Сто десять тысяч? Все, что у нас есть!
— Через полгода земля-то будет наша!
— Это еще неизвестно.
— Все известно. Ему нечем будет заплатить. Во всяком случае, никакого риска.
— Ты уверена?
— Ах, оставь! — с досадой воскликнула она. — Оставь! Сколько труда я положила, чтобы добиться этого.
Она почти что вырвала у него из рук кредитки, когда Альбер вынул их из бумажника и пересчитал.
— Дай сюда, — крикнула, она. — И не вылезай из дому.
Во дворе она подошла к Мишелю.
— Готово дело! — сообщила она.
— Быстро ты! Он, что, сразу согласился?
— На, считай, — сказала она, не отвечая на вопрос.
Обуан принялся пересчитывать при свете луны пачку кредиток, и Адель казалось, что он никогда не кончит.
— Да будет тебе, все правильно, — нетерпеливо сказала она.
— Погоди! Восемьдесят восемь… восемьдесят девять… девяносто.
— Давай закладную.
— Сто одна… сто две… сто три… сто десять… Правильно, — сказал он. — Вот расписка.
Мишель протянул бумагу, но все не отдавал ее.
— А мы о процентах-то позабыли, — сказал он.
— Ну, дашь сколько захочешь… Три процента подойдет тебе?
— Надо было бы указать…
— Да не нужно это. Лишнее. Деньги у тебя найдутся… да ведь и дали-то тебе по дружбе, ты же хорошо знаешь.
— А лучше было бы по-другому, — сказал он, отдав наконец закладную, не думая о том, какое значение могли иметь для Адель эти слова, в которые он, однако, и не вкладывал двойного смысла.
Адель сжала в кулаке закладную и, засунув ее в карман, сжала в руке так крепко, как будто у нее вот-вот отнимут бумагу, — ей все еще не верилось, что она действительно получила драгоценный документ.
— Спасибо, Адель, — сказал Обуан.
— Не за что, — ответила она.
Глава VI
Крестьянское упорство — это не пустые слова. Оно сказывалось не только в стремлении достигнуть своей личной, узкой цели, как это было у Адель, Альбера, Альсида, — цели, к которой они шли неуклонно — не так, как Мишель Обуан, избалованный легкой жизнью и преуспеянием его семьи, или Люсьенна, у которой ее мнимый взлет произошел так быстро, что она не могла сохранить хладнокровие. Это упорство направлено было и на другую цель — можно сказать, «общую», объединявшую всех крестьян Франции, хотя они это и не сознавали и не сговаривались между собой, — цель, к которой они шли в силу традиции и мудрости, передававшейся от отцов к сыновьям, — они стремились восстановить разрушенное, а затем и преуспеть всему крестьянству в целом, — ведь война оказалась, как это ни парадоксально, не только разрушительной, но и прибыльной для деревни.
Во Франции нет единого крестьянина, а есть крестьяне; в Перше, в Боcе или в Бри широко развита культура зерновых, и крестьянин этих краев зачастую нисколько не походит на бретонца, который разводит лошадей, и на садоводов Воклюза, так же как и нет типического земледельца. Однако люди, которые в нашей стране живут землей, в любой отрасли сельского хозяйства отличаются неким единством в своем поведении, в своих реакциях на внешние воздействия, и эволюция их одинакова — в рамках определенных норм и эпохи. В тысяча девятьсот четырнадцатом году крестьянина любой местности Франции отличало смирение, а в тысяча девятьсот двадцатом году эта черта у него уже отсутствовала. Иногда он бывал недоволен своим положением, иногда богател, но он уже не был пассивным.
Замечательно, что этот класс (ведь речь здесь идет именно о классе), имущественные интересы которого так пострадали (нельзя обойти молчанием опустошенные войною области), больше всех проливший своей крови в сражениях (семьсот тысяч убитых, пятьсот тысяч инвалидов), потерявший лучших своих работников, потому что война отняла у него так много молодых и трудоспособных людей, сразу же взялся за работу и очень быстро, несмотря на кровопускания, которым его подвергли, сумел восстановить свое положение. Конечно, тут сыграли роль пособия, которые выплачивали семье мобилизованного, пока он был на фронте: это были деньги неожиданные, необычные, и зачастую их частично откладывали, — так плохо еще в деревнях знали, на что их можно истратить. Каким-то чудом в конце войны сельские хозяева выплатили ипотечный долг, — для этого понадобилось найти где-то денег, а найти их можно было только в обогащении. Разумеется, крестьяне стали лучше питаться, больше тратить, и вое же в тысяча девятьсот девятнадцатом году у них появились наличные средства, каких не знала деревня в тысяча девятьсот четырнадцатом году. Бесспорно, они казались теперь богаче прежнего, но было ли это так в действительности, раз они внутренне изменились и у них разгорались аппетиты, появились новые цели? Однако материально они стали богаче, отчасти благодаря гибкости экономики, всяким льготам и развернувшемуся у крестьян духу предприимчивости; да, они стали богаче, но далеко не так, как это тогда утверждали. Они поднакопили денег, но эти сбережения им нужно было использовать на покупку нового инвентаря, которого требовали возникшие новые методы сельского хозяйства, на ремонт дома и служб, который из-за войны не делали долгие годы; крестьяне все откладывали эти необходимые расходы, но рано или поздно должны были их произвести. И все-таки они разбогатели — не зря же они бросились тогда покупать землю, а из-за этого цены на нее вскочили, да и найти продажной земли стало невозможно.
Вот еще одно доказательство того, что хоть все эволюционировало, а по сути дела ничего не изменилось. В конечном счете, несмотря на все потрясения, вызванные войной, эти перемены не принесли глубоких и коренных преобразований в организации земельной собственности и ее эксплуатации. Освобожденная от большой части своих долгов, крестьянская земельная собственность окрепла, все возрастало количество хозяйств, возделывавших не арендованную, а свою собственную землю. Некоторые бедные крестьянские семьи, при помощи пенсий, с большой щедростью назначавшихся при увольнении из армии, особенно во вспомогательных войсках, да денег, полученных за продажу скота, или сбережений из батрацких заработков (как это было у Альсида), покупали клочок земли и вскоре уже начинали метить выше и дальше. Случалось, что упорный труд всей семьи, где и дети, еще не достигшие десятилетнего возраста, уже брались за грабли на сенокосе, кормили скот или помогали взрослым набивать сеном сараи и сеновалы, да постоянная воздержанность, добровольные лишения и удача, спасавшая от болезней или посылавшая хороший урожай, позволили некоторым стать мелкими собственниками, а затем и зажиточными хозяевами. Но нигде это не давалось легко, сбережений не хватало, нужно было подстерегать удачу, и Адель, так же как Альбер, так же как Альсид, хорошо это знала.
История трех этих человек и тех, кто их окружал, отнюдь не является темной крестьянской драмой — она просто рисует душевное их состояние, упорство их, стремление к желанной цели, подогреваемое тем, что их надежда стала осуществимой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Через полгода земля-то будет наша!
— Это еще неизвестно.
— Все известно. Ему нечем будет заплатить. Во всяком случае, никакого риска.
— Ты уверена?
— Ах, оставь! — с досадой воскликнула она. — Оставь! Сколько труда я положила, чтобы добиться этого.
Она почти что вырвала у него из рук кредитки, когда Альбер вынул их из бумажника и пересчитал.
— Дай сюда, — крикнула, она. — И не вылезай из дому.
Во дворе она подошла к Мишелю.
— Готово дело! — сообщила она.
— Быстро ты! Он, что, сразу согласился?
— На, считай, — сказала она, не отвечая на вопрос.
Обуан принялся пересчитывать при свете луны пачку кредиток, и Адель казалось, что он никогда не кончит.
— Да будет тебе, все правильно, — нетерпеливо сказала она.
— Погоди! Восемьдесят восемь… восемьдесят девять… девяносто.
— Давай закладную.
— Сто одна… сто две… сто три… сто десять… Правильно, — сказал он. — Вот расписка.
Мишель протянул бумагу, но все не отдавал ее.
— А мы о процентах-то позабыли, — сказал он.
— Ну, дашь сколько захочешь… Три процента подойдет тебе?
— Надо было бы указать…
— Да не нужно это. Лишнее. Деньги у тебя найдутся… да ведь и дали-то тебе по дружбе, ты же хорошо знаешь.
— А лучше было бы по-другому, — сказал он, отдав наконец закладную, не думая о том, какое значение могли иметь для Адель эти слова, в которые он, однако, и не вкладывал двойного смысла.
Адель сжала в кулаке закладную и, засунув ее в карман, сжала в руке так крепко, как будто у нее вот-вот отнимут бумагу, — ей все еще не верилось, что она действительно получила драгоценный документ.
— Спасибо, Адель, — сказал Обуан.
— Не за что, — ответила она.
Глава VI
Крестьянское упорство — это не пустые слова. Оно сказывалось не только в стремлении достигнуть своей личной, узкой цели, как это было у Адель, Альбера, Альсида, — цели, к которой они шли неуклонно — не так, как Мишель Обуан, избалованный легкой жизнью и преуспеянием его семьи, или Люсьенна, у которой ее мнимый взлет произошел так быстро, что она не могла сохранить хладнокровие. Это упорство направлено было и на другую цель — можно сказать, «общую», объединявшую всех крестьян Франции, хотя они это и не сознавали и не сговаривались между собой, — цель, к которой они шли в силу традиции и мудрости, передававшейся от отцов к сыновьям, — они стремились восстановить разрушенное, а затем и преуспеть всему крестьянству в целом, — ведь война оказалась, как это ни парадоксально, не только разрушительной, но и прибыльной для деревни.
Во Франции нет единого крестьянина, а есть крестьяне; в Перше, в Боcе или в Бри широко развита культура зерновых, и крестьянин этих краев зачастую нисколько не походит на бретонца, который разводит лошадей, и на садоводов Воклюза, так же как и нет типического земледельца. Однако люди, которые в нашей стране живут землей, в любой отрасли сельского хозяйства отличаются неким единством в своем поведении, в своих реакциях на внешние воздействия, и эволюция их одинакова — в рамках определенных норм и эпохи. В тысяча девятьсот четырнадцатом году крестьянина любой местности Франции отличало смирение, а в тысяча девятьсот двадцатом году эта черта у него уже отсутствовала. Иногда он бывал недоволен своим положением, иногда богател, но он уже не был пассивным.
Замечательно, что этот класс (ведь речь здесь идет именно о классе), имущественные интересы которого так пострадали (нельзя обойти молчанием опустошенные войною области), больше всех проливший своей крови в сражениях (семьсот тысяч убитых, пятьсот тысяч инвалидов), потерявший лучших своих работников, потому что война отняла у него так много молодых и трудоспособных людей, сразу же взялся за работу и очень быстро, несмотря на кровопускания, которым его подвергли, сумел восстановить свое положение. Конечно, тут сыграли роль пособия, которые выплачивали семье мобилизованного, пока он был на фронте: это были деньги неожиданные, необычные, и зачастую их частично откладывали, — так плохо еще в деревнях знали, на что их можно истратить. Каким-то чудом в конце войны сельские хозяева выплатили ипотечный долг, — для этого понадобилось найти где-то денег, а найти их можно было только в обогащении. Разумеется, крестьяне стали лучше питаться, больше тратить, и вое же в тысяча девятьсот девятнадцатом году у них появились наличные средства, каких не знала деревня в тысяча девятьсот четырнадцатом году. Бесспорно, они казались теперь богаче прежнего, но было ли это так в действительности, раз они внутренне изменились и у них разгорались аппетиты, появились новые цели? Однако материально они стали богаче, отчасти благодаря гибкости экономики, всяким льготам и развернувшемуся у крестьян духу предприимчивости; да, они стали богаче, но далеко не так, как это тогда утверждали. Они поднакопили денег, но эти сбережения им нужно было использовать на покупку нового инвентаря, которого требовали возникшие новые методы сельского хозяйства, на ремонт дома и служб, который из-за войны не делали долгие годы; крестьяне все откладывали эти необходимые расходы, но рано или поздно должны были их произвести. И все-таки они разбогатели — не зря же они бросились тогда покупать землю, а из-за этого цены на нее вскочили, да и найти продажной земли стало невозможно.
Вот еще одно доказательство того, что хоть все эволюционировало, а по сути дела ничего не изменилось. В конечном счете, несмотря на все потрясения, вызванные войной, эти перемены не принесли глубоких и коренных преобразований в организации земельной собственности и ее эксплуатации. Освобожденная от большой части своих долгов, крестьянская земельная собственность окрепла, все возрастало количество хозяйств, возделывавших не арендованную, а свою собственную землю. Некоторые бедные крестьянские семьи, при помощи пенсий, с большой щедростью назначавшихся при увольнении из армии, особенно во вспомогательных войсках, да денег, полученных за продажу скота, или сбережений из батрацких заработков (как это было у Альсида), покупали клочок земли и вскоре уже начинали метить выше и дальше. Случалось, что упорный труд всей семьи, где и дети, еще не достигшие десятилетнего возраста, уже брались за грабли на сенокосе, кормили скот или помогали взрослым набивать сеном сараи и сеновалы, да постоянная воздержанность, добровольные лишения и удача, спасавшая от болезней или посылавшая хороший урожай, позволили некоторым стать мелкими собственниками, а затем и зажиточными хозяевами. Но нигде это не давалось легко, сбережений не хватало, нужно было подстерегать удачу, и Адель, так же как Альбер, так же как Альсид, хорошо это знала.
История трех этих человек и тех, кто их окружал, отнюдь не является темной крестьянской драмой — она просто рисует душевное их состояние, упорство их, стремление к желанной цели, подогреваемое тем, что их надежда стала осуществимой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76