Подпольщики-коммунисты настаивали на изоляции Анюты.
Я докладывал все без утайки Лелюкову, и он, казалось, не придавал значения сведениям об Анюте и относился ко мне с прежним доверием.
Мы вплотную приступили к основной нашей задаче – подготовке территории, захваченной противником, к развертыванию на ней активных действий регулярных соединений нашей армии.
В конце марта возле горного ключа, куда наши девушки ходили по воду, опустился на парашюте Дульник. С ним приземлился радист, получивший закалку у белорусских партизан, присланный в помощь Асе. Радиосвязь в наступлении должна была работать бесперебойно, так как партизаны поступали в оперативное подчинение командующего фронтом.
Дульник опустился возле горного ключа так легко, будто спрыгнул на ходу с трамвая.
Он привез пакет с заданием разведать данные о дислокации немецких войск, их политико-моральном состоянии, вооружении, аэродромах, противодесантной обороне.
Я был рад Дульнику. Мы собрались в тот же вечер. Это был сбор старых друзей. Дульник признался, что он прыгнула неба ради Камелии. И Камелия не скрывала, что ее трогает привязанность Дульника; за его шутками она видела настоящую, целомудренную любовь.
– Вы, так редко можете быть вместе с нами, – сказала она грустно. – Когда это все кончится?…
– Наступит время, – горячо сказал Дульник, – клянусь вам, что такое время наступит! Когда передвигаться между любыми пунктами Советского Союза можно будет просто по пассажирскому билету, сходить на землю по трапу с чемоданом в руках, а не бросаться вниз головой глухой ночью с мешком за спиной. Вот будет время!
Саша принялся развивать перед нами фантастическую картину послевоенного мира. Он говорил о новых мостах, которые будут переброшены через реки взамен взорванных нами, о чудесных площадях на тех местах, где падали, сражаясь, наши люди, о домах из стекла, бетона и нержавеющей стали.
На заре мы увидели чудесную картину утреннего восхода. Не шелохнув ни одним недавно рожденным листом, стояли леса. Над скалами текли золотые потоки. И над горами, как символ нашей победы, летели наши самолеты с радостным гулом.
– На Севастополь пошли!
Наконец все разошлись, и я остался один. Фатых, словно следивший за мной, очутился рядом.
Вчера он возвратился с удачной операции, и Семилетов докладывал мне, что Фатых вел себя хорошо.
Будто опьяневший от удачи и ласковых слов, Фатых слонялся по лагерю и рассказывал о себе.
Фатых стоял возле меня и следил за Люсей, пока она совершенно не исчезла из глаз.
– Ты не пошел ее провожать? – спросил Фатых.
– Неудобно…
– Неудобно бросать девушку одну! – сказал он укоризненно. – Ты мало отдаешь ей своего времени. А ты ее любишь? Ты долго сумеешь ее любить?
– Почему ты меня спрашиваешь об этом? – Усилием воли я сдержал свой гнев. – Кто дал тебе право задавать такие вопросы?
– Ты выйдешь из лесу, – сказал Фатых, – тебе будет везде почет. Ты уедешь отсюда, из Крыма. Ты гвардии капитан, а там, на воле, ты дослужишься далеко. Прибавится много славы, и много девушек будут искать тебя, и ты можешь измениться. А Луся не такая. Ты полюбил ее девочкой, а взрослой она стала здесь, в лесу, в крымском лесу. Она привыкла здесь и огрубела. Она не сможет правильно носить городские платья. Видишь, как она носит шаровары, это мода татар, и она перетягивает свою талию кушаком, это тоже наша мода. Я подарил ей кушак…
– Так это ты подарил ей кушак?
Фатых беззвучно рассмеялся:
– Она тебе не призналась? Не ругай ее. Она боялась, а кушак ей понравился.
– А зачем ты говоришь со мной о Люсе? Ты что, хотел сделать мне плохо?
– Нет, – Фатых отрицательно покачал головой, – просто я хотел с тобой поговорить как мужчина. Мне нравится твоя Луся, мне очень нравится она…
– Как можно, Фатых? Мне говорили, что ты женат и у тебя есть дети.
– Женат? – Фатых присел на корточки, оперся об автомат. – Да, я женат. У меня есть дети. Жена у меня – русская женщина… Но если женатый человек потеряет сон от другой женщины и если жена ему далека и душой и телом, разве он не может поступать.
– Нет. Так поступают плохие люди.
– Слова придумали люди. Если человек не любит жену и живет с ней – это разве не плохо? А девушку, Сергей, легко заставить подчиниться себе… Надо быть больше с ней, надо сиять глазами, когда видишь ее, надо целовать след, где она прошла, но чтобы она видела это; надо дарить ей маленькие вещи, и, глядя на подарок, она будет видеть тебя. Крепость берут не только храбрые, но и упрямые люди… – Фатых покручивал свой черный ус, пока он не стал острым, как игла.
– Прекратим этот разговор, – сказал я. – Ты говорил со своим народом?
– Говорил, – сказал он тихо, – трудно с ним говорить. Что я могу сделать один?
– Почему тебе трудно говорить с ним? Почему я могу подойти к любому костру, к любому отряду, в любой шалаш и найду русские слова для своего народа, а почему тебе трудно?
– Вот попробуй с ним говорить. – Фатых повернулся ко мне всем лицом. – Вчера один сказал мне… хотя неважно, что сказал мне один глупый татарин…
– Что же он сказал?
– Сюда придут турки, сказал он.
– Эти планы мы знаем, немцы хотят привести их.
– Нет, не немцы, – сказал Фатых, – найдутся другие. – Фатых вдруг запел какую-то песню.
На песню подошли партизаны. Коля Шувалов опустился возле меня на траву, положил автомат у локтя и строго наблюдал за татарином.
Фатых пел, казалось, не обращая внимания ни на кого, но я видел, что его полузакрытые глаза следят за нами. Может быть, ему было просто приятно, что его пришли слушать люди?
– Что ты поешь? – спросил Коля. – Какие слова в этой песне?
Фатых открыл глаза, улыбнулся:
– Это та песня, которую ты не написал для меня. Это песня горной птицы. Она летает и не знает, где сесть, – кругом огонь… Помнишь?
Я рассказал Лелюкову о разговоре с Фатыхом, и он выслушал, покачивая головой, будто это было ему давным-давно известно. Не то серьезно, не то в шутку сказал:
– Арестуй его, допроси.
– Зачем?
– Вот и я думаю: зачем? Через него просачиваются к нам необходимые сведения, а если все будут язык держать за зубами, тебе же хуже, оперативный работник.
Мы продолжали заниматься важной работой по подготовке территории.
Подготовка территории для вторжения – вот основная задача, поставленная перед партизанами, а также передо мной, так как в штабе соединения мне непосредственно пришлось заниматься этими вопросами.
Нам легче было отвечать Большой земле, потому что за зиму мы многое успели разузнать, используя, кроме партизанской, и агентурную разведку.
Всякие разведывательные данные можно считать достоверными, если правда отыскана в центре сходящихся лучей, – таков был наш метод.
Только проверив все со скрупулезной тщательностью, путем перекрестных разведок, мы составляли донесение штабу фронта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Я докладывал все без утайки Лелюкову, и он, казалось, не придавал значения сведениям об Анюте и относился ко мне с прежним доверием.
Мы вплотную приступили к основной нашей задаче – подготовке территории, захваченной противником, к развертыванию на ней активных действий регулярных соединений нашей армии.
В конце марта возле горного ключа, куда наши девушки ходили по воду, опустился на парашюте Дульник. С ним приземлился радист, получивший закалку у белорусских партизан, присланный в помощь Асе. Радиосвязь в наступлении должна была работать бесперебойно, так как партизаны поступали в оперативное подчинение командующего фронтом.
Дульник опустился возле горного ключа так легко, будто спрыгнул на ходу с трамвая.
Он привез пакет с заданием разведать данные о дислокации немецких войск, их политико-моральном состоянии, вооружении, аэродромах, противодесантной обороне.
Я был рад Дульнику. Мы собрались в тот же вечер. Это был сбор старых друзей. Дульник признался, что он прыгнула неба ради Камелии. И Камелия не скрывала, что ее трогает привязанность Дульника; за его шутками она видела настоящую, целомудренную любовь.
– Вы, так редко можете быть вместе с нами, – сказала она грустно. – Когда это все кончится?…
– Наступит время, – горячо сказал Дульник, – клянусь вам, что такое время наступит! Когда передвигаться между любыми пунктами Советского Союза можно будет просто по пассажирскому билету, сходить на землю по трапу с чемоданом в руках, а не бросаться вниз головой глухой ночью с мешком за спиной. Вот будет время!
Саша принялся развивать перед нами фантастическую картину послевоенного мира. Он говорил о новых мостах, которые будут переброшены через реки взамен взорванных нами, о чудесных площадях на тех местах, где падали, сражаясь, наши люди, о домах из стекла, бетона и нержавеющей стали.
На заре мы увидели чудесную картину утреннего восхода. Не шелохнув ни одним недавно рожденным листом, стояли леса. Над скалами текли золотые потоки. И над горами, как символ нашей победы, летели наши самолеты с радостным гулом.
– На Севастополь пошли!
Наконец все разошлись, и я остался один. Фатых, словно следивший за мной, очутился рядом.
Вчера он возвратился с удачной операции, и Семилетов докладывал мне, что Фатых вел себя хорошо.
Будто опьяневший от удачи и ласковых слов, Фатых слонялся по лагерю и рассказывал о себе.
Фатых стоял возле меня и следил за Люсей, пока она совершенно не исчезла из глаз.
– Ты не пошел ее провожать? – спросил Фатых.
– Неудобно…
– Неудобно бросать девушку одну! – сказал он укоризненно. – Ты мало отдаешь ей своего времени. А ты ее любишь? Ты долго сумеешь ее любить?
– Почему ты меня спрашиваешь об этом? – Усилием воли я сдержал свой гнев. – Кто дал тебе право задавать такие вопросы?
– Ты выйдешь из лесу, – сказал Фатых, – тебе будет везде почет. Ты уедешь отсюда, из Крыма. Ты гвардии капитан, а там, на воле, ты дослужишься далеко. Прибавится много славы, и много девушек будут искать тебя, и ты можешь измениться. А Луся не такая. Ты полюбил ее девочкой, а взрослой она стала здесь, в лесу, в крымском лесу. Она привыкла здесь и огрубела. Она не сможет правильно носить городские платья. Видишь, как она носит шаровары, это мода татар, и она перетягивает свою талию кушаком, это тоже наша мода. Я подарил ей кушак…
– Так это ты подарил ей кушак?
Фатых беззвучно рассмеялся:
– Она тебе не призналась? Не ругай ее. Она боялась, а кушак ей понравился.
– А зачем ты говоришь со мной о Люсе? Ты что, хотел сделать мне плохо?
– Нет, – Фатых отрицательно покачал головой, – просто я хотел с тобой поговорить как мужчина. Мне нравится твоя Луся, мне очень нравится она…
– Как можно, Фатых? Мне говорили, что ты женат и у тебя есть дети.
– Женат? – Фатых присел на корточки, оперся об автомат. – Да, я женат. У меня есть дети. Жена у меня – русская женщина… Но если женатый человек потеряет сон от другой женщины и если жена ему далека и душой и телом, разве он не может поступать.
– Нет. Так поступают плохие люди.
– Слова придумали люди. Если человек не любит жену и живет с ней – это разве не плохо? А девушку, Сергей, легко заставить подчиниться себе… Надо быть больше с ней, надо сиять глазами, когда видишь ее, надо целовать след, где она прошла, но чтобы она видела это; надо дарить ей маленькие вещи, и, глядя на подарок, она будет видеть тебя. Крепость берут не только храбрые, но и упрямые люди… – Фатых покручивал свой черный ус, пока он не стал острым, как игла.
– Прекратим этот разговор, – сказал я. – Ты говорил со своим народом?
– Говорил, – сказал он тихо, – трудно с ним говорить. Что я могу сделать один?
– Почему тебе трудно говорить с ним? Почему я могу подойти к любому костру, к любому отряду, в любой шалаш и найду русские слова для своего народа, а почему тебе трудно?
– Вот попробуй с ним говорить. – Фатых повернулся ко мне всем лицом. – Вчера один сказал мне… хотя неважно, что сказал мне один глупый татарин…
– Что же он сказал?
– Сюда придут турки, сказал он.
– Эти планы мы знаем, немцы хотят привести их.
– Нет, не немцы, – сказал Фатых, – найдутся другие. – Фатых вдруг запел какую-то песню.
На песню подошли партизаны. Коля Шувалов опустился возле меня на траву, положил автомат у локтя и строго наблюдал за татарином.
Фатых пел, казалось, не обращая внимания ни на кого, но я видел, что его полузакрытые глаза следят за нами. Может быть, ему было просто приятно, что его пришли слушать люди?
– Что ты поешь? – спросил Коля. – Какие слова в этой песне?
Фатых открыл глаза, улыбнулся:
– Это та песня, которую ты не написал для меня. Это песня горной птицы. Она летает и не знает, где сесть, – кругом огонь… Помнишь?
Я рассказал Лелюкову о разговоре с Фатыхом, и он выслушал, покачивая головой, будто это было ему давным-давно известно. Не то серьезно, не то в шутку сказал:
– Арестуй его, допроси.
– Зачем?
– Вот и я думаю: зачем? Через него просачиваются к нам необходимые сведения, а если все будут язык держать за зубами, тебе же хуже, оперативный работник.
Мы продолжали заниматься важной работой по подготовке территории.
Подготовка территории для вторжения – вот основная задача, поставленная перед партизанами, а также передо мной, так как в штабе соединения мне непосредственно пришлось заниматься этими вопросами.
Нам легче было отвечать Большой земле, потому что за зиму мы многое успели разузнать, используя, кроме партизанской, и агентурную разведку.
Всякие разведывательные данные можно считать достоверными, если правда отыскана в центре сходящихся лучей, – таков был наш метод.
Только проверив все со скрупулезной тщательностью, путем перекрестных разведок, мы составляли донесение штабу фронта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122