Честно говоря, и для истории Тоузмена также... но это была
первая "Рождественская история", услышанная мною в 249Б, и я
не мог удержаться от того, чтобы ее не рассказать.
Наконец, во вторник перед нынешним рождеством, после того,
как Стивенс хлопнул в ладоши, призывая нас к вниманию, и
спросил, кто осчастливит нас рождественской историей, Эмлин
Маккэррон проговорил: "Думаю, что у меня есть кое-что
заслуживающее внимания. Лучше рассказать сейчас, чем
никогда. Господь закроет мои уста довольно скоро".
За все годы проведенные мной в 249Б, я никогда не
слышал, чтобы Маккэррон рассказывал истории. Может быть,
именно поэтому я вызвал такси столь рано и, когда Стивенс
разнес пунш шестерым собравшимся, кто отважился выбраться из
дома в этот холодный и ветреный вечер, почувствовал
сильное волнение. Я не был в одиночестве - те же чувства
отражались на лицах остальных присутствующих.
Старый и сухой, Маккэррон сидел в центральном кресле у
камина, держа пакетик с порошком в своих узловатых руках. Он
высыпал его, и мы смотрели на меняющее цвет пламя, пока оно
вновь не стало желтым. Стивенс обошел нас, предлагая бренди,
и мы отдали ему его рождественский гонорар. В какой-то
момент во время этой церемонии я услышал звон монет,
переходящий из рук дающего в руки получателя; в другой раз
при свете огня я увидел тысячную купюру. В обоих случаях
Стивенс был одинаково почтителен и корректен. Вот уже десять
лет, немногим больше или меньше, прошло с тех пор, когда я
впервые переступил порог 249Б вместе с Джоржем Уотерхаузом,
и в то время как многое изменилось в мире снаружи, ничего не
менялось здесь внутри. Казалось, что Стивенс не постарел не
то, что бы на один месяц а даже ни на один день.
Он удалился в тень, и на мгновение воцарилась абсолютная
тишина. Мы слышали даже, как шипел кипящий сок на дровах в
камине. Эмлин Маккэррон смотрел в огонь, и мы проследили за
его взглядом. Языки пламени казались особенно неистовыми в
этот вечер.
Я почувствовал себя загипнотизированным огнем. То же
самое, как я предполагаю, должен был ощущать и пещерный
человек, породивший нас, сидя у костра в то время, как ветер
гулял и завывал вокруг его холодной пещеры.
Наконец, не отводя глаз от огня, немного наклонившись
вперед и соединив руки между коленями, Маккэррон заговорил.

II. Метод дыхания

Мне сейчас почти восемьдесят, что говорит о том, что я
родился вместе с веком. Вся моя жизнь была связана со
зданием, которое стоит прямо поперек Мэдисон Сквер Гарден.
Это здание, выглядящее как большая серая тюрьма, является в
настоящее время больницей, как должно быть известно многим
из вас. Это - больница Гарриет Уайт Мемориал.
Гарриет Уайт, чьим именем она названа, была первой женой
моего отца, получившей первый опыт работы сиделкой, когда
еще действительно паслись овцы на Овечьем лугу в Центральном
парке. Ее статуя стоит на постаменте во дворе перед зданием,
и если кто-то из вас видел ее, то, наверное, испытал
удивление, как женщина с таким суровым лицом могла посвятить
себя столь мягкой профессии. Девиз, высеченный в основании
статуи, еще менее располагает к себе: "Нет покоя без боли,
поэтому мы определяем спасение через страдание".
Я был рожден внутри этого серого здания 20 марта 1900. И
вернулся туда как стажер в 1926. Двадцать шесть - это
слишком поздно, чтобы делать первые шаги в мире медицины, но
у меня уже была практика во Франции в конце Первой мировой,
где я пытался заштопать разорванные животы и доставал морфин
на черном рынке, который часто был плохого качества.
Как и все поколение хирургов перед Второй мировой
войной, мы были хорошими практиками: и между 1919 и 1928 в
высших медицинских школах были зарегистрировано удивительно
мало случаев отчислений за непригодностью. Мы были старше,
более опытнее и уравновешеннее. Были ли мы также и мудрее?
Не знаю, но, несомненно, мы были более циничными. Никогда не
случалось ничего подобного той чепухе, о которой пишут в
популярных романах о врачах, падающих в обморок или блюющих
во время первого вскрытия.
Гарриет Уайт Мемориал также сыграл центральную роль в
событиях, которые случились со мной девять лет спустя после
моего поступления в больницу. И эту историю я хочу
рассказать вам сегодня, джентльмены.
Вы можете сказать, что это не совсем подходящая история
для Рождества (хотя разведка произошла как раз в
сочельник), но я вижу в ней, какой бы ужасной она ни была,
проявление той поразительной силы, которая заложена в
обреченных и богом проклятых человеческих существах. В ней я
вижу также невероятные возможности нашей воли и ее ужасную и
темную силу.
Рождение само по себе, джентльмены, - лишь одна из
множества ужасных вещей. Сейчас модно, чтобы отцы
присутствовали при рождении собственных детей, и эта мода
способствовала тому, что у многих мужчин появилось чувство
вины, которого, я полагаю, они не всегда заслуживали
(некоторые женщины потом с умением и жестокостью им
воспользовались). Это считается нормальным и даже полезным.
Однако, я видел мужчин, выходящих из операционной нетвердой
походкой, с белыми бескровными лицами. Я видел, как они
теряли сознание от криков и обилия крови. Я вспоминаю одного
отца, который неплохо держался... только начал истерически
кричать, когда его сын пытался проложить себе дорогу в мир.
Глаза ребенка были открыты, казалось, что он осматривается
вокруг, а затем его глаза остановились на отце...
Рождение - это удивительная вещь, джентльмены, но я
никогда не находил его прекрасным. Я думаю, что оно слишком
грубо, чтобы быть прекрасным. Матка женщины похожа на
двигатель. С зачатием этот двигатель приводится в действие.
В начале он работает почти вхолостую... Но с приближением
рождения он все набирает и набирает обороты. Его холостой
звук становится размеренным гулом, а затем переходит в
пугающий рокот. Коль скоро этот двигатель был заведен,
каждая будущая мать должна понимать, что ее жизнь поставлена
на карту. Либо она родит, и двигатель остановится, либо этот
двигатель начнет разгоняться все сильнее, пока не взорвется,
неся кровь, боль и смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21