— Чего же ты хочешь?
— Пожениться нам надо, — ответил он.
Адель ушам своим не верила. Пожениться? Зачем? Она не видела в этом никакой необходимости. Фернан — это Фернан, и больше ничего. Он ей доставляет удовольствие, а она ему, ну и хватит. К чему жениться-то? Да если она выйдет когда-нибудь замуж, то уж, конечно, не за батрака какого-нибудь. Выберет красивого парня, а не такого тощего да невзрачного, как Фернан, хоть он, надо сказать, и не ударит в грязь лицом: хороший петух жиром не обрастает. Или уж вышла бы за крепкого хозяина, и тогда не посмотрела бы на его годы, пусть даже был бы он толстопузый бородач лет за пятьдесят, лишь бы богатый, но ведь этого не будет — никуда она из дому не пойдет, родилась на «Краю света» и проживет тут до конца своих дней; это «ее земля», а прежде была отцовской; братья никогда не выгонят ее, она очень нужна в хозяйстве.
— Ты что, с ума сошел? — сказала она Фернану.
— Нет, нисколько, — упрямо ответил он.
— Поди-ка поговори с отцом, он тебе покажет!
— А я не буду с ним говорить, — ты сама поговоришь.
— Я?
— Ну да, если хочешь, чтобы мы поладили.
— Да ты кто здесь? — возмутилась Адель. — Простой батрак.
— Если выйдешь за меня, кое-кем другим стану.
— Ах, вот как! — воскликнула Адель.
— Да уж так, — отозвался он.
— Отец как узнает, что ты задумал, сразу же выгонит тебя.
— Может, и выгонит. Но уж тогда ему не найти работника, он это и сам говорит, — кроме меня, никто не пойдет на такое место. А если я уйду, у тебя никого не будет. Да все равно и сейчас не будет, пока дела не сладим, — добавил он.
— Вот сволочь! — хриплым голосом вскрикнула Адель. Фернан несколько раз кивал головой, словно был согласен с ней, он не защищался.
— Главное, — знать надо, чего ты хочешь, — сказал Фернан. — Надоело мне спать в коровнике и никогда не получать жалованье сполна, потому что у хозяина денег нет. Я согласен остаться, но должен же я иметь выгоду. Я работы не пожалею и ничего не пожалею, но хочу быть наравне с твоими братьями, а то какой же толк надрываться.
— Вот оно что! — негодует Адель. — Вот уж не ожидала!
— Соглашайся. Иначе ничего не выйдет.
— Ладно, — отвечает Адель. — Посмотрим… А пока что…
Она пододвинулась к Фернану, положила ему руку на колено.
— Нет, не выйдет, — бурчит он, отстраняясь. — Соглашайся, иначе ничего не будет, я же сказал тебе. Ничего ты не получишь, пока по закону все не уладим.
Адель поднялась, взбешенная.
— Пойду сейчас, скажу отцу, — пригрозила она.
— Не скажешь. А если распустишь язык, тебе же хуже, — прощай. Я-то работу всегда найду! — И он ворчит: — А тут, гляди, вон какая мне награда за то, что работал, надрывался, трудился задарма… можно сказать, задарма. А если тебе еще раз придет охота побаловаться, — добавил он, — пойдем сперва со мной к мэру.
И он бесцеремонно ушел, она же была так потрясена, что даже и не пыталась его удержать. Зажав в руке недоуздок, Фернан направился к шорному сараю и исчез там за дверью. Через некоторое время ушла из хлева и разъяренная Адель, злобно хмыкая, отворила деревянную клетушку для инструмента и выбрала там себе лопату. Она у Фернана в руках, и хорошо это знает, и как же ей это неприятно! В огороде она присоединилась к старику Гюставу, и они. молча принялись работать бок о бок. Никогда Адель так быстро и с такой силой не вскапывала грядки. Мороз еще не ударил, земля рыхлая и жирная; запах, поднимающийся от нее, наконец успокоил Адель, пот, струйками стекавший по телу, очистил его, избавил от наваждения.
Глава III
В жизни отдельных людей и целых семей бывают полосы перелома, когда во всем, что многие годы, казалось, должно было идти неспешно, постепенно, обычным строем, как это происходит у всех, вдруг сталкиваются противоположные течения, подспудно возникшие за эти годы, и вот тогда происходят драмы или, по крайней мере, встают вопросы, которые необходимо разрешить во что бы то ни стало.
Сколь ни кажется простой на первый взгляд жизнь крестьянского люда, словно замкнутая в кругу четырех времен года, чередующихся в неизменном, непреложном порядке, однако по части переломных моментов она не так уж отличается от жизни других людей, и, происходящие в семьях столкновения зачастую приобретают особую остроту уже тем самым, что они назревали исподволь, очень долго.
И вот среди обитателей фермы «Край света», где столько лет все казалось спокойным и, как можно было думать, установившимся навсегда, начались одновременно два столкновения: борьба между Фернаном и Адель, в которой батрак добивался, чтобы она уступила его требованию, и параллельно с этим другая война — старик Гюстав, как будто уже кончивший свою жизнь, внезапно, в последней вспышке жизненной силы все перевернул, — все, что другие (Фирмен, Мари, Адель, Морис и маленький Альбер, завладевший на несколько дней своей болезни постелью старика дяди и тем самым заставивший его поискать себе убежища в Монтенвиле) с полным основанием считали окончательно установившимся.
Гюстав уже давно не сходился с женщинами, можно было думать (и он первый так думал), что всякая мысль об этом, как и само влечение к женщине, навсегда прошли у него. Но он правильно сказал при своей ссоре с Фирменом: не столько чувственное желание, сколько потребность старого тела в тесном соседстве с еще молодым телом, стремление согреться его теплом, разжигали в нем желание обладать им, наслаждаться жаром его объятий.
В тот вечер, когда Альбер внезапно заболел, вернувшись из школы, старик, увидев, что постель его занята, и возмущенный своим изгнанием (ведь мальчика прекрасно могли уложить где-нибудь в другом месте, как он полагал), счел это посягательством на свои права и ушел из дому «выпить стаканчик в Монтенвиле».
В те времена люди в деревнях были домоседами, у них не хватало денег ходить в кафе, и лишь исключительный случай погнал Гюстава в Монтенвиль, чтобы развлечься и найти себе утешение. Давний его приятель Обуан, считавшийся богачом среди фермеров, иногда приглашал его распить бутылку белого вина и всегда платил сам, зная, что Гюстав платить не станет, да и я;елая немного похвастаться перед ним. Обуан был вдовец, единственный его сын жил при нем; отец не допустил бы никакого распутства с его стороны, и сын знал, что получить наследство после отца он сможет лишь ценою полной трезвости и всяческой воздержанности. Сам же старик Обуан, дожив до старости, считал себя вправе «немножко побаловаться» перед смертью. К тому же он разбогател, то есть за долгую жизнь, полную лишений и труда, ему удалось округлить свои владения, и теперь у него было около ста гектаров пахотной земли, лежавшей рядом с землей Женетов, но расположенной с «хорошего края» — то есть со стороны равнины, где виднелся на горизонте Шартр и остроконечные колокольни его собора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76