Валялось лишь несколько пробитых штыками консервных банок, и на стене было вырезано кинжалом: «В горах вы найдете свою гибель».
Матросы разожгли костер, натопили снегу, сварили два последних автоматных ремня, съели их.
На дым костра пришли партизаны бригады Семилетова, искавшие матросов по заданию Большой земли, и привели их к Лелюкову.
Рассказ Саши невольно возвращал меня к мысли о Пашке Фесенко. Вот как понимал вопросы чести и долга Саша Редутов. А если бы наши советские молодые люди поступали так, как поступает Пашка Фесенко? Неужели мы найдем в своих сердцах какое-то сострадание к таким, как Пашка? Meня утешает, что хорошей, мужественной, преданной молодежи больше, гораздо больше, чем таких, как Пашка. Я делюсь своими мыслями с Сашей, и он согласен со мной.
– Я тоже думаю, Сергей, – говорит он, – хорошей молодежи много больше, чем плохой.
На пятый день моего пребывания в лесу я сидел в шалаше отца и писал план своего доклада на совещании командного состава соединения о подготовке плацдарма для наступательных действий Красной Армии. Я услышал, что кто-то вошел в шалаш, остановился возле порога, но я продолжал писать, не оборачиваясь. Мне показалось, что это вошел отец. Чьи-то руки закрывают мне глаза, я вскакиваю и вижу перед собой Люсю – исхудавшую, с косичками, упавшими на плечи, в разбитых туфлях, забрызганных грязью. Я шепчу только одно слово – ее имя – и вижу, как слезы заволакивают ее глаза, и, уже не сдерживая своих чувств, она рыдает громко, взахлеб и безвольно, как надломленная, опускается на мои руки.
Полог шалаша приподнимается. В дверях улыбающийся Яша.
– Баширов сделал налет на тюрьму, Сергей, – сказал он. – Мы давно вынашивали план этой операции…
Глава восьмая
Катерина
Деревья начали сбрасывать листву. Обнажились горы, чаше поднимался туман. И однажды утром, выйдя на поляну, я увидел придавленные инеем травы.
Птицы улетели, и горы начало забрасывать снегом. Вначале – Чатыр-Даг, который виден отсюда, а потом и более низкие горы – Айваз-Кош, Сугут-Оба, Эльмели.
Несмотря на зиму, связь с Большой землей становилась все теснее и теснее. Партизанские отряды теперь все плотней объединялись армией, готовившей наступление на южном стратегическом крыло фронта. Ж
Мне приходилось в трудной обстановке выполнять свои обязанности. Оперативные расчеты, педантично требуемые от штаба Лелюковым, Кожанов делал спустя рукава, со злым пренебрежением к бумаге. Он по одной мерке решал все задачи.
Может быть, поэтому соединение Лелюкова в наиболее драматический период, когда клеши карательных отрядов сжимали его, и потерпело несколько поражений.
Я не узнавал в сегодняшнем Кожанове того капитана, который когда-то ночью рассказывал о бое у хутора Заветного.
Изменился и Лелюков: стал грубее, я бы сказал, деспотичней, но не утратил своего командирского чутья. Он умел видеть главное, не пренебрегал советами других и к критике относился терпимо.
Кожанов же любил поучать других, но сам не выносил чужих советов. Он понимал смысл моей роли и болезненно это переживал.
– Ну что ж, молодой человек, – как-то сказал он, – если больше меня знаешь и лучше соображаешь, валяй! Мешать не буду – значит, тебе виднее. Поглядим – увидим.
Кожанов пренебрежительно относился к разведке, ограничиваясь сведениями, необходимыми только для его соединения. Политико-моральное состояние частей противника его мало занимало.
Затребованный нами новый начштаба не был прислан Большой землей, а вместо него прибыл пакет с инструкциями и предписание, адресованное на мое имя.
Инструкции привез однажды ночью «авиакомар», опустившийся на условное место, освещенное горящим в банках мазутом.
К зиме мы покинули Джейляву и перешли на семь километров юго-восточнее. На Джейляве оставили Гаврилова с тыловым хозяйством и первую бригаду Маслакова. На новых местах быстро устроили блиндажи, вырыли и утеплили землянки, мне отвели отдельную. Лелюков, по моей просьбе, посылал меня в операции. Через месяц я успел познакомиться со своими отрядами, изучить их, побывать в стычках с врагом.
Щупальцы партизан стали расширяться. Теперь не Мерельбан преследовал нас, а мы не давали ему покоя: вырезали сторожевые посты, громили мелкие отряды. Мы лучше наладили связь с партизанами-соседями, и теперь стыки между соединениями не угрожали нам, как прежде, и возможности изоляции того или иного партизанского района стало гораздо меньше.
Нами была установлена связь крымских татар с турками. Две недели мы сторожили побережье и обнаружили выброску на полуостров турецких агентов. Взрослое население татарских сел, расположенных в горах, ушло в долины, к шоссе, в города. Оккупанты посылали в горные села вооруженные обозы, вывозили зерно, угоняли скот, чтобы заморить нас. Приходилось думать о зиме и активизировать продовольственные операции, с боями отбивая у оккупантов обозы. Захваченное продовольствие и оружие приходилось рассредоточивать по разным лесным похоронкам и минировать базы, что зачастую спасало их от разграбления.
Мы высылали боевые разведки в высокогорные кошары, откуда пополняли наши мясные запасы и вызволяли загнанных туда немцами советских женщин.
Теперь уже Чатыр-Даг по всей своей каменной вершине был обсыпан снегом, студеные зимние облака надолго прицеплялись к скалам, торчавшим, как пальцы, ноги скользили на обледенелых тропах, и вода была так холодна, что от нее ломило виски.
Однажды, позавтракав жареной кониной, мы сидели в блиндаже начштаба, возле железной печи. Пахло неструганым буком, сырой землей, отходившей от тепла, и табаком: Кожанов курил.
В блиндаж вошел ординарец Семилетова, быстрый, стремительный грузин Донадзе. Он передал устное донесение Семилетова о том, что разведчики Молодежного отряда только что привели из высокогорной кошары полонянку.
– Пойди, Лагунов, посмотри, разберись, – сказал Кожанов, усмехаясь. – Лес населен врагами. Могут такую привести девушку – весь лагерь на воздух.
Большая группа партизан собралась возле вечного костра, разложенного у скалы. Партизаны окружили приведенную девушку, ее за людьми не было видно, другие стояли возле Коли Шувалова. Он пил воду из принесенного Люсей кувшина и взволнованно рассказывал, как они освободили девушку в горной кошаре на Яйле.
Саша с кинжалом подполз к двум полицейским, которые вязали черноокую русскую девушку с рассыпанными по плечам волосами, бросился на них и прикончил.
Саша сидел на пеньке, отвернувшись, словно прислушивался к скрипу ветвей.
Я с Люсей подошел к партизанам, окружившим девушку. Она стояла ближе к скале, отмахиваясь от дыма костра, и своими влажными, черными и чуть скошенными глазами жадно выискивала кого-то в толпе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Матросы разожгли костер, натопили снегу, сварили два последних автоматных ремня, съели их.
На дым костра пришли партизаны бригады Семилетова, искавшие матросов по заданию Большой земли, и привели их к Лелюкову.
Рассказ Саши невольно возвращал меня к мысли о Пашке Фесенко. Вот как понимал вопросы чести и долга Саша Редутов. А если бы наши советские молодые люди поступали так, как поступает Пашка Фесенко? Неужели мы найдем в своих сердцах какое-то сострадание к таким, как Пашка? Meня утешает, что хорошей, мужественной, преданной молодежи больше, гораздо больше, чем таких, как Пашка. Я делюсь своими мыслями с Сашей, и он согласен со мной.
– Я тоже думаю, Сергей, – говорит он, – хорошей молодежи много больше, чем плохой.
На пятый день моего пребывания в лесу я сидел в шалаше отца и писал план своего доклада на совещании командного состава соединения о подготовке плацдарма для наступательных действий Красной Армии. Я услышал, что кто-то вошел в шалаш, остановился возле порога, но я продолжал писать, не оборачиваясь. Мне показалось, что это вошел отец. Чьи-то руки закрывают мне глаза, я вскакиваю и вижу перед собой Люсю – исхудавшую, с косичками, упавшими на плечи, в разбитых туфлях, забрызганных грязью. Я шепчу только одно слово – ее имя – и вижу, как слезы заволакивают ее глаза, и, уже не сдерживая своих чувств, она рыдает громко, взахлеб и безвольно, как надломленная, опускается на мои руки.
Полог шалаша приподнимается. В дверях улыбающийся Яша.
– Баширов сделал налет на тюрьму, Сергей, – сказал он. – Мы давно вынашивали план этой операции…
Глава восьмая
Катерина
Деревья начали сбрасывать листву. Обнажились горы, чаше поднимался туман. И однажды утром, выйдя на поляну, я увидел придавленные инеем травы.
Птицы улетели, и горы начало забрасывать снегом. Вначале – Чатыр-Даг, который виден отсюда, а потом и более низкие горы – Айваз-Кош, Сугут-Оба, Эльмели.
Несмотря на зиму, связь с Большой землей становилась все теснее и теснее. Партизанские отряды теперь все плотней объединялись армией, готовившей наступление на южном стратегическом крыло фронта. Ж
Мне приходилось в трудной обстановке выполнять свои обязанности. Оперативные расчеты, педантично требуемые от штаба Лелюковым, Кожанов делал спустя рукава, со злым пренебрежением к бумаге. Он по одной мерке решал все задачи.
Может быть, поэтому соединение Лелюкова в наиболее драматический период, когда клеши карательных отрядов сжимали его, и потерпело несколько поражений.
Я не узнавал в сегодняшнем Кожанове того капитана, который когда-то ночью рассказывал о бое у хутора Заветного.
Изменился и Лелюков: стал грубее, я бы сказал, деспотичней, но не утратил своего командирского чутья. Он умел видеть главное, не пренебрегал советами других и к критике относился терпимо.
Кожанов же любил поучать других, но сам не выносил чужих советов. Он понимал смысл моей роли и болезненно это переживал.
– Ну что ж, молодой человек, – как-то сказал он, – если больше меня знаешь и лучше соображаешь, валяй! Мешать не буду – значит, тебе виднее. Поглядим – увидим.
Кожанов пренебрежительно относился к разведке, ограничиваясь сведениями, необходимыми только для его соединения. Политико-моральное состояние частей противника его мало занимало.
Затребованный нами новый начштаба не был прислан Большой землей, а вместо него прибыл пакет с инструкциями и предписание, адресованное на мое имя.
Инструкции привез однажды ночью «авиакомар», опустившийся на условное место, освещенное горящим в банках мазутом.
К зиме мы покинули Джейляву и перешли на семь километров юго-восточнее. На Джейляве оставили Гаврилова с тыловым хозяйством и первую бригаду Маслакова. На новых местах быстро устроили блиндажи, вырыли и утеплили землянки, мне отвели отдельную. Лелюков, по моей просьбе, посылал меня в операции. Через месяц я успел познакомиться со своими отрядами, изучить их, побывать в стычках с врагом.
Щупальцы партизан стали расширяться. Теперь не Мерельбан преследовал нас, а мы не давали ему покоя: вырезали сторожевые посты, громили мелкие отряды. Мы лучше наладили связь с партизанами-соседями, и теперь стыки между соединениями не угрожали нам, как прежде, и возможности изоляции того или иного партизанского района стало гораздо меньше.
Нами была установлена связь крымских татар с турками. Две недели мы сторожили побережье и обнаружили выброску на полуостров турецких агентов. Взрослое население татарских сел, расположенных в горах, ушло в долины, к шоссе, в города. Оккупанты посылали в горные села вооруженные обозы, вывозили зерно, угоняли скот, чтобы заморить нас. Приходилось думать о зиме и активизировать продовольственные операции, с боями отбивая у оккупантов обозы. Захваченное продовольствие и оружие приходилось рассредоточивать по разным лесным похоронкам и минировать базы, что зачастую спасало их от разграбления.
Мы высылали боевые разведки в высокогорные кошары, откуда пополняли наши мясные запасы и вызволяли загнанных туда немцами советских женщин.
Теперь уже Чатыр-Даг по всей своей каменной вершине был обсыпан снегом, студеные зимние облака надолго прицеплялись к скалам, торчавшим, как пальцы, ноги скользили на обледенелых тропах, и вода была так холодна, что от нее ломило виски.
Однажды, позавтракав жареной кониной, мы сидели в блиндаже начштаба, возле железной печи. Пахло неструганым буком, сырой землей, отходившей от тепла, и табаком: Кожанов курил.
В блиндаж вошел ординарец Семилетова, быстрый, стремительный грузин Донадзе. Он передал устное донесение Семилетова о том, что разведчики Молодежного отряда только что привели из высокогорной кошары полонянку.
– Пойди, Лагунов, посмотри, разберись, – сказал Кожанов, усмехаясь. – Лес населен врагами. Могут такую привести девушку – весь лагерь на воздух.
Большая группа партизан собралась возле вечного костра, разложенного у скалы. Партизаны окружили приведенную девушку, ее за людьми не было видно, другие стояли возле Коли Шувалова. Он пил воду из принесенного Люсей кувшина и взволнованно рассказывал, как они освободили девушку в горной кошаре на Яйле.
Саша с кинжалом подполз к двум полицейским, которые вязали черноокую русскую девушку с рассыпанными по плечам волосами, бросился на них и прикончил.
Саша сидел на пеньке, отвернувшись, словно прислушивался к скрипу ветвей.
Я с Люсей подошел к партизанам, окружившим девушку. Она стояла ближе к скале, отмахиваясь от дыма костра, и своими влажными, черными и чуть скошенными глазами жадно выискивала кого-то в толпе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122