Ребенок словно выплыл в
мои руки. Я видел, как снег падал на его окровавленное
тельце. Это был мальчик. Его маленькие кулачки зашевелились
и он издал тонкий жалобный крик.
"Сестра! - закричал я. - Шевелите побыстрей вашей
задницей, черт бы вас побрал!"
Это прозвучало слишком грубо, но на мгновение я
почувствовал, что я снова во Франции и снаряды опять будут
свистеть над головой.
Раздался рокот пулеметов, и немцы будут возникать из
мрака, скользя, падая и умирая в грязи и копоти. "Дешевое
волшебство" - подумал я, видя, как человеческие тела
шатаются, поворачиваются и падают. - Но ты права, Сандра,
это все, что мы имеем".
Я никогда еще не был настолько близок к тому, чтобы
потерять рассудок, джентльмены.
"Сестра, ради всего святого!"
Ребенок заплакал опять - такой тонкий, потерянный звук!
- и замолчал. Пар, поднимавшийся от его тела, стал намного
реже.
Я поднес его лицо ко рту, ощущая запах крови и легкий
аромат плаценты. Дунув в его рот, я услышал слабый ответный
вздох. Наконец, медсестра подошла, и я протянул руку за
простыней.
Она стояла в нерешительности, не отдавая мне простынь.
"Доктор, а что... что если это монстр?"
"Дайте мне простыню, - сказал я. - Дайте мне ее, иначе
я надену вам вашу задницу на голову".
"Хорошо, доктор", - ответила она очень спокойно (мы
должны благословлять женщин, джентльмены, которые часто
понимают нас только потому, что не пытаются понять). Я
завернул ребенка и отдал его медсестре.
"Если вы уроните его, я заставлю вас съесть эту
простыню".
"Да, доктор".
Я наблюдал, как она возвращалась в больницу ребенком и
как толпа расступилась, пропуская ее. Затем я поднялся и
попятился от тела. Это дыхание, как у ребенка - толчок,
пауза... толчок... пауза.
Я опять начал пятиться, и моя нога на что-то
наткнулась. Я обернулся. Это была ее голова. Подчинившись
какому-то приказу внутри меня, я встал на колено и
перевернул голову. Глаза были раскрыты - ее карие глаза,
которые всегда были полны жизни и решимости. И они все еще
были полны решимости. Джентльмена, она видела меня,
Ее зубы были плотно сжаты, а губы чуть приоткрыты. Я
слышал, как воздух входил и выходил через эти зубы и губы в
ритме "паровоза". Ее глаза двигались: они скосились чуть
влево, словно чтобы лучше меня видеть. Ее губы раскрылись.
Они выговорили четыре слова: "Спасибо, доктор Маккэррон". И
я услышал их, джентльмены. Но не из ее рта. Из голосовых
связок, в двадцати футах от меня. Но поскольку ее язык, губы
и зубы - то, что мы используем для артикуляции слов,
находились здесь, ее слова были лишь набором звуков. Однако,
количество этих звуков соответствовало количеству гласных во
фразе "Спасибо, доктор Маккэррон".
"Поздравляю, мисс Стенсфилд, - сказал я. - У вас
мальчик".
Ее губы пришли в движение, и позади меня раздались
тонкий едва различимый звук... аииии...
Решимость в ее глазах погасла. Казалось, что теперь они
смотрят на что-то вне меня, может быть, на это черное,
заснеженное небо. Потом они закрылись. Она задышала снова и
остановилась. Все было кончено.
От тех событий, что произошли у меня на глазах и
свидетелями которых стали служанка, водитель и, может быть,
кто-то вдаль, поверх парка, как будто ничего достойного
внимания и не произошло, и такая удивительная решимость
ничего не значила в этом жестоком и бесчувственном мире.
Или, что еще хуже, только она одна и имела какое-то
значение, только в ней одной был какой-то смысл.
Помню, что я стоял на коленях перед ее головой и рыдал.
Я все еще рыдал, когда подошедшие врачи и две медсестры
помогли мне встать и увели в больницу.

У Маккэррона погасла трубка.
Он зажег ее, а мы продолжали сидеть в абсолютной
тишине. Снаружи яростно завывал ветер. Маккэррон посмотрел
по сторонам, словно удивляясь, что мы еще оставались в
комнате.
"Вот и все, - сказал он. - Конец истории!"
"Чего вы еще ждете? Огненные колесницы?" - фыркнул он,
а потом задумался.
"Я оплатил все расходы на ее похороны. У нее больше
никого не было, вы знаете. - Он улыбнулся. - Да, моя
медсестра, Элла Дэвидсон, настояла на том, чтобы внести
двадцать пять долларов, что для нее было огромной суммой. Но
когда Дэвидсон настаивает на чем-то..." Он пожал плечами и
затем рассмеялся.
"Вы уверены, что это не было простым рефлексом? -
услышал я собственный голос. - Вы действительно уверены..."
"Абсолютно уверен", - невозмутимо сказал Маккэррон. -
Завершение родов длилось не секунды, а минуты. И иногда я
думаю, что она могла бы держаться и дольше, если бы было
необходимо. Слава богу, что этого не понадобилось".
"А что с ребенком?" - спросил Иохансен.
Маккэррон затянулся. "Его усыновили, - сказал он. - И
вы понимаете, что даже в те времена все документы об
усыновлении держались в секрете".
"Понятно, но что с ребенком?" - снова спросил Иохансен,
и Маккэррон засмеялся с некоторым раздражением.
"Вы всегда идете до конца, не так ли?" - спросил он
Иохансена.
Иохансен покачал головой. "Некоторые люди не могут
иначе, на их беду. Ну, и что с ребенком?"
"Хорошо, раз вы настаиваете, вы конечно понимаете, что
мне было интересно узнать о нем как можно больше. Я
действительно следил за его судьбой и продолжаю это делать.
Некий молодой человек и его жена, жившие в Мэне и не имевшие
детей, усыновили ребенка и назвали его... ну, скажем, Джоном
- хорошее имя, не правда ли".
Он затянулся, но его трубка снова погасла. Я чувствовал
присутствие Стивенса за моей спиной. Вскоре мы разойдемся и
вернемся к нашим будням. А истории, как сказал Маккэррон,
начнутся лишь в следующем году.
"Ребенок, который родился той ночью, возглавляет в
настоящий момент английское отделение одного из самых
престижных частных колледжей в стране, - сказал Маккэррон. -
Ему еще нет и сорока пяти. Он слишком молод для такой
должности. Но в один прекрасный день он может стать
президентом этого заведения. Я не сомневаюсь в этом. Он
красив, умен и обаятелен.
Однажды, по какому-то случаю, я обедал с ним в клубе
преподавателей колледжа. Нас было четверо. Я мало говорил и,
в основном, наблюдал за ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21