Все равно звучит. Этот полоумный придурок с бомбой лучше и придумать не мог. Одним ударом все фигуры с доски смело. Остался только он, Игнатьев Семен Игнатьевич, проверенный работник органов, член ВКП(б) с 1918 года.
Игнатьев почесал грудь под выпростанной из штанов рубахой, придвинул к себе объемистую папку, раскрыл и зашуршал листками. Толстые пальцы его с квадратными ногтями любовно перебирали хрустящие бумаги, исписанные знакомым крупным почерком. Сам все писал, каждое слово, каждая буква знакома. Чистая липа, но кого это волнует? Главное — давить врагов Советской власти, выискивать, выкуривать из всех щелей, придумывать, если надо, и давить, давить, давить. На том стоим. Все там есть в этих бумагах: чистосердечные признания, бесполезные раскаяния и фамилии. Одного только имени нет и не будет. Он сам аккуратно изъял его из всех показаний, чтобы следа не было.
Маргарита. Надломленная фигурка, тонкие руки, раскинутые по шершавой стене дома, и глаза на пол-лица. И эти самые глаза мерещились ему сейчас в полумраке комнаты. Дорого бы он дал, чтобы она сейчас оказалась здесь. Он ясно представил себе, как она, сжавшись в комочек, забивается в угол. В глазах плещется ужас. Он стоит над ней, гигантский, как скала, широко расставив ноги, и упивается ее страхом. Ему всегда нравилось, когда его боялись. Ничто не сравнится с этим ощущением собственной силы. Он запускает руку в ее волосы и тащит в кровать. Она отбивается, молотит его кулачками, дурочка, не зная, что этим только еще больше распаляет его. Взбухший член бьется, распирает ширинку, властно требуя своего. И он это получит. Игнатьев любит брать женщин силой, задирать юбку на голову, разжимать коленом стиснутые ноги, давить, крушить. Так всегда было.
А с этой, может быть, все будет иначе, может, получится по-другому? Может, она сама… Незваная мыслишка засвербила в виске. Как это бывает? Он попытался представить себе и не смог. Глаза на пол-лица, а в них ужас. Или…
Пока есть только имя. Маргарита. Негусто. Но он размотает этот клубок и найдет ее. Не зря же с той самой ночи ее глаза преследуют его повсюду.
Квартира на Малой Дмитровке, в которой они поселились после свадьбы с легкой руки Гриши Яковлева, была классическим образцом московского жилища образца двадцатых годов. Элегантный двухэтажный особняк с парадным подъездом, венецианским зеркалом в витой золоченой раме и чугунными решетчатыми перилами широкой лестницы, принадлежал некогда графине Олсуфьевой. Некогда — это всего лишь несколько лет назад и целую вечность.
Сама графиня с дочерью по слабости здоровья жила больше в Ницце, а квартиры сдавала внаем. Ту, в которой обитали Басаргины, шестикомнатные катакомбы в бельэтаже с длинным-предлинным коридором, снимала до революции звезда Малого театра Лозовская с мужем. Тот был моложе ее на пятнадцать лет и к тому же красавец, поэтому требовал особой заботы.
Квартира была превращена в уютное гнездышко с тяжелыми бархатными гардинами, набивными атласными обоями, резными ширмами и бронзовыми светильниками в виде одалисок в соблазнительных позах.
В 1917 году супруги уехали на гастроли в Швецию, где их и застали известные события. Возвращаться в пылающую Россию было страшно, да и бессмысленно. Что, скажите на милость, стала бы делать в голодной Москве стареющая театральная дива? А здесь они имели успех, гастролируя по Скандинавии и Северной Европе со сценами-дуэтами из пьес Ибсена и Зудермана. Они выступали под фамилией Лозовские. Молодой супруг с радостью пожертвовал своей собственной. Он был на вершине блаженства, ибо о такой карьере и мечтать не мог.
Таланта его жены, действительно уникального, с лихвой хватало на двоих. От него требовалось только быть красивым и естественным, а это у него получалось отменно.
Она обладала редкой способностью подчинять себе любую аудиторию, на первый взгляд не прилагая для этого никаких усилий, одним легким движением бровей или нервным изломом губ, которые почему-то видно было с последних рядов галерки. Наверное, это был феномен не из области зрения. А как она держала паузу! Весь зал замирал вместе с ней, сердца бились в такт. Казалось, прикажи она им остановиться, остановились бы.
Жизнь катилась по накатанным рельсам, ничто не предвещало перемен, пока однажды молодого человека не увидел случайно известный немецкий кинорежиссер Эрих фон Зонненштраль. Он пригласил его на пробы, которые были столь успешны, что молодой человек был тут же утвержден на главную роль. Он тут же урезал фамилию жены до Лозофф и, несмотря на ее отчаянные протесты, с головой ушел в кино. Она отлично понимала, что туда ей дороги нет. Морщины, которые успешно скрывал грим, на экране только безжалостно высвечивались. Она пыталась еще какое-то время выступать с моноспектаклями, но запал был уже не тот. Будто что-то надломилось внутри, и она покинула сцену, чтобы доживать свой век среди тлеющих углей былой славы.
Но это совсем другая история, а квартиру на Малой Дмитровке между тем обживали иные люди. Кроме Басаргиных, которые теперь занимали комнату Гриши Яковлева, здесь поселились инженер Павлов с супругой Евгенией Дмитриевной, а также Иван Спиридонович Суржанский, крупный чин из Наркомата внешней торговли, его жена Татьяна и кухарка тетя Саша, маленькая круглая старушка с мясистым носом, похожим на печеную картошку, и шустрыми, все подмечающими глазками. Когда-то давным-давно она приехала в Москву на заработки из глухой рязанской деревни, попала в дом к Суржанским, вырастила Ивана, потом перекочевала на кухню, где полностью раскрылся ее природный талант поварихи. Это была лишь одна ее ипостась, на самом деле весь дом держался на ней. Она была домоправительницей и полноправным членом семьи. Татьяна Суржанская, пикантная пухленькая блондинка, была совершенно беспомощна в хозяйстве и искренне считала тетю Сашу Божьим даром и добрым духом своей семьи.
Безусловно, самыми колоритными обитателями квартиры были Павловы. Ипполит Аркадьевич, сорокапятилетний толстяк с коротенькими ручками и ножками, которые с трудом носили его объемистое брюхо, был истинный чревоугодник. Он без конца что-то жевал, сопя и причмокивая, круглые щеки его вечно находились в движении. Этакая машина по переработке пищи. Всюду, куда бы он ни шел, оставался шлейф огрызков и крошек, к вящему неудовольствию тети Саши, которая не выносила грязи и бегала за ним с веником чуть ли не в туалет.
Он был обладателем изрядной лысины и имел привычку зачесывать на нее волосы, от уха до уха, чем еще больше привлекал к ней внимание. Жена звала его Полюша, отчего Басаргин тут же окрестил его Поллюцием. Имечко, может быть, и пристало бы, да тетя Саша перещеголяла Володю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Игнатьев почесал грудь под выпростанной из штанов рубахой, придвинул к себе объемистую папку, раскрыл и зашуршал листками. Толстые пальцы его с квадратными ногтями любовно перебирали хрустящие бумаги, исписанные знакомым крупным почерком. Сам все писал, каждое слово, каждая буква знакома. Чистая липа, но кого это волнует? Главное — давить врагов Советской власти, выискивать, выкуривать из всех щелей, придумывать, если надо, и давить, давить, давить. На том стоим. Все там есть в этих бумагах: чистосердечные признания, бесполезные раскаяния и фамилии. Одного только имени нет и не будет. Он сам аккуратно изъял его из всех показаний, чтобы следа не было.
Маргарита. Надломленная фигурка, тонкие руки, раскинутые по шершавой стене дома, и глаза на пол-лица. И эти самые глаза мерещились ему сейчас в полумраке комнаты. Дорого бы он дал, чтобы она сейчас оказалась здесь. Он ясно представил себе, как она, сжавшись в комочек, забивается в угол. В глазах плещется ужас. Он стоит над ней, гигантский, как скала, широко расставив ноги, и упивается ее страхом. Ему всегда нравилось, когда его боялись. Ничто не сравнится с этим ощущением собственной силы. Он запускает руку в ее волосы и тащит в кровать. Она отбивается, молотит его кулачками, дурочка, не зная, что этим только еще больше распаляет его. Взбухший член бьется, распирает ширинку, властно требуя своего. И он это получит. Игнатьев любит брать женщин силой, задирать юбку на голову, разжимать коленом стиснутые ноги, давить, крушить. Так всегда было.
А с этой, может быть, все будет иначе, может, получится по-другому? Может, она сама… Незваная мыслишка засвербила в виске. Как это бывает? Он попытался представить себе и не смог. Глаза на пол-лица, а в них ужас. Или…
Пока есть только имя. Маргарита. Негусто. Но он размотает этот клубок и найдет ее. Не зря же с той самой ночи ее глаза преследуют его повсюду.
Квартира на Малой Дмитровке, в которой они поселились после свадьбы с легкой руки Гриши Яковлева, была классическим образцом московского жилища образца двадцатых годов. Элегантный двухэтажный особняк с парадным подъездом, венецианским зеркалом в витой золоченой раме и чугунными решетчатыми перилами широкой лестницы, принадлежал некогда графине Олсуфьевой. Некогда — это всего лишь несколько лет назад и целую вечность.
Сама графиня с дочерью по слабости здоровья жила больше в Ницце, а квартиры сдавала внаем. Ту, в которой обитали Басаргины, шестикомнатные катакомбы в бельэтаже с длинным-предлинным коридором, снимала до революции звезда Малого театра Лозовская с мужем. Тот был моложе ее на пятнадцать лет и к тому же красавец, поэтому требовал особой заботы.
Квартира была превращена в уютное гнездышко с тяжелыми бархатными гардинами, набивными атласными обоями, резными ширмами и бронзовыми светильниками в виде одалисок в соблазнительных позах.
В 1917 году супруги уехали на гастроли в Швецию, где их и застали известные события. Возвращаться в пылающую Россию было страшно, да и бессмысленно. Что, скажите на милость, стала бы делать в голодной Москве стареющая театральная дива? А здесь они имели успех, гастролируя по Скандинавии и Северной Европе со сценами-дуэтами из пьес Ибсена и Зудермана. Они выступали под фамилией Лозовские. Молодой супруг с радостью пожертвовал своей собственной. Он был на вершине блаженства, ибо о такой карьере и мечтать не мог.
Таланта его жены, действительно уникального, с лихвой хватало на двоих. От него требовалось только быть красивым и естественным, а это у него получалось отменно.
Она обладала редкой способностью подчинять себе любую аудиторию, на первый взгляд не прилагая для этого никаких усилий, одним легким движением бровей или нервным изломом губ, которые почему-то видно было с последних рядов галерки. Наверное, это был феномен не из области зрения. А как она держала паузу! Весь зал замирал вместе с ней, сердца бились в такт. Казалось, прикажи она им остановиться, остановились бы.
Жизнь катилась по накатанным рельсам, ничто не предвещало перемен, пока однажды молодого человека не увидел случайно известный немецкий кинорежиссер Эрих фон Зонненштраль. Он пригласил его на пробы, которые были столь успешны, что молодой человек был тут же утвержден на главную роль. Он тут же урезал фамилию жены до Лозофф и, несмотря на ее отчаянные протесты, с головой ушел в кино. Она отлично понимала, что туда ей дороги нет. Морщины, которые успешно скрывал грим, на экране только безжалостно высвечивались. Она пыталась еще какое-то время выступать с моноспектаклями, но запал был уже не тот. Будто что-то надломилось внутри, и она покинула сцену, чтобы доживать свой век среди тлеющих углей былой славы.
Но это совсем другая история, а квартиру на Малой Дмитровке между тем обживали иные люди. Кроме Басаргиных, которые теперь занимали комнату Гриши Яковлева, здесь поселились инженер Павлов с супругой Евгенией Дмитриевной, а также Иван Спиридонович Суржанский, крупный чин из Наркомата внешней торговли, его жена Татьяна и кухарка тетя Саша, маленькая круглая старушка с мясистым носом, похожим на печеную картошку, и шустрыми, все подмечающими глазками. Когда-то давным-давно она приехала в Москву на заработки из глухой рязанской деревни, попала в дом к Суржанским, вырастила Ивана, потом перекочевала на кухню, где полностью раскрылся ее природный талант поварихи. Это была лишь одна ее ипостась, на самом деле весь дом держался на ней. Она была домоправительницей и полноправным членом семьи. Татьяна Суржанская, пикантная пухленькая блондинка, была совершенно беспомощна в хозяйстве и искренне считала тетю Сашу Божьим даром и добрым духом своей семьи.
Безусловно, самыми колоритными обитателями квартиры были Павловы. Ипполит Аркадьевич, сорокапятилетний толстяк с коротенькими ручками и ножками, которые с трудом носили его объемистое брюхо, был истинный чревоугодник. Он без конца что-то жевал, сопя и причмокивая, круглые щеки его вечно находились в движении. Этакая машина по переработке пищи. Всюду, куда бы он ни шел, оставался шлейф огрызков и крошек, к вящему неудовольствию тети Саши, которая не выносила грязи и бегала за ним с веником чуть ли не в туалет.
Он был обладателем изрядной лысины и имел привычку зачесывать на нее волосы, от уха до уха, чем еще больше привлекал к ней внимание. Жена звала его Полюша, отчего Басаргин тут же окрестил его Поллюцием. Имечко, может быть, и пристало бы, да тетя Саша перещеголяла Володю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77