Александр Продан, Кишинев alexpro@enteh.com литература; Москва; 1970
Аннотация
Маститый, хорошо известный у себя на родине писатель, Поль Виалар — автор более чем полусотни романов, полутора десятков пьес, многих сборников рассказов и эссе, книг очерков и воспоминаний. Он родился в 1898 году, юношей участвовал в первой мировой войне, вернувшись с фронта, выступил с двумя поэтическими книжками: «Сердце и грязь» (1920) и «Срезанные лавры» (1921) — со стихами о войне и против войны. В двадцатые и тридцатые годы на сценах французских театров с немалым успехом идут пьесы Виалара «Первая любовь», «Разумный возраст», «Мужчины», «Зеленый бокал» и другие. Однако настоящая известность приходит к нему как к романисту, автору книг правдивых и нелицеприятных, оценивая которые, критика единодушно говорила — еще перед войной — о бальзаковских традициях. В 1939 году за роман «Морская роза» Поль Виалар был удостоен премии Фемина.
Поль Виалар
Жатва дьявола
Часть первая
Зимняя ночь
Глава I
Зимняя ночь, долгая, бесконечная ночь, которая тянется целых четырнадцать часов, вот-вот уже готова была завладеть и землей, оставленной под паром, и пашнями, и рощицами, разбросанными, словно мертвые островки, среди полей да и по всей равнине, простиравшейся до самого Шартра, где только летом можно было различить вдали собор, подобный кораблю, вставшему на якорь, но сейчас он затянут был туманом, так же как и недалекая ферма «Край света», куда как раз направлялся ее хозяин старик Женет.
Как всегда, он шел ровной поступью, придавливая грубыми своими башмаками комки земли на проселочной дороге, шел твердым и неспешным, бессознательно размеренным шагом, чтобы сберечь силы, ибо они еще больше, чем земля и дом, были его капиталом. Капиталом была также его семья: во-первых, жена, затем его дети (кроме Фанни, уехавшей в город и занявшейся там торговлей, — от этой лавочницы нечего ждать пользы в хозяйстве), но ведь была еще Адель, здоровая толстая девка, которой уже исполнилось двадцать семь лет, был сын Морис, моложе ее на четыре года, и был еще последыш, Альбер, отцовский любимец, родившийся как раз в зимнюю чересчур долгую ночь, которая кажется смертью, а бывает иной раз зачинательницей жизни.
Обогнув выступ леса, Фирмен Женет ненадолго остановился. С этого места он мог охватить взглядом все свои владения, казавшиеся ему дороже всего на свете, хотя они и были невелики — всего-навсего восемнадцать гектаров, да и те не были полной его собственностью: все еще был жив Гюстав, которого в семье звали дядя Гюстав, да он еще и не собирался умирать, хотя ему пошел уже семьдесят третий год — он был на шесть лет старше Фирмена, а половина участка принадлежала ему. Но Фирмен Женет всегда говорил «моя земля», и говорить иначе не мог.
Это поистине была «его земля» — ведь сколько лет он ее возделывал, сколько сил вложил в нее, и она не оставалась перед ним в долгу: он кормился ею. Однако, глядя сейчас на нее, он совсем не испытывал восторженного, поэтического чувства влюбленности. Она скорее была для него женой, соединенной с ним долгими годами супружества, и хотя жена бесспорно принадлежит мужу, обладающему ею, у нее все же бывает и дурное настроение, и вспышки гнева, раздражения, у нее морщины, проложенные рукою времени, сложившиеся привычки; с женой надо непрестанно считаться да еще и бороться с нею, — словом, она немало причиняет мужу неприятностей, но он навсегда связал с нею свою жизнь.
Восемнадцать гектаров — это недвижимое имущество, но какое ничтожное, даже в плодородной Босе, где труд крестьянина зря не пропадает! Если у тебя восемнадцать гектаров, кто ты такой? Землероб, а не землевладелец. И ты это прекрасно чувствуешь по небрежному кивку, каким здороваются с тобой окрестные крупные хозяева, по тому, как не спешит прийти к тебе на ферму ветеринар, когда у тебя заболела корова и грозит опасность, что она околеет, а подобные неприятности были особо чувствительны в те времена, то есть в начале нашего века, когда война еще не оторвала от земли людей, обрабатывающих ее, и не перемешала их в полках с другими солдатами в красных форменных штанах, и не научила их, что горизонт человека не ограничивается тем, что он видит ежедневно, уже и не замечая увиденного, или ближайшим городом, хотя бы и таким, как Шартр, многолюдным городом, с бойкой торговлей, старинным собором, с мощеными улицами, по которым два раза в год тарахтят телеги фермеров, приезжающих на осеннюю ярмарку или по какому-либо другому поводу.
Для мелких земледельцев, таких, как Фирмен Женет, годы эти были своего рода зимней ночью, которой, как им казалось, и конца не будет. Жизнь была так сурова, так трудна, такой зыбкой была грань между прибытками и убытками, что приходилось экономить на всем, даже лампу по вечерам не зажигать, довольствоваться светом, падавшим из очага, где огонь горел еще некоторое время после того, как был сварен и съеден за ужином суп, — а шел в качестве дров подобранный в лесу сушняк, который ломали руками через коленку. Когда угасал огонь, наступала ночь. Поужинав, забирались одетые или почти что одетые под шершавое одеяло на шершавую и холодную простыню; а в комнате становилось так холодно, что вода замерзала в фаянсовом кувшине, украшенном цветочным, стершимся узором. Когда под утро просыпались задать корму скотине, было совсем еще темно; чтобы пройти по двору, где дул, завывая, северный ветер, и добраться до хлева, зажигали фонарь «летучая мышь».
Ферма стояла там, где кончались пахотные земли, — ее так и называли: «Край света». Здесь как будто останавливалась богатая, жизненосная земля Босы. Она поставила себе пределом почти непроходимый овраг с лохматыми, неодолимыми зарослями терновника, — через эту трещину, образовавшуюся в древние времена от грозного сброса земных пластов, никогда не перебирались. Но над оврагом и вокруг дома Женетов было четыре гектара природных лугов, полого спускавшихся к этой плохо зарубцевавшейся ране в плодородной почве, а за лугами лежали четырнадцать гектаров настоящих полей, которые разумно, по старинным правилам, передававшимся из поколения в поколение, возделывали Фирмен и Гюстав, трудившиеся на них и при жизни, и после смерти старика Женета, — тот, умирая, оставил ферму своему сыну Фирмену и дочери, вышедшей замуж за Гюстава Тубона и теперь уже давно умершей; они знали, как надо, в зависимости от года, чередовать посевы, сажать сахарную свеклу или картофель, подготовляя землю для пшеницы, а после пшеницы сеять овес, ячмень или рожь.
Ведь Фирмен и Гюстав знали все, хотя их ученье состояло лишь в том, что они видели, как обрабатывают землю по стародавним правилам или слышали о них. Все их познания укладывались в поговорки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76