— Я сейчас.
Она вскочила, но на минуту остановилась, обернулась и невольно вздохнула. Какой один — тут два ребенка…
— Мышь, — сказала она, опускаясь перед ней. — Ты же совсем белая… Ну что ты принимаешь это так близко к сердцу? Как будто у тебя кто-то близкий умер.
Ребенок продолжал плакать. Маринка чертыхнулась и исчезла, чтобы незамедлительно вернуться со щекастым младенцем на руках.
— Ну, видишь, Темка, тетя Аня плачет… Глупая у тебя крестная мамочка… Никак не поймет, что жизнь одних людей резко отличается от…
— Маринка, как ты не понимаешь! Я же все это предчувствовала, видела, что смерть ее уже так заполнила, надо же было предупредить! Я виновата…
— Дура она, правда, Темка? — адресовалась Маринка к притихшему на ее руках сынишке. — Она, похоже, во всем у нас виновата… Вздумала одна девица напиться до чертиков, а потом на рельсах вздремнуть, и Анька Краснова во всем виновата оказалась! Словно это она, Анька, ее поила насильно и заставляла жить так, чтобы неминуемо рельсами закончить!
— Я же предчувствовала, — повторила Мышка. — И ничего ей не сказала…
— Ну да, конечно. Тебя и так за дурочку держат, а ты бы еще стала бегать за этой идиоткой со своими предчувствиями… Сейчас ты сидела бы в желтом домике с окнами в сад, а Кузякина-то никуда бы не делась! Заметь, ничего бы не изменилось в лучшую сторону! Потому что тебе же никто бы не поверил…
— Тогда зачем я это чувствую? Ведь, если человек может предвидеть…
— Слушай, я тебе не дзен-буддистка, чтобы покачаться, как китайский болван, и выдать нужный ответ! И не оракульша дельфийская… Можно все предвидеть, но ты ничего изменить не сможешь! Кассандра вон сколько про неминуемое падение твердила, и никто ее не послушал. Дурой окрестили. А когда факт оказался, как говорится, налицо, ее вообще ведьмой обозвали. Тут, знаешь ли, возможны два варианта. Либо ты психованная, либо ведьма. Анька, давай ты закончишь? Лучше возьми Темку, пока я ему кашу сварганю… Говорят, если держать в руках ребенка, все грехи прощаются. Так что, если ты чувствуешь себя в чем-то виноватой, после Темки все кончится…
Она отдала ребенка Мышке, а сама отправилась варить кашу. Правда, сделано это было не без умысла — дети на Аньку действовали как лекарство.
«Скорей бы они с Кингом своими обзавелись, — подумала она. — И тот немного бы успокоился, и Анька… Да и какие бы у них были красивые детишки! Умненькие… Если уж Темка такой славный, хотя и родила я его от полного фуфлыжного придурка, то уж Анькины-то наверняка были бы супер…»
— Знаешь, что я думаю, — сказала она, вернувшись. — Надо вам с Кингом кончать валять дурака. Обзаведетесь парочкой прелестных лягушат, все ваши дурацкие мысли закончатся… Значит, так. Сегодня же вечером ты его обольщаешь… Он ведь сам с места не двинется лет до сорока… Вот исполнится тебе сорок, он сочтет, что ты, стало быть, немного подросла и годишься для интимных отношений… А то и нет. Может, ему покажется, что ты дозреешь к пятидесяти. Так что тебе самой надо все взять в свои руки. В пятьдесят лет лишаться невинности будет довольно неприятно…
— Маринка! — воскликнула Мышка. — Ты бы хоть ребенка постеснялась!
— Ребенок ест кашу и в такие сложные вопросы пока не вникает, — отрезала Маринка. — Плюс ко всему, я думаю, что, как только ребенок начнет соображать, я сама его ознакомлю с неминуемыми в его дальнейшей жизни проблемами… Дабы беды не случилось. Так вот, вернувшись к нашим баранам…
— Маринка! — взмолилась Мышка.
— Я уже семнадцать лет ношу это имя. Больше бы меня устроило Изабеллой нарекаться. Но как назвали, так уж и назвали. Правда, и я Темку отчего-то Тристаном назвать постеснялась. Анька, слушай меня внимательно, потому как я уже кое-что в этой пакостной жизни уразумела. Вы с Кингом так и будете ходить друг возле друга, пока не случится беда. Или объявится какая-нибудь коза назойливая, которая Кинга на себе женит, или к тебе какой-нибудь настойчивый урод клеиться будет.
— И пускай, я же не среагирую…
— Среагируешь. Хотя бы от обиды. Вы из-за какой-нибудь ерунды поссоритесь, и ты пожелаешь отомстить…
— Да не пожелаю я!
— Не зарекайся… Так что вам надо это сделать. Хук. «Я все сказал», — проговорил уставший от человеческой тупости индейский вождь и засунул в рот ребенку последнюю ложку каши…
Она это и сделала и теперь удовлетворенно отряхнула руки.
— Что, маленький, — поинтересовалась она, — полежишь теперь несколько минут в покое с игрушками, чтобы мама могла поговорить с твоей крестной?
После этого она устроила сына на диване, рядом с ними.
— Пока у них нет голоса своего, с ними все-таки легче…
— Зато им труднее, — сказала Мышка. — Представляешь, каково это — жить без возможности говорить то, что тебе хочется?
— Ну, некоторые так всю жизнь живут и вполне счастливы… Разве что в штаны не писают…
Она встала, потянулась и поинтересовалась:
— Кофе-то тебе сварить?
— Ага, — кивнула Мышка. — Может, немного успокоюсь…
— Только помни, что я тебе сказала… Если ты этого не сделаешь, пеняй на себя!
— Но он же сам не хочет! — запротестовала Мышка.
— Кто? Кинг? — Маринка не смогла удержаться, рассмеявшись. — Ой, не смеши меня… Не хочет он.
Она ушла на кухню и проговорила уже оттуда:
— Два идиота! Боже, до чего вы ведете себя по-дурацки… Ну ладно, с тебя спросу мало. Ты по уровню развития мало чем от Темки отличаешься… А этот-то, вот уж не ожидала! Дождетесь вы времени «Ч» со своими заморочками, право, дождетесь!
Мышка только плечами пожала — как ей все это объяснить?
А Маринка уже вернулась с подносом.
— Из-за Темки приходится тут официантку изображать, — проворчала она. — Не улыбайся! Это — твое будущее!
— Да может, у меня его и не будет, — проговорила Мышка, с тоской глядя на малыша.
— Будущего-то? Ну, это смотря чего ожидать… Уж такое будущее, мне кажется, тебе гарантировано. А вот если ты жаждешь славы…
— Не жажду.
— Тогда зачем тебе театр?
— Не знаю, — честно призналась Мышка. — Просто ничего другого я не смогу. Кем мне еще быть?
— Самой собой, — проговорила Маринка. — Нет, ты не думай… Я не хочу, чтобы тебя обламывали, понимаешь? А там, в театре этом чертовом, тебя будут обламывать… Чтобы ты подходила… И потом, кого ты сможешь играть? Колхозницу с большим надоем? Это тебе никакая система не поможет… Не подойдешь ты на данную роль. А Шекспира и Пушкина они один раз в сто лет сыграют — и то главную роль непременно старой образине отдадут. С народным званием. Если бы ты в Москву перебралась…
— Что мне там делать? — удивилась Мышка. — Мне и тут хорошо…
— Тут тебе хорошо не будет. Этот город угнетен жутким провинциализмом… Причем с острым комплексом неполноценности. — Она сделала глоток из чашки, потрепала по голове Темку и задумчиво сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Она вскочила, но на минуту остановилась, обернулась и невольно вздохнула. Какой один — тут два ребенка…
— Мышь, — сказала она, опускаясь перед ней. — Ты же совсем белая… Ну что ты принимаешь это так близко к сердцу? Как будто у тебя кто-то близкий умер.
Ребенок продолжал плакать. Маринка чертыхнулась и исчезла, чтобы незамедлительно вернуться со щекастым младенцем на руках.
— Ну, видишь, Темка, тетя Аня плачет… Глупая у тебя крестная мамочка… Никак не поймет, что жизнь одних людей резко отличается от…
— Маринка, как ты не понимаешь! Я же все это предчувствовала, видела, что смерть ее уже так заполнила, надо же было предупредить! Я виновата…
— Дура она, правда, Темка? — адресовалась Маринка к притихшему на ее руках сынишке. — Она, похоже, во всем у нас виновата… Вздумала одна девица напиться до чертиков, а потом на рельсах вздремнуть, и Анька Краснова во всем виновата оказалась! Словно это она, Анька, ее поила насильно и заставляла жить так, чтобы неминуемо рельсами закончить!
— Я же предчувствовала, — повторила Мышка. — И ничего ей не сказала…
— Ну да, конечно. Тебя и так за дурочку держат, а ты бы еще стала бегать за этой идиоткой со своими предчувствиями… Сейчас ты сидела бы в желтом домике с окнами в сад, а Кузякина-то никуда бы не делась! Заметь, ничего бы не изменилось в лучшую сторону! Потому что тебе же никто бы не поверил…
— Тогда зачем я это чувствую? Ведь, если человек может предвидеть…
— Слушай, я тебе не дзен-буддистка, чтобы покачаться, как китайский болван, и выдать нужный ответ! И не оракульша дельфийская… Можно все предвидеть, но ты ничего изменить не сможешь! Кассандра вон сколько про неминуемое падение твердила, и никто ее не послушал. Дурой окрестили. А когда факт оказался, как говорится, налицо, ее вообще ведьмой обозвали. Тут, знаешь ли, возможны два варианта. Либо ты психованная, либо ведьма. Анька, давай ты закончишь? Лучше возьми Темку, пока я ему кашу сварганю… Говорят, если держать в руках ребенка, все грехи прощаются. Так что, если ты чувствуешь себя в чем-то виноватой, после Темки все кончится…
Она отдала ребенка Мышке, а сама отправилась варить кашу. Правда, сделано это было не без умысла — дети на Аньку действовали как лекарство.
«Скорей бы они с Кингом своими обзавелись, — подумала она. — И тот немного бы успокоился, и Анька… Да и какие бы у них были красивые детишки! Умненькие… Если уж Темка такой славный, хотя и родила я его от полного фуфлыжного придурка, то уж Анькины-то наверняка были бы супер…»
— Знаешь, что я думаю, — сказала она, вернувшись. — Надо вам с Кингом кончать валять дурака. Обзаведетесь парочкой прелестных лягушат, все ваши дурацкие мысли закончатся… Значит, так. Сегодня же вечером ты его обольщаешь… Он ведь сам с места не двинется лет до сорока… Вот исполнится тебе сорок, он сочтет, что ты, стало быть, немного подросла и годишься для интимных отношений… А то и нет. Может, ему покажется, что ты дозреешь к пятидесяти. Так что тебе самой надо все взять в свои руки. В пятьдесят лет лишаться невинности будет довольно неприятно…
— Маринка! — воскликнула Мышка. — Ты бы хоть ребенка постеснялась!
— Ребенок ест кашу и в такие сложные вопросы пока не вникает, — отрезала Маринка. — Плюс ко всему, я думаю, что, как только ребенок начнет соображать, я сама его ознакомлю с неминуемыми в его дальнейшей жизни проблемами… Дабы беды не случилось. Так вот, вернувшись к нашим баранам…
— Маринка! — взмолилась Мышка.
— Я уже семнадцать лет ношу это имя. Больше бы меня устроило Изабеллой нарекаться. Но как назвали, так уж и назвали. Правда, и я Темку отчего-то Тристаном назвать постеснялась. Анька, слушай меня внимательно, потому как я уже кое-что в этой пакостной жизни уразумела. Вы с Кингом так и будете ходить друг возле друга, пока не случится беда. Или объявится какая-нибудь коза назойливая, которая Кинга на себе женит, или к тебе какой-нибудь настойчивый урод клеиться будет.
— И пускай, я же не среагирую…
— Среагируешь. Хотя бы от обиды. Вы из-за какой-нибудь ерунды поссоритесь, и ты пожелаешь отомстить…
— Да не пожелаю я!
— Не зарекайся… Так что вам надо это сделать. Хук. «Я все сказал», — проговорил уставший от человеческой тупости индейский вождь и засунул в рот ребенку последнюю ложку каши…
Она это и сделала и теперь удовлетворенно отряхнула руки.
— Что, маленький, — поинтересовалась она, — полежишь теперь несколько минут в покое с игрушками, чтобы мама могла поговорить с твоей крестной?
После этого она устроила сына на диване, рядом с ними.
— Пока у них нет голоса своего, с ними все-таки легче…
— Зато им труднее, — сказала Мышка. — Представляешь, каково это — жить без возможности говорить то, что тебе хочется?
— Ну, некоторые так всю жизнь живут и вполне счастливы… Разве что в штаны не писают…
Она встала, потянулась и поинтересовалась:
— Кофе-то тебе сварить?
— Ага, — кивнула Мышка. — Может, немного успокоюсь…
— Только помни, что я тебе сказала… Если ты этого не сделаешь, пеняй на себя!
— Но он же сам не хочет! — запротестовала Мышка.
— Кто? Кинг? — Маринка не смогла удержаться, рассмеявшись. — Ой, не смеши меня… Не хочет он.
Она ушла на кухню и проговорила уже оттуда:
— Два идиота! Боже, до чего вы ведете себя по-дурацки… Ну ладно, с тебя спросу мало. Ты по уровню развития мало чем от Темки отличаешься… А этот-то, вот уж не ожидала! Дождетесь вы времени «Ч» со своими заморочками, право, дождетесь!
Мышка только плечами пожала — как ей все это объяснить?
А Маринка уже вернулась с подносом.
— Из-за Темки приходится тут официантку изображать, — проворчала она. — Не улыбайся! Это — твое будущее!
— Да может, у меня его и не будет, — проговорила Мышка, с тоской глядя на малыша.
— Будущего-то? Ну, это смотря чего ожидать… Уж такое будущее, мне кажется, тебе гарантировано. А вот если ты жаждешь славы…
— Не жажду.
— Тогда зачем тебе театр?
— Не знаю, — честно призналась Мышка. — Просто ничего другого я не смогу. Кем мне еще быть?
— Самой собой, — проговорила Маринка. — Нет, ты не думай… Я не хочу, чтобы тебя обламывали, понимаешь? А там, в театре этом чертовом, тебя будут обламывать… Чтобы ты подходила… И потом, кого ты сможешь играть? Колхозницу с большим надоем? Это тебе никакая система не поможет… Не подойдешь ты на данную роль. А Шекспира и Пушкина они один раз в сто лет сыграют — и то главную роль непременно старой образине отдадут. С народным званием. Если бы ты в Москву перебралась…
— Что мне там делать? — удивилась Мышка. — Мне и тут хорошо…
— Тут тебе хорошо не будет. Этот город угнетен жутким провинциализмом… Причем с острым комплексом неполноценности. — Она сделала глоток из чашки, потрепала по голове Темку и задумчиво сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75