А государственная политика — дело тонкое… Возможно, я чего-то не понимаю и нуждаюсь в мудрых наставлениях. Кубок в его руке вбирал красноватое пламя жаровни и оттого казался раскаленным.
— Похвальная скромность, — сухо сказал примас, — но почему бы вам не испросить совета у вашего дядюшки, его светлости?
— Ну, всегда имеет смысл знать по меньшей мере две точки зрения…
— Что ж… — неуверенно проговорил примас.
— Вот, например, герцог Орсон… по слухам, не слишком щедрый человек. И говорят, точит зубы на Солер. Пока мы были в силе…
— Может, он и не слишком щедрый, как вы говорите — возразил примас, — но, насколько я знаю, неглупый. Скупость имеет свои положительные стороны — как правило, торговать дешевле, чем воевать.
— Солер слаб. Что стоит герцогу, воспользовавшись моментом, взять его под свою руку?
— И получить голодную провинцию? Смуту и разбой — под самым боком? Тем более что Солер не так уж слаб. Во всяком случае, у него есть союзники…
— Верно, — медленно проговорил Ансард, — терранцы. Эти послы… Странные они, вам не кажется? До меня в Ворлан доходили самые разные слухи.
— Не кажется ли мне? Что именно? — удивился примас.
Ансард помедлил, вертя в руках кубок. Потом неуверенно произнес:
— Скажите… а вы не связываете нынешние… неприятности… с появлением послов? Когда они высадились на берег? В конце зимы? До тех пор Солер процветал…
— Чушь, — устало сказал примас, — кем вы их считаете? Ангелами смерти? Посланцами Темного? Мстителями?
— Это зависит, — заметил Ансард, — от того, кем они являются в действительности.
— Возможно, вам это покажется странным, сударь, — слабо усмехнулся примас, — но я не суеверен.
— Однако кое-какие печальные совпадения имеют место, вы не находите? Этот потоп… голод… Разве вас не тревожит, что люди, не выдержав всех испытаний, могут отвернуться от истинной веры?
Священник моргнул.
— Послушайте, сударь… Я тронут вашим участием, но моя паства — это еще и подданные его светлости. Он отвечает за их тела в той же мере, в коей я — за их души. Почему бы вам не поделиться своими тревогами с ним?
— На его месте я предоставил бы вам широкие полномочия.
— Но вы не на его месте, — сухо заметил примас. Какое-то время они молча смотрели друг на друга.
За окном шумел дождь — словно топот войска на марше. Пламя факела на стене трещало и чадило.
— Когда он был еще ребенком, — голос примаса смягчился, — я обучал его географии и истории. Не могу сказать, что он был блестящим учеником, но справедлив он был уже тогда и умел не поддаваться минутному порыву. Из него должен был получиться хороший правитель. И получился. Разумеется, он может ошибаться — как все мы. И мне жаль, коли он чем-то прогневал Двоих… Если это и впрямь так.
— Мне тоже, — коротко кивнул Ансард, закрывая тему, — и все же я хотел бы больше знать о терранцах. В чем мощь их государства? В оружии?
— Вообще-то они привезли с собой довольно странные вещи, — заметил примас, — частью непонятно, из чего они сделаны, а частью — для чего они нужны…
— А!
— Что поделать, человеческое любопытство — распространенный порок, — вздохнул примас, — и вполне естественный. Но, что бы это ни было, это не оружие. Они мирные люди и переговоры вели дружественные. Никаких угроз…
— Им и нет нужды. Имея за спиной сильную державу…
— Но очень далекую.
— Да. — Лорд Ансард поднялся, и потревоженное пламя метнулось вбок, заставив отпрыгнуть в сторону огромную темную тень. — Очень далекую. Благодарю вас за проявленное терпение, ваше святейшество. Прошу прощения, что отнял у вас время.
— Ничего, — устало ответил священник, — это всего лишь время.
Он тоже поднялся, но вместо того, чтобы направиться к двери, подошел к окну и выглянул наружу. Какое-то время он напряженно вглядывался во тьму, потом отпрянул и устало провел рукой по глазам, вытирая водяную пыль.
— У меня разрывается сердце, — буднично сказал он. — Ибо грядет нечто страшное. Доброй ночи, милорд.
— Да, — медленно отозвался Ансард, — доброй ночи.
* * *
Маркграфиня отложила в сторону вышивание. Слишком сумрачно для этого времени дня, в это время года…
— Мессир Леон говорил, ты умеешь развлекать людей.
— Такова моя профессия, госпожа, — ответил Айльф.
— Раньше порою бывало так весело, — вздохнула леди Герсенда, — особенно весною… В эту пору как раз отцветают деревья… лепестки кружатся на ветру… А теперь идет этот дождь, и сердце гложет тоска. Подай мне плащ, Сорейль. Тот, на меху. Мне холодно.
Девушка неслышной тенью скользнула из угла и, укутав плащом плечи своей госпожи, устроилась на крохотной скамеечке у ее ног.
— Раньше все было по-другому, — задумчиво продолжала леди Герсенда, — жизнь была полна, вечерами мы собирались в парадном зале, менестрели пели… Ты, говорят, учен музыке…
Окна были закрыты ставнями, камин протоплен древесным углем, чтобы прогнать сырость, но светильники горели скудно, и оттого казалось, что комната существует сама по себе, вне чередования дня и ночи.
Айльф вздохнул и, опустившись на одно колено, тронул струны крохотной лютни. Он ненавидел петь на пустой желудок.
— Прекрасная дама, за этот хрустальный фиал, за блеск его чудный и за благовония в нем я отдал торговцу доспехи свои и кинжал, а также в придачу наследный родительский дом; и ныне, как нищий, стою на коленях в пыли… Ах, выйди навстречу и жажду мою утоли.
— К чему благовония, если в саду у меня качаются алые розы, бутоны клоня…
К чему мне, о юноша, тот драгоценный хрусталь — светлее и ярче роса на колючих кустах.
— Прекрасная дама, вот этот парчовый наряд струится, как волны морские, и радует взгляд; я отдал торговцу борзую свою и коня — ах, выйди навстречу и только взгляни на меня!
— Ах, много прекрасней, чем этот парчовый наряд, в моем вертограде бежит со скалы водопад, и радуги в солнечном свете игра мне милей шитья золотого и всех драгоценных камней.
Вышивка упала с колен госпожи Герсенды, но она не заметила этого. «Да она, никак, плачет, — подумал Айльф, — вот уж точно, все бабы с придурью, и эта ничуть не лучше остальных. Не хочет видеть, что вокруг творится, люди вокруг мрут, точно мухи, а чуть ей споешь что-нибудь жалобное, она и пойдет рыдать».
— Прекрасная дама, я продал свой щит и копье, и ныне при мне только бедное сердце мое; никто не польстится на порченый этот товар — снедает его непрестанный и гибельный жар…
— Ах, сколько бы я ни искала в зеленом саду, дороже, чем сердце твое, ничего не найду! Войди же в калитку, где дремлет мой розовый куст и шмель золотистый горячих касается уст…
— Его светлость завтра отправляется в Ретру, — мечтательно проговорила маркграфиня. — Говорят, там красиво… И твои хозяева тоже едут?
— Полагаю, да, сударыня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Похвальная скромность, — сухо сказал примас, — но почему бы вам не испросить совета у вашего дядюшки, его светлости?
— Ну, всегда имеет смысл знать по меньшей мере две точки зрения…
— Что ж… — неуверенно проговорил примас.
— Вот, например, герцог Орсон… по слухам, не слишком щедрый человек. И говорят, точит зубы на Солер. Пока мы были в силе…
— Может, он и не слишком щедрый, как вы говорите — возразил примас, — но, насколько я знаю, неглупый. Скупость имеет свои положительные стороны — как правило, торговать дешевле, чем воевать.
— Солер слаб. Что стоит герцогу, воспользовавшись моментом, взять его под свою руку?
— И получить голодную провинцию? Смуту и разбой — под самым боком? Тем более что Солер не так уж слаб. Во всяком случае, у него есть союзники…
— Верно, — медленно проговорил Ансард, — терранцы. Эти послы… Странные они, вам не кажется? До меня в Ворлан доходили самые разные слухи.
— Не кажется ли мне? Что именно? — удивился примас.
Ансард помедлил, вертя в руках кубок. Потом неуверенно произнес:
— Скажите… а вы не связываете нынешние… неприятности… с появлением послов? Когда они высадились на берег? В конце зимы? До тех пор Солер процветал…
— Чушь, — устало сказал примас, — кем вы их считаете? Ангелами смерти? Посланцами Темного? Мстителями?
— Это зависит, — заметил Ансард, — от того, кем они являются в действительности.
— Возможно, вам это покажется странным, сударь, — слабо усмехнулся примас, — но я не суеверен.
— Однако кое-какие печальные совпадения имеют место, вы не находите? Этот потоп… голод… Разве вас не тревожит, что люди, не выдержав всех испытаний, могут отвернуться от истинной веры?
Священник моргнул.
— Послушайте, сударь… Я тронут вашим участием, но моя паства — это еще и подданные его светлости. Он отвечает за их тела в той же мере, в коей я — за их души. Почему бы вам не поделиться своими тревогами с ним?
— На его месте я предоставил бы вам широкие полномочия.
— Но вы не на его месте, — сухо заметил примас. Какое-то время они молча смотрели друг на друга.
За окном шумел дождь — словно топот войска на марше. Пламя факела на стене трещало и чадило.
— Когда он был еще ребенком, — голос примаса смягчился, — я обучал его географии и истории. Не могу сказать, что он был блестящим учеником, но справедлив он был уже тогда и умел не поддаваться минутному порыву. Из него должен был получиться хороший правитель. И получился. Разумеется, он может ошибаться — как все мы. И мне жаль, коли он чем-то прогневал Двоих… Если это и впрямь так.
— Мне тоже, — коротко кивнул Ансард, закрывая тему, — и все же я хотел бы больше знать о терранцах. В чем мощь их государства? В оружии?
— Вообще-то они привезли с собой довольно странные вещи, — заметил примас, — частью непонятно, из чего они сделаны, а частью — для чего они нужны…
— А!
— Что поделать, человеческое любопытство — распространенный порок, — вздохнул примас, — и вполне естественный. Но, что бы это ни было, это не оружие. Они мирные люди и переговоры вели дружественные. Никаких угроз…
— Им и нет нужды. Имея за спиной сильную державу…
— Но очень далекую.
— Да. — Лорд Ансард поднялся, и потревоженное пламя метнулось вбок, заставив отпрыгнуть в сторону огромную темную тень. — Очень далекую. Благодарю вас за проявленное терпение, ваше святейшество. Прошу прощения, что отнял у вас время.
— Ничего, — устало ответил священник, — это всего лишь время.
Он тоже поднялся, но вместо того, чтобы направиться к двери, подошел к окну и выглянул наружу. Какое-то время он напряженно вглядывался во тьму, потом отпрянул и устало провел рукой по глазам, вытирая водяную пыль.
— У меня разрывается сердце, — буднично сказал он. — Ибо грядет нечто страшное. Доброй ночи, милорд.
— Да, — медленно отозвался Ансард, — доброй ночи.
* * *
Маркграфиня отложила в сторону вышивание. Слишком сумрачно для этого времени дня, в это время года…
— Мессир Леон говорил, ты умеешь развлекать людей.
— Такова моя профессия, госпожа, — ответил Айльф.
— Раньше порою бывало так весело, — вздохнула леди Герсенда, — особенно весною… В эту пору как раз отцветают деревья… лепестки кружатся на ветру… А теперь идет этот дождь, и сердце гложет тоска. Подай мне плащ, Сорейль. Тот, на меху. Мне холодно.
Девушка неслышной тенью скользнула из угла и, укутав плащом плечи своей госпожи, устроилась на крохотной скамеечке у ее ног.
— Раньше все было по-другому, — задумчиво продолжала леди Герсенда, — жизнь была полна, вечерами мы собирались в парадном зале, менестрели пели… Ты, говорят, учен музыке…
Окна были закрыты ставнями, камин протоплен древесным углем, чтобы прогнать сырость, но светильники горели скудно, и оттого казалось, что комната существует сама по себе, вне чередования дня и ночи.
Айльф вздохнул и, опустившись на одно колено, тронул струны крохотной лютни. Он ненавидел петь на пустой желудок.
— Прекрасная дама, за этот хрустальный фиал, за блеск его чудный и за благовония в нем я отдал торговцу доспехи свои и кинжал, а также в придачу наследный родительский дом; и ныне, как нищий, стою на коленях в пыли… Ах, выйди навстречу и жажду мою утоли.
— К чему благовония, если в саду у меня качаются алые розы, бутоны клоня…
К чему мне, о юноша, тот драгоценный хрусталь — светлее и ярче роса на колючих кустах.
— Прекрасная дама, вот этот парчовый наряд струится, как волны морские, и радует взгляд; я отдал торговцу борзую свою и коня — ах, выйди навстречу и только взгляни на меня!
— Ах, много прекрасней, чем этот парчовый наряд, в моем вертограде бежит со скалы водопад, и радуги в солнечном свете игра мне милей шитья золотого и всех драгоценных камней.
Вышивка упала с колен госпожи Герсенды, но она не заметила этого. «Да она, никак, плачет, — подумал Айльф, — вот уж точно, все бабы с придурью, и эта ничуть не лучше остальных. Не хочет видеть, что вокруг творится, люди вокруг мрут, точно мухи, а чуть ей споешь что-нибудь жалобное, она и пойдет рыдать».
— Прекрасная дама, я продал свой щит и копье, и ныне при мне только бедное сердце мое; никто не польстится на порченый этот товар — снедает его непрестанный и гибельный жар…
— Ах, сколько бы я ни искала в зеленом саду, дороже, чем сердце твое, ничего не найду! Войди же в калитку, где дремлет мой розовый куст и шмель золотистый горячих касается уст…
— Его светлость завтра отправляется в Ретру, — мечтательно проговорила маркграфиня. — Говорят, там красиво… И твои хозяева тоже едут?
— Полагаю, да, сударыня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107