Кажется, там осталось одно из верблюжьей шерсти, неси его! Пусть он согреется под одеялом, сделанным из его же шерсти!
Керез в это время отбирала в палатке замерзших, намокших в воде ягнят, переносила их в другую, сухую палатку, в юрту и не слышала слов матери. Вместо нее пошла Алчадай. Она взяла с кровати одно из теплых одеял и накрыла верблюда.
Теперь Алчадай восхищалась Буюркан: «Вот настоящий человек! Для народного дела не жалеет ни себя, ни имущества, отдает все. Я бы не смогла так, — признавалась себе Алчадай. — А Буюркан — она не тянет к себе, наоборот, отдает. Сколько лет собирала, наживала — и теперь все это осталось под камнями... И ни слова, будто и не жалеет... Сколько бы я ни старалась, все равно не смогу быть как она. Когда она сделалась Героиней, я позавидовала, позавистничала. Я обижалась, думая, что же в ней такого особенного, чтобы считаться Героиней? Почему не видят, как я пасу своих быков? А оказывается, в ней на самом деле есть это самое геройство, чистота, широта, сила. Ведь сегодня поток с горы подчинился исключительно ее геройству. Когда-то на этом же месте прошел точно такой поток и причинил многие несчастья... да, так тогда одна женщина сделала точно то же самое. Отвела воду, устроив запруду, бросив туда все свои одеяла... Подумать только, как Буюркан сохранила у себя в памяти... Но если бы я и помнила, все равно не смогла бы поступить как она.
Положила на колени верблюда, решилась. Я все боялась, что он умрет...» — думала Алчадай.
— Накрыла? Ты кто? Керез?
— Она перетаскивает ягнят. Это я, Алчадай.
— Унялся поток. Как будто остановили сильное кровотечение. И я себя связала бы, лишь бы повернуть, отвести воду. Как бедняга верблюд? Шея у бедного вытянулась, будто аркан... Бедел, подтяни-ка его сюда!— Буюркан похлопала Бедела по спине. И лишь сейчас только заметила, что он в трусах, босиком. Трясется всем телом от холода, зуб на зуб не попадает. — Где твоя одежда? Беги, оденься быстро! Раздевался во дворе, осталось ли что-нибудь сухое после дождя, несчастный...
Буюркан привела Бедела в юрту. Конечно, то, что он снял с себя, укладываясь спать во дворе, все было мокрое. Буюркан дала ему свой чапан. Бедел дрожал так, будто сквозь него пропустили электрический ток; накинул чапан на плечи, сел у очага. И все же старался показаться перед Керез не боящимся ни холода, ни усталости и на вопрос: «Замерз?» — отрицательно качал головой. Керез нашла какие-то старые сапожки и стояла у порога, переобувалась. Алчадай, как башлыком, укрылась мешком, он смешно торчал у нее на голове. Буюркан выжимала мокрый подол. Ягнята, загнанные в юрту, удивленно уставились на фонарь, подвешенный к тундуку.
В этот момент собаки с лаем бросились в темноту мимо юрты. Одна взвизгнула, как будто ее кто-то ударил, припала к юрте, но потом снова начала лаять. Буюркан схватила ружье, выбежала, и тут же раздался выстрел.
Собаки, услышав выстрел, осмелели и бросились кого-то догонять.
Овцы в испуге шарахнулись вверх по склону. Лай собак доносился теперь со стороны нижнего ущелья. Буюркан, почувствовав, что там творится неладное, побежала следом за ними, держа ружье наперевес. Прямо перед ней промелькнула в темноте какая-то низкая длинная тень — сначала приняла за собаку, но оказалось — волк, успел отбить часть овец. Буюркан, подбадривая собак криком, вскинула ружье, выстрелила. Отделившиеся овцы, тяжело дыша, взрыхляя копытами землю, вернулись в загон. Неизвестно скольких зарезал волк, сколько осталось невредимыми... То одна беда, то другая.
С фонарями в руках Буюркан и Керез собрали отару посреди двора. Овцы, напуганные волком, беспокойно озираются, чуют близкую опасность. Готовы сорваться с места и нестись куда ни попало, если только появится низкая хищная тень.
Вскоре вернулись собаки. Одна, как бы жалуясь, терлась о ноги Буюркан, и та наконец в свете фонаря заметила кровь — оказалось, у бедняги нет хвоста, вырвал волк.
Вынесли из юрты лекарства, смазали и перевязали рану. Через некоторое время волки опять появились неподалеку — собаки вновь с лаем бросились во тьму. Раздался выстрел из ружья. Лай собак теперь слышался выше по склону. От соседей тоже донеслись крики и выстрелы, — видимо, и там напали волки.
Подул ветер с гор, через некоторое время дождь ослабел. Над Кыз-Булаком в небе появился просвет величиной с юрту. И наконец облака стали передвигаться, толкаться, то разбегаясь, то сбиваясь в кучу, словно стадо, и вскоре то там, то здесь начало проглядывать чистое небо. Звезды после такого сильного дождя казались еще красивее, крупнее, ярче.
— Божье наказание, прямо чуть небо не обрушилось! Сколько дождей я перевидала на своем веку, но такого не помню: все расщелины, все ущелья превратились в реки. Посмотреть бы сейчас на наш Талас, и без того бурный, что же после такого ливня! Пригони-ка ближе тот край отары, Керез! Волки недалеко — как бы эти овцы не кинулись бежать. Бедел, верно, сильно замерз, не выходит из дома. С чего это он вдруг вздумал раздеться под ливнем? Ведь никогда не жалел свою одежду, что с ним случилось? Ни холода, ни усталости не замечает. Странно — есть стал мало, вроде стесняется. Если пойдешь в юрту, скажи, чтобы взял из кухни чего-нибудь да поел.
— Он сейчас возле овец. Разве вытерпит, будет лежать в доме в такую пору? — ответила Керез. У нее еле ворочался язык от усталости, говорила с трудом.
— Иди в юрту, дочка! Боюсь, простудишься. Иди поешь и ты чего-нибудь! Небо уже проясняется, теперь никто не посмеет тронуть овец, иди, милая. Кажется, в термосе есть чай, иди выпей, дай и Беделу.
Керез пошла в юрту.
Собаки наперегонки кидались то в одну сторону, то в другую, то наконец немного успокоились, подошли поближе к Буюркан, высунув языки и тяжело дыша. Лишь время от времени взлаивали, повернув морды к Кыз-Булаку, наверное, волк ушел в том направлении.
Наутро небо было чистое, без единого облачка, казалось, оно ничего не видело, ничего не знает — какая там гроза, какой потоп?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— Бросай теперь дальше, за верблюда! Этот бедняга вместо плотины защитил нас. Кажется, вода уже остановлена, теперь освободим его. Может, околеет, а может, если судьба, еще останется жив. Эй, Бедел, подними его голову! Эх, если б не глухота этого несчастного...
Буюркан подвела Бедела к верблюду. Когда она показала, что делать, парень обрадовался. Подвел руку под шею верблюда, поднял, но силы уже оставили животное — не могло удержать голову.
Когда укрепили запруду и вода пошла в сторону, Бедел развязал ноги верблюда, похлопал его, но верблюд не поднялся, даже не сдвинулся с места. Продолжал лежать, вытянув по земле шею.
— Дочка! Принеси какое-нибудь из одеял, что на кровати, и накрой верблюда. Кажется, там осталось одно из верблюжьей шерсти, неси его! Пусть он согреется под одеялом, сделанным из его же шерсти!
Керез в это время отбирала в палатке замерзших, намокших в воде ягнят, переносила их в другую, сухую палатку, в юрту и не слышала слов матери. Вместо нее пошла Алчадай. Она взяла с кровати одно из теплых одеял и накрыла верблюда.
Теперь Алчадай восхищалась Буюркан: «Вот настоящий человек! Для народного дела не жалеет ни себя, ни имущества, отдает все. Я бы не смогла так, — признавалась себе Алчадай. — А Буюркан — она не тянет к себе, наоборот, отдает. Сколько лет собирала, наживала — и теперь все это осталось под камнями... И ни слова, будто и не жалеет... Сколько бы я ни старалась, все равно не смогу быть как она. Когда она сделалась Героиней, я позавидовала, позавистничала. Я обижалась, думая, что же в ней такого особенного, чтобы считаться Героиней? Почему не видят, как я пасу своих быков? А оказывается, в ней на самом деле есть это самое геройство, чистота, широта, сила. Ведь сегодня поток с горы подчинился исключительно ее геройству. Когда-то на этом же месте прошел точно такой поток и причинил многие несчастья... да, так тогда одна женщина сделала точно то же самое. Отвела воду, устроив запруду, бросив туда все свои одеяла... Подумать только, как Буюркан сохранила у себя в памяти... Но если бы я и помнила, все равно не смогла бы поступить как она.
Положила на колени верблюда, решилась. Я все боялась, что он умрет...» — думала Алчадай.
— Накрыла? Ты кто? Керез?
— Она перетаскивает ягнят. Это я, Алчадай.
— Унялся поток. Как будто остановили сильное кровотечение. И я себя связала бы, лишь бы повернуть, отвести воду. Как бедняга верблюд? Шея у бедного вытянулась, будто аркан... Бедел, подтяни-ка его сюда!— Буюркан похлопала Бедела по спине. И лишь сейчас только заметила, что он в трусах, босиком. Трясется всем телом от холода, зуб на зуб не попадает. — Где твоя одежда? Беги, оденься быстро! Раздевался во дворе, осталось ли что-нибудь сухое после дождя, несчастный...
Буюркан привела Бедела в юрту. Конечно, то, что он снял с себя, укладываясь спать во дворе, все было мокрое. Буюркан дала ему свой чапан. Бедел дрожал так, будто сквозь него пропустили электрический ток; накинул чапан на плечи, сел у очага. И все же старался показаться перед Керез не боящимся ни холода, ни усталости и на вопрос: «Замерз?» — отрицательно качал головой. Керез нашла какие-то старые сапожки и стояла у порога, переобувалась. Алчадай, как башлыком, укрылась мешком, он смешно торчал у нее на голове. Буюркан выжимала мокрый подол. Ягнята, загнанные в юрту, удивленно уставились на фонарь, подвешенный к тундуку.
В этот момент собаки с лаем бросились в темноту мимо юрты. Одна взвизгнула, как будто ее кто-то ударил, припала к юрте, но потом снова начала лаять. Буюркан схватила ружье, выбежала, и тут же раздался выстрел.
Собаки, услышав выстрел, осмелели и бросились кого-то догонять.
Овцы в испуге шарахнулись вверх по склону. Лай собак доносился теперь со стороны нижнего ущелья. Буюркан, почувствовав, что там творится неладное, побежала следом за ними, держа ружье наперевес. Прямо перед ней промелькнула в темноте какая-то низкая длинная тень — сначала приняла за собаку, но оказалось — волк, успел отбить часть овец. Буюркан, подбадривая собак криком, вскинула ружье, выстрелила. Отделившиеся овцы, тяжело дыша, взрыхляя копытами землю, вернулись в загон. Неизвестно скольких зарезал волк, сколько осталось невредимыми... То одна беда, то другая.
С фонарями в руках Буюркан и Керез собрали отару посреди двора. Овцы, напуганные волком, беспокойно озираются, чуют близкую опасность. Готовы сорваться с места и нестись куда ни попало, если только появится низкая хищная тень.
Вскоре вернулись собаки. Одна, как бы жалуясь, терлась о ноги Буюркан, и та наконец в свете фонаря заметила кровь — оказалось, у бедняги нет хвоста, вырвал волк.
Вынесли из юрты лекарства, смазали и перевязали рану. Через некоторое время волки опять появились неподалеку — собаки вновь с лаем бросились во тьму. Раздался выстрел из ружья. Лай собак теперь слышался выше по склону. От соседей тоже донеслись крики и выстрелы, — видимо, и там напали волки.
Подул ветер с гор, через некоторое время дождь ослабел. Над Кыз-Булаком в небе появился просвет величиной с юрту. И наконец облака стали передвигаться, толкаться, то разбегаясь, то сбиваясь в кучу, словно стадо, и вскоре то там, то здесь начало проглядывать чистое небо. Звезды после такого сильного дождя казались еще красивее, крупнее, ярче.
— Божье наказание, прямо чуть небо не обрушилось! Сколько дождей я перевидала на своем веку, но такого не помню: все расщелины, все ущелья превратились в реки. Посмотреть бы сейчас на наш Талас, и без того бурный, что же после такого ливня! Пригони-ка ближе тот край отары, Керез! Волки недалеко — как бы эти овцы не кинулись бежать. Бедел, верно, сильно замерз, не выходит из дома. С чего это он вдруг вздумал раздеться под ливнем? Ведь никогда не жалел свою одежду, что с ним случилось? Ни холода, ни усталости не замечает. Странно — есть стал мало, вроде стесняется. Если пойдешь в юрту, скажи, чтобы взял из кухни чего-нибудь да поел.
— Он сейчас возле овец. Разве вытерпит, будет лежать в доме в такую пору? — ответила Керез. У нее еле ворочался язык от усталости, говорила с трудом.
— Иди в юрту, дочка! Боюсь, простудишься. Иди поешь и ты чего-нибудь! Небо уже проясняется, теперь никто не посмеет тронуть овец, иди, милая. Кажется, в термосе есть чай, иди выпей, дай и Беделу.
Керез пошла в юрту.
Собаки наперегонки кидались то в одну сторону, то в другую, то наконец немного успокоились, подошли поближе к Буюркан, высунув языки и тяжело дыша. Лишь время от времени взлаивали, повернув морды к Кыз-Булаку, наверное, волк ушел в том направлении.
Наутро небо было чистое, без единого облачка, казалось, оно ничего не видело, ничего не знает — какая там гроза, какой потоп?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85