Кожанов прощался с Катериной на виду у всех, не стесняясь своих чувств. Он был в новенькой летней гимнастерке, которая топорщилась на спине и в рукавах.
Погоны коробились на слабо подвязанных пуговках, тронутых по закрайкам купоросной ржавчинкой, – обмундирование доставили в сырых трюмах.
– Новый-то покрой гимнастерок, – говорил Кожанов, чтобы чем-нибудь замаскировать горечь разлуки, – со стоячим воротом. В сорок первом начинали войну с отложным. А в этой рубахе и головы не повернуть.
– Это чтоб ты на других не заглядывал, – добро усмехаясь, сказала Катерина, – гляди только на меня, прямо на меня, Петечка. Вот и не надо будет головой крутить.
Баширов, тоже отправлявшийся по призыву с Кожановым в Симферополь, похаживал, помахивая хворостинкой. Ему не с кем было прощаться, ни с кем из девушек он не сблизился и потому наружно равнодушен был к затянувшемуся, по его мнению, прощанию.
Наконец мы в машине.
Впереди ровная линия шоссе, выкатанная до масленого блеска.
Пригорюнившись, сидела Катерина.
В Феодосии я забежал в госпиталь. Люся порывисто приподнялась на подушке, встретила меня сияющими глазами.
– Мне совсем хорошо, – сказала она. – Папа едет в Псекупскую, приготовит наш дом, а потом я перееду туда, Сережа… И буду тебя ждать., ждать… – Ее щеки прикоснулись к моим рукам, и мне не хотелось уходить, хотя автомобиль давно уже гудел под окном.
Над Керченским полуостровом дул холодный морской ветер, проносившийся через пустынные, плоские степи, тронутые уже сухой желтизной. То, что называлось плацдармом вторжения и бесконечно занимало нас в нашем партизанском царстве, сейчас предстало моему взору в своем скучном однообразии…
Разорванные сталью широкие позиции Ак-Моная терялись где-то далеко, в зыбучем, панцырном накате Азовского моря, прильнувшего к серо-голубоватому, дымному горизонту. Ничто не тревожит теперь эту безмолвную степь, разве только чайки, ушедшие уже к Черноморью, или пролетит заблудший подорлик, скосив на ветровом потоке свои тонкие, как закрученные усы, крылья, да матово блеснет латунная снарядная гильза… Или далеко, как в мираже, появятся чумацкие упряжки, ползущие снова за разминированной сивашской солью, и потеряются в бледных разводах солончаков медлительные быки, покачивая длинными рогами.
Возле Турецкого вала, с восточной стороны, рядом с шоссе, заровненным после немца, застыл подбитый танк «Чапаев». Танк, видимо, несся по шоссе на долговременный огневой бункер, и невдалеке от него снаряд германской пушки разворотил бок на фланговом маневре – гусеницы рванули пришоссейную полынную землю до самых ракушек и замерли. Сталь проржавела на изломах, краска облупилась от короткого, но смертного взрыва. Но и сейчас этот неподвижный танк авангарда приморцев был лих и героичен в своей стремительности.
– Как конь на барьере, – сказала Катерина, – храбрые наши люди! Только, Сережа… Как бы так зробить, чтобы никогда такого не було? Будет так на земле?
Вот и Керчь. Мы проехали возле заброшенных развалин старой крепости Еникале, остановились у переправы, у Опасной.
Отец и Устин Анисимович пошли в горку, к рабочему поселку, где должен был быть их знакомый; ему-то они и хотели поклониться насчет перевоза.
Темные воды Керченского пролива катились у моих ног. Тысячи военнопленных взрывали и раскалывали обрывистые берега: строили дорогу через пролив по новому мосту до песчаной косы Чушки, что на Тамани. Мост строили наши саперы: с той и другой стороны пролива стучали «бабы», забивая сваи.
Какой-то солдат с топором за поясом вышел на песчаную отмель. Волны плескались о сапоги, и он веселым, озорноватым взглядом окинул пролив, будто собирался перейти его вброд. Это был Якуба. Широкоплечий, спокойный, земной, он соображал, как осилить мостишко в два с четвертью километра и не загубить лишнего материала.
Я окликнул его. Якуба не спеша повернулся, узнал меня и неторопливо пошел ко мне.
– Да вы ли это? Здравия желаю, товарищ гвардии майор!
Я пожал черную, закованную в мозоли руку Якубы, и мы присели с ним возле огромных буртов снарядов, крытых брезентами, так и не использованных при штурме Крыма.
– В саперах теперь я, – сказал Якуба, – два раза меня ковырнули осколки после нашей разлуки. Ничего, хорошее дело саперное: строим мосты, дороги, полустанки, телеграф тянем. На Сиваше на переправах работали. Сыпали дамбу, вязали понтоны… Ничего, удалось.
Якуба достал из сумки от противогаза большую связку писем с заколками, и я узнал знакомый мне почерк жены Якубы.
– Сама крутится в колхозе, – гордо сказал Якуба. – Управляются ловко.
– Удивительно?
– Нет, – он булькнул смешком, – ничего нет удивительного.
– А как же иначе? – сказала Катерина.
Якуба, нет-нет да бросавший на девушку любопытные взгляды, ответил:
– Я и говорю: иначе быть не может… Куда? На Кубань?
– В Ставрополье, – сказала Катерина.
– Так земляки! – радостно воскликнул Якуба. – Везде ставропольца встренешь!..
С пригорка по тропе спускались отец, Устин Анисимович и пожилой рыбак в рыжих сапогах и такой же порыжевшей дотла куртке.
Рыбак повел нас над берегом к пристани, что выше Опасной переправы.
Якуба проводил меня немного, сердечно попрощался и пошел по плещущему прибою к саперам, сгружавшим рифленые стальные балки для будущего моста.
На пристани покачивался на волнах просмоленный от носа до кормы баркас с низко вырезанными бортами. На бортах его не оставалось следов надписи, все было зачернено варом, но и отец и я сразу узнали старый, знакомый баркас.
– Так это же «Капитанская дочка»! – воскликнул отец и снял шапку, как будто здороваясь.
– Знакомая? – удивился рыбак. – Приблудила лодка на хозяйство.
– Так это же баркас с Кавказского побережья…
– Пригнала, пригнала война, Иван Тихоныч. – В глазах рыбака вспыхнули веселые искорки. – Да потом какой разговор, там или здесь работать на этой посуде? Рыба, правда, разная, а ведь одно государство, Иван Тихоныч.
Мы попрощались. Отец и рыбак сели на банки, за весла, Устин Анисимович – у руля. Я оттолкнул лодку, резво подплеснулась волна под ее черное, отяжелевшее днище. Взмах буковых весел, пропитанных солью добела, – и лодка скользнула в пролив. На той стороне, в лиловатом дымчатом прибое, виднелась песчаная коса Чушка, где, как палочки, торчали еще стволы зенитных орудий.
«Капитанская дочка» пересекла стержень канала, сверкавший переливчатым серебром. Потом скзозь быстро текущие тучи брызнули лучи солнца и бросили на воду чешуйчатую золотую кольчугу.
Это было на миг, солнце закрылось облаком, и лодка вошла в темную плоскую воду берегового, низинного замоя.
«Капитанская дочка» достигла прибойной отмели того берега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122