– Не отставай, – сказал я, угрожающе приблизившись к нему.
– А ты не беги вперед. – Капитан сделал шаг в сторону, одернул гимнастерку. – Что тебе здесь, – он потопал ногой, – медом намазано?
Тогда я подошел к нему еще ближе и, еле сдерживая закипевшую во мне ярость, сказал ему:
– Не мешай мне выполнять боевой приказ. Понял?
– Я тебе не прощу, Лагунов.
– Не мешай мне, капитан Андрианов, – произнес я, глядя в упор в его глаза.
Андрианов ответил мне злобным взглядом, хотел что-то еще сказать, махнул рукой и быстро пошел от меня к своей роте.
Чувствуя невыносимую усталость, я сел на землю. Ко мне подошел радостный и возбужденный парторг роты Федя Шапкин, чудесный, скромный паренек, бывший рабочий Ростовского сельмаша. Федя заметил кровь на моем лице.
– Что с тобой, Сергей?
Федя разорвал индивидуальный пакет, сделал мне перевязку.
– Тебя. довольно глубоко поцарапало осколком. По-моему, тебе надо немедленно отправиться на перевязочный пункт.
– Нет… Я не оставлю сегодня позиции! Вдруг дела осложнятся?
Мне хотелось сразу же рассказать ему о ссоре с Андриановым. Я, может быть, и поговорил бы по душам с Шапкиным, но тяжелая боль наливала голову свинцом. Я не мог сосредоточиться.
Вернулся связной. Он передал мне записку командира батальона: «Благодарю, Лагунов». А ниже: «Звонил генерал, присоединяется».
Три дня мы закреплялись на высоте 142.2.
На третий день после штурма, вечером, меня вызвали на партбюро, в штаб, расположенный в овраге близ Бекетовки.
Я шел туда с большим волнением. Со мной рядом шагал Якуба, уполномоченный бойцами сделать покупки в полевом отделении военторга.
По пути, повинуясь неудержимому желанию встретиться с другом, я завернул в землянку Неходы.
Виктора я застал, за чтением «Красной звезды». Отложив газету на столик, уставленный кожаными коробками телефонных аппаратов, Виктор прищурился, посмотрел на меня своими острыми глазами.
– Андрианов – скверный человечишка. Он успел, где только возможно, оговорить тебя, – оказал он. – Пятьдесят, мол, человек потерял из-за Лагунова убитыми и ранеными.
– Война – карточная игра, – сказал я. – Условились на казенных не прикупать – и держись.
– Чьи это афоризмы? Андрианова? По запаху чувствую!
Виктор сбросил чувяки, натянул хромовые сапоги, аккуратно заложил ушки за голенища.
– А ты куда собираешься, Виктор?
– Пойду с тобой…
– Ради меня?
– Ну, пусть не ради тебя, а ради истины. Если только Андрианов отстоит свою карточную теорию, придется отказаться от всякой разумной инициативы. Мало ли что решено перед боем! Бой-то – быстро текущая и быстро изменяющаяся штука. В бою не только надо учесть свои ориентиры и замыслы противника. Ты-то так решил вначале, а необходимо найти мужество быстро подыскать другое правильное решение, вытекающее из измененной обстановки и оправдывающее конечную цель. А какая у нас конечная цель? Победа… Главное – тебе не нужно ни перед кем извиняться и признаваться в мнимых ошибках. Держись твердо. Ведь ты уже заколебался, уже думаешь: «Может, и в самом деле я спутал карты, испортил наступление?» Думаешь так?
Мне пришлось ответить утвердительно. Трехдневное раздумье действительно поколебало меня.
Но, припоминая картину атаки: как отстали роты и залегли, как вперед ушли танки, как было потеряно прикрытие – артиллерийский вал, как приближалась ко мне огневая завеса противника, – я думал: «Нет, я не мог подставить под огонь своих бойцов.
Присутствие друга помогло мне утвердиться в своей правоте и, главное, – спасибо Виктору! – найти оправдание своим поступкам. У порога, который предстояло мне переступить, я хотел быть чистым.
Я вошел в землянку, где собралось партийное бюро батальона. Здесь был и Андрианов. Он писал что-то, положив блокнот на колено. При моем появлении он не поднял головы.
Федя Шапкин приветливо кивнул мне, покраснел. Возле нашего пожилого комбата я увидел благородную седоватую голову полковника Градова. Начальник училища приветливо на меня посмотрел, что-то сказал, но слов я не расслышал от волнения.
Присутствие начальника училища на партийном бюро ободрило меня.
Комбат вгляделся в меня, приподняв над головой настольную аккумуляторную лампу.
– Батенька ты мой, – сказал комбат, – он же ранен! Дайте-ка сначала лейтенанту умыться. Человек дрался, а не в бирюльки играл. Серьезная рана, Лагунов?
– Царапины.
– Царапины! – проворчал комбат, продувая усы. – Прямо-таки Печорины какие-то!
Я сел на лавку, снял пилотку. Рядом со мной, касаясь коленом, сидел Виктор. Через дощатую дверь доносились звуки стрельбы нашей дальнобойной артиллерии, работавшей с левобережья, с Волжско-Ахтубинской поймы.
Шапкин, заменявший убитого в последнем бою секретаря, стал у стола, открыл заседание бюро, прочел мое заявление и сказал:
– А теперь мы хотим знать: как ты сдержал свое обещание мужественно исполнять свой долг перед родиной?
Я встал и дрожащим от волнения голосом стал рассказывать, как командовал своей ротой в бою.
Во время моего выступления и полковник Градов и комбат подбадривали меня репликами, утвердительными кивками головы. Мой искренний, хотя и сбивчивый рассказ, вероятно, расположил в мою пользу и большинство членов партийного бюро.
Конечно, мне нужно было остановиться и закончить на этом выступление. Но я увидел пренебрежительный взгляд Андрианова, устремленный на меня, покривленные в улыбке губы, услышал какое-то слово, оброненное по моему адресу. Я не сдержался и с жаром высказал все, что накипело у меня на сердце. Кровь бросилась мне в голову…
Виктор дернул меня за руку, стараясь остановить. Разноцветные круги носились перед глазами, все погрузилось в туман.
– Довели беднягу, – сказал комбат, – довели до белого каления.
– Он ранен, – сказал Градов беспокойно, – вы видите, он ранен.
Шапкин подошел ко мне, взял за руку.
– Сергей, ты ранен, может быть, перенесем на следующее заседание? Ты плохо себя чувствуешь…
Мне дали воды.
– Прошу тебя не откладывать, – сказал я. – Если отложишь, мне будет гораздо хуже!
Слова попросил Андрианов.
– Не перебивай его, – шепнул мне Виктор., – ты и так наговорил всякой околесицы. Имей выдержку.
Андрианов поднялся с места, огляделся по сторонам и раскрыл исписанный блокнот.
Я запомнил этот оранжевый блокнот, согнутый пополам, желтенький черенок карандаша, которым Андрианов для убедительности помахивал в такт своей размеренной, спокойной речи.
Андрианов ни разу не упрекнул меня, ни разу не повысил голоса, но в его освещении мой поступок выглядел мальчишеским зазнайством. Он говорил о моей недисциплинированности, о моем неуменье командовать ротой.
– Я чрезвычайно удивлен, – закончил он, – что командование нашими советскими замечательными бойцами доверяется малышам, думающим, что на войне также играют в бабки… Жизнь человека – это не костяшка, товарищи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122