Пока трудно все предусмотреть, поправку внесут обстоятельства, но все же мы распределяем точно все объекты: ангар-клуб блокирует и поджигает пятерка, возглавляемая Студниковым, бензохранилища достаются на долю пятерки Парамонова, бывшего подводника, самолеты поджигает сам Дульник, я беру на себя взрыв складов авиабомб, отнесенных в сторону от аэродрома.
…Все уже сами чувствуют время – подталкивают локтями друг друга, спрашивают, который час. Ася двумя пальцами, чисто по-женски, заворачивает рукав комбинезона, смотрит на циферблат своего хронометра, переводит глаза на меня. Слабая улыбка трогает ее широкие губы. Скоро, скоро…
Самолет болтает сильней: видимо, вступили, в полосу горных восходящих потоков. Я вспоминаю рассказы о планерных соревнованиях у Коктебеля.
Балабан появляется в дверях кабины и, придерживаясь за потолочный трос, подходит ко мне, нагибается:
– Приготовиться!
Я повторяю команду Дульнику, и от уха к уху она облетает всех.
По данным разведки мне известно: в этот час на аэродроме «Дабль-Рихтгофен» дает концерт фронтовой театр, прибывший из города Солхат. Концерт проходит в ангаре из дюралевого гофра в трехстах метpax от аэродрома, в дубовой роще. Самолеты группы «WR» сегодня не выходят на задание: летчики отмечают какой-то нацистский праздник.
Я думаю о родных, о Люсе, и эти волнующие мысли прерваны свистом ветра. Двери грузолюка открыты. Балабан согнулся у входа. На миг блеснули звезды. Я подаю команду, товарищи бегут к двери и начинают вываливаться наружу.
Самолет маневрирует. Сильная болтанка, но ребята ловки и опытны.
Вот прыгает Дульник, что-то крикнув просто из озорства. Я вижу его голову в шлеме, приклад пистолета-пулемета.
Десантники стучат подковами по полу, подбегают к дверям, сжимаются и ныряют, подобно тому как ребятишки ныряют в речку со старой ракиты.
Балабан держится одной рукой за ребро люка и, прижимаясь спиной к стенке хвостового отсека, другой рукой прихлопывает каждого из ребят по плечу: пересчитывает.
Деловито подбегает Ася, делает характерный девичий жест рукой, будто поправляет локоны, и прыгает вниз ногами, расставив руки в локтях. Молоденький радист колеблется одну минуту, падает при крене на колено. Балабан ободряет его, хотя парнишка вряд ли что-либо в состоянии услышать. Я подталкиваю его плечом, он быстро на коленях приближается к люку, разевает по-рыбьи рот, кричит, но ветер гасит крик, и мальчишка вываливается из самолета.
Наступает мой черед. Машину водит, как суденышко в крепкую бурю. Десант обнаружен. Цветными шашками летят снаряды эрликонов – впереди красные зажигательные, потом бронебойные и осколочные. Огонь прожектора врывается к нам. Поток электрического света ослепляюще заливает внутренность самолета. Огненные брызги отлетают от отражающих квадратов плексигласа, от заклепок шва. Балабан откидывается всем корпусом к отсеку, машет рукой. Я помогаю себе руками и ногами, прыгаю на огонь с затяжкой, прорезываю своим собранным в комок телом прожекторный луч, выхожу из него и тогда открываю парашют. Меня дергает так сильно, что я переворачиваюсь два-три раза. Я расставляю ноги, проверяю оружие и быстро опускаюсь среди светящихся жучков – трассирующих пуль.
Вобрав голову в плечи, я, как всегда при снижении, огляделся. Сброску произвели два самолета. Третий только-только подошел и развернулся над аэродромом. К нему полетели светящиеся шашки зенитных снарядов. Теперь, расставшись со своим самолетом, я снова обрел слух. Я слышал стрельбу, гул моторов нашего третьего «ЛИ-2».
Я шел на снижение. Все мое внимание было отдано земле. Мне показалось, что аэродром сильно вспахан воронками. Неужели его отбомбили до нас? Смотрю – воронки движутся. Что за наваждение? Ищу причины, поднимаю голову, догадываюсь – это не воронки, а тени от парашютов. Вот тени пропадают, на их местах возникают тюльпаны шелка, отделяются фигуры людей, вспыхивают тонкие жальца огоньков автоматов и ручных пулеметов. Десант уже действует, но противник держит под обстрелом воздух. Отчетливо слышатся щелчки, как будто пробивают бумагу, – это пули просекают шелк парашюта.
Я намечаю место для приземления, набираю на себя тросы, приготавливаю тело к соприкосновению с землей. Местность ровная, удобная.
Мои подошвы ударяются о траву; я делаю несколько толчков вверх, чтобы рассчитать падение. Парашют подтаскивает меня ближе к товарищам, и я, привалившись на бок, кинжалом отсекаю вытяжной парашют – квадратный метр шелка. Прячу его за пазуху. Быстро изрезываю парашют. Свистком собираю людей, и мы бежим к аэродрому.
На наших глазах третий самолет подбивают. На фоне неба отчетливо видно, как его силуэт загорается языковым, разлетным пламенем, и самолет круто идет на снижение. Теперь уже пламя сбито к хвосту, удлинилось. И оттуда, из горящего самолета, прыгают люди. При лунном свете мы насчитываем двадцать парашютов. Один парашют вспыхивает, черное тело, как чугунная кукла, со свистом несется книзу и неожиданно с каким-то мокрым, всплескивающим звуком ударяется о землю.
Дальнейшие события развертываются быстро. Весь успех зависит от темпов. Если десант обнаружен в воздухе и наземная охрана аэродрома открыла огонь и запустила прожекторы, нельзя отчаиваться. Это только первая фаза атаки. Противник ошеломлен, стрельба не всегда прицельна, число парашютистов обычно преувеличивается. К тому же надо учитывать психологию солдата, обученного встречать врага строго против себя. А здесь противник может появиться и впереди, и позади, и с боков.
Когда приземлился последний парашютист и десант переходит к активным наземным операциям, наступает вторая фаза.
Противнику надо встречаться с десантниками уже на земле, причем десант целеустремлен, подчинен определенным задачам, место операции агентурно разведано. Оборона же застигнута врасплох, деморализована, разъединена. Мы знаем своего врага: боеспособен в группе, совершенно теряется в одиночку. Младшие офицеры лишены инициативы, и стоит нарушить связь между старшим и младшим начальником, начинается паника – залог успеха диверсии. Дульник точно выполняет мой приказ. Его группа разошлась по объектам. Слудников блокирует ангар-клуб, забрасывает его зажигательными бомбами. Оттуда слышится сухой рокот наших ручных пулеметов. Парамонов должен вот-вот зажечь склады горючего. Дульник продвигается к аэродрому. Я догадался об этом по столбам пламени, злой перестрелке короткими очередями и треску гранат.
У Дульника выработался свой «почерк» диверсии: он идет к цели с оглушительным шумом, не жалея гранат и патронов, и с криками на русском и немецком языках.
В моих руках все управление и контроль над операцией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
…Все уже сами чувствуют время – подталкивают локтями друг друга, спрашивают, который час. Ася двумя пальцами, чисто по-женски, заворачивает рукав комбинезона, смотрит на циферблат своего хронометра, переводит глаза на меня. Слабая улыбка трогает ее широкие губы. Скоро, скоро…
Самолет болтает сильней: видимо, вступили, в полосу горных восходящих потоков. Я вспоминаю рассказы о планерных соревнованиях у Коктебеля.
Балабан появляется в дверях кабины и, придерживаясь за потолочный трос, подходит ко мне, нагибается:
– Приготовиться!
Я повторяю команду Дульнику, и от уха к уху она облетает всех.
По данным разведки мне известно: в этот час на аэродроме «Дабль-Рихтгофен» дает концерт фронтовой театр, прибывший из города Солхат. Концерт проходит в ангаре из дюралевого гофра в трехстах метpax от аэродрома, в дубовой роще. Самолеты группы «WR» сегодня не выходят на задание: летчики отмечают какой-то нацистский праздник.
Я думаю о родных, о Люсе, и эти волнующие мысли прерваны свистом ветра. Двери грузолюка открыты. Балабан согнулся у входа. На миг блеснули звезды. Я подаю команду, товарищи бегут к двери и начинают вываливаться наружу.
Самолет маневрирует. Сильная болтанка, но ребята ловки и опытны.
Вот прыгает Дульник, что-то крикнув просто из озорства. Я вижу его голову в шлеме, приклад пистолета-пулемета.
Десантники стучат подковами по полу, подбегают к дверям, сжимаются и ныряют, подобно тому как ребятишки ныряют в речку со старой ракиты.
Балабан держится одной рукой за ребро люка и, прижимаясь спиной к стенке хвостового отсека, другой рукой прихлопывает каждого из ребят по плечу: пересчитывает.
Деловито подбегает Ася, делает характерный девичий жест рукой, будто поправляет локоны, и прыгает вниз ногами, расставив руки в локтях. Молоденький радист колеблется одну минуту, падает при крене на колено. Балабан ободряет его, хотя парнишка вряд ли что-либо в состоянии услышать. Я подталкиваю его плечом, он быстро на коленях приближается к люку, разевает по-рыбьи рот, кричит, но ветер гасит крик, и мальчишка вываливается из самолета.
Наступает мой черед. Машину водит, как суденышко в крепкую бурю. Десант обнаружен. Цветными шашками летят снаряды эрликонов – впереди красные зажигательные, потом бронебойные и осколочные. Огонь прожектора врывается к нам. Поток электрического света ослепляюще заливает внутренность самолета. Огненные брызги отлетают от отражающих квадратов плексигласа, от заклепок шва. Балабан откидывается всем корпусом к отсеку, машет рукой. Я помогаю себе руками и ногами, прыгаю на огонь с затяжкой, прорезываю своим собранным в комок телом прожекторный луч, выхожу из него и тогда открываю парашют. Меня дергает так сильно, что я переворачиваюсь два-три раза. Я расставляю ноги, проверяю оружие и быстро опускаюсь среди светящихся жучков – трассирующих пуль.
Вобрав голову в плечи, я, как всегда при снижении, огляделся. Сброску произвели два самолета. Третий только-только подошел и развернулся над аэродромом. К нему полетели светящиеся шашки зенитных снарядов. Теперь, расставшись со своим самолетом, я снова обрел слух. Я слышал стрельбу, гул моторов нашего третьего «ЛИ-2».
Я шел на снижение. Все мое внимание было отдано земле. Мне показалось, что аэродром сильно вспахан воронками. Неужели его отбомбили до нас? Смотрю – воронки движутся. Что за наваждение? Ищу причины, поднимаю голову, догадываюсь – это не воронки, а тени от парашютов. Вот тени пропадают, на их местах возникают тюльпаны шелка, отделяются фигуры людей, вспыхивают тонкие жальца огоньков автоматов и ручных пулеметов. Десант уже действует, но противник держит под обстрелом воздух. Отчетливо слышатся щелчки, как будто пробивают бумагу, – это пули просекают шелк парашюта.
Я намечаю место для приземления, набираю на себя тросы, приготавливаю тело к соприкосновению с землей. Местность ровная, удобная.
Мои подошвы ударяются о траву; я делаю несколько толчков вверх, чтобы рассчитать падение. Парашют подтаскивает меня ближе к товарищам, и я, привалившись на бок, кинжалом отсекаю вытяжной парашют – квадратный метр шелка. Прячу его за пазуху. Быстро изрезываю парашют. Свистком собираю людей, и мы бежим к аэродрому.
На наших глазах третий самолет подбивают. На фоне неба отчетливо видно, как его силуэт загорается языковым, разлетным пламенем, и самолет круто идет на снижение. Теперь уже пламя сбито к хвосту, удлинилось. И оттуда, из горящего самолета, прыгают люди. При лунном свете мы насчитываем двадцать парашютов. Один парашют вспыхивает, черное тело, как чугунная кукла, со свистом несется книзу и неожиданно с каким-то мокрым, всплескивающим звуком ударяется о землю.
Дальнейшие события развертываются быстро. Весь успех зависит от темпов. Если десант обнаружен в воздухе и наземная охрана аэродрома открыла огонь и запустила прожекторы, нельзя отчаиваться. Это только первая фаза атаки. Противник ошеломлен, стрельба не всегда прицельна, число парашютистов обычно преувеличивается. К тому же надо учитывать психологию солдата, обученного встречать врага строго против себя. А здесь противник может появиться и впереди, и позади, и с боков.
Когда приземлился последний парашютист и десант переходит к активным наземным операциям, наступает вторая фаза.
Противнику надо встречаться с десантниками уже на земле, причем десант целеустремлен, подчинен определенным задачам, место операции агентурно разведано. Оборона же застигнута врасплох, деморализована, разъединена. Мы знаем своего врага: боеспособен в группе, совершенно теряется в одиночку. Младшие офицеры лишены инициативы, и стоит нарушить связь между старшим и младшим начальником, начинается паника – залог успеха диверсии. Дульник точно выполняет мой приказ. Его группа разошлась по объектам. Слудников блокирует ангар-клуб, забрасывает его зажигательными бомбами. Оттуда слышится сухой рокот наших ручных пулеметов. Парамонов должен вот-вот зажечь склады горючего. Дульник продвигается к аэродрому. Я догадался об этом по столбам пламени, злой перестрелке короткими очередями и треску гранат.
У Дульника выработался свой «почерк» диверсии: он идет к цели с оглушительным шумом, не жалея гранат и патронов, и с криками на русском и немецком языках.
В моих руках все управление и контроль над операцией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122