— Привет, — услышала она мужской голос, явно удивленный. — А чего это ты глаза закрыла?
Она не смогла сдержать разочарования. Глаза она, конечно, открыла и, глядя прямо в лицо Бейзу, проговорила:
— Там пыльно… Черт знает сколько гадости в глаза налетело… Можно я сначала умоюсь?
— Да ради бога, — улыбнулся он, пропуская ее. — Хоть душ принимай… Я вообще-то совсем один…
Он хотел добавить, что принца ее тоже нет, бог весть где он шляется, но удержался. Девочка была явно взволнована.
Мышка закрылась в ванной комнате. Она сначала обрадовалась, увидев прямо перед собой старое зеркало с огромной трещиной посередине. Потом грустно вздохнула — зеркало было, конечно, старое, но — не старинное. Посередине оно треснуло, и, когда Мышкино лицо отразилось в нем, вышло, что она тоже раздвоенная. Как двуликий Янус, усмехнулась она. Присмотревшись, она ужаснулась: ее лицо покраснело и глаза были точно сумасшедшими, горящими… Она набрала пригоршню холодной воды и плеснула себе в лицо.
— Я поставил чайник, — крикнул ей из-за дверей Бейз.
— Спасибо, — откликнулась она, набирая в ладони новую порцию воды, ставшей уже ледяной. После нескольких попыток ей наконец-то удалось привести себя в порядок.
Она вышла, стараясь дышать ровно.
— Надо же, — сказал Бейз. — Ты так долго там тусовалась… Неужели и в самом деле душ принимала?
Она покачала головой.
— Вокруг много грязи, — поведала она, отпивая маленький глоток. Чай показался ей очень вкусным, и еще — она сразу успокоилась. Все ее сумасшедшие мысли просто смешны. Здесь было уютно. Из огромного магнитофона на полу лилась грустная мелодия, но, как ни странно, Мышке, всегда готовой разреветься от любого музыкального звука, совсем не хотелось плакать.
— Надо же, — улыбнулся ей Бейз. — А ты у нас философ… Мастер краткого афоризма.
— Не всегда, — ответила она, ничуть не обидевшись. — Иногда я творец длинных афоризмов… Кто это играет?
— Это? «Цеппелины»…
— Бейз, — сказала она очень тихо. — Ты помнишь, какую музыку мы слушали, когда я пришла сюда в первый раз? «Лестница на небеса», да?
Он кивнул.
— Поставь…
— Да мне не жалко, только… Если ты будешь ее часто слушать, свихнешься. Начнешь искать ее. Там, на небе… Слишком красивая сказка. Господь спускает с небес лестницу из золотых нитей, и на каждой — ангел… И вот ты уходишь все выше и выше, с каждым шагом приближаясь к Нему, ждущему тебя там, на самой верхней ступеньке. С каждым твоим шагом, точно пыль с ног, отлетают твои беды, печали, ложь земли…
— Подожди, как ты сказал?
Она подалась вперед, глядя ему в глаза. То, что он говорил, было красивым, грустным, и ей хотелось, чтобы так в самом деле и было. Однажды она встанет на первую ступеньку, и тогда смерть перестанет быть пугающей, страшной, грязной и пошлой. Разве тогда она станет бояться? Ложь земли, которая слетает туда, вниз, с каждым ее шагом. Земное — к земному…
— Ложь земли, — повторил он. — Наверное, я зря так увлекся. Что-то внутри меня требует, чтобы я прекратил. Знаешь, мне кажется, это здравый смысл… Детям такие вещи знать не обязательно.
Мышка хотела возмутиться, заявить, что она не ребенок. Но сдержалась.
— Ага, — иронично хмыкнула она. — Детям надо слушать всякую там муру типа «Я к тебе не подойду, и ты ко мне не подходи…».
— Ну, это ваши личные проблемы, — рассмеялся Бейз. — Но размышлять о конце пути в самом начале — глупо. Думай лучше о любви.
— А я о ней и думаю, — призналась Мышка. — Только почему-то мне кажется, что я куда лучше пойму ее, оставшись хотя бы на несколько мгновений наедине с этой «Лестницей».
Он посмотрел на нее внимательно и серьезно. Она ждала его ответа, но он молчал, разглядывая свою чашку.
— Или ты хочешь меня уверить, что вот эти глупости — «я к тебе не подойду» — и есть настоящая любовь? — не выдержала она затянувшейся паузы.
— Откуда ты взялась такая? — пробормотал он.
— С луны свалилась, — ответила она. — Чем и горжусь…
— Не ушиблась, падая?
— Ушиблась, — развела она руками. — Заметно, да? Ушиблась-то я головой…
Он молчал. Даже не усмехнулся.
Просто сидел молча и смотрел на нее. Серьезными глазами.
Наконец он заговорил, очень тихо:
— Меньше всего я хотел бы, чтобы ты тут осталась. Но видимо, ты все равно тут останешься. Может быть, тебе просто некуда больше бежать.
— Я так тебе не нравлюсь?
— Нет, — покачал он головой. — Ты славная девочка. Именно поэтому я и не хочу, чтобы ты тут оставалась.
— Почему?
Она почти выкрикнула последние слова. Бейз вздрогнул.
— Мы бродячие собаки, хобо, — тихо сказал он. — Иногда собачники бездействуют. Пока им не дадут приказа очистить улицы. И тогда начинается травля. Понимаешь, детка, лестница-то тут ни при чем. И никто не знает, успеет ли он добраться до нее, до лестницы.
Она молчала, слушая его, впитывая каждое слово. На этот раз она ему верила. И все яснее становилось — если Кинг подвергается опасности, то она тоже должна быть с ним рядом. Это просто. Даже если он не любит ее, она-то его любит.
Он еще что-то говорил, про то, что по приказу каждый хочет стать собачником. Она вспомнила вдруг, как давно, еще в детстве, увидела, как соседка снизу несет на руках окровавленного пса, плача и ругаясь на ходу, уже поняв, что не донесет его живым. Пес умирал, и в его глазах, когда Мышка подошла близко, она увидела горечь и непонимание. Немой вопрос: что я вам сделал? За что вы меня так?
А кровь все текла и текла, и еще Мышка помнит, как какой-то дядька сказал: «Да что вы тут устраиваете, в самом деле, они же загрязняют улицу…»
Как она тогда хотела ударить его, рванулась к нему, сжав кулачки, но мать ее остановила.
Но почему-то ей до сих пор кажется, что тот дядька тогда ее испугался. Испугался маленькой девочки со сжатыми кулачками…
Теперь она узнавала, что тот, кого она любит, тоже бродячая собака. И ей стало так страшно, что с ним что-то случится — нет, уже случилось! — что, когда дверь открылась и на пороге возник Кинг собственной персоной, живой и невредимый, она не поверила своим глазам. И чуть не бросилась к нему, вовремя удержалась.
Она же еще не знала, как он к этому отнесется. А вдруг — оттолкнет?
* * *
Он стоял, прислонясь к дверному косяку, и смотрел на нее, пытаясь спрятаться за ласковой усмешкой. Почему-то вспомнилось ему: «Проявляйте иронию и жалость, тогда будете спасены…» И он искренне старался убежать от теплого чувства в груди, но ее огромные глаза требовали от него совсем другого, большего, чем дурацкая ирония. Больше, чем неуместная жалость…
Голос внутри напомнил ему — а как же Джерри Ли Льюис? В конце концов, его подружке было тринадцать…
«Но я-то не этот самый Джерри, — сказал он себе. — Я не он, и Мышка не глупенькая американка из провинции… Она другая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75