Появляются красноватые участки, бурые пятна и даже черные кляксы. Потом все это приходит в движение, еще светлеет, и кажется, что ты смотришь на янтарно-пшеничное поле, волнующееся под ветром. Начинается утро.
Наташа только встала, ей сегодня не спалось. А я спокоен. Подсудимые перед казнью, парашютисты за миг до прыжка, актеры перед выходом на сцену — все они нервничают. Я сам мог не находить себе места в такие минуты, но сегодня покой окутал меня мягким пушистым покрывалом. Наверное, дело во всех тех усилиях, что я предпринял до сегодняшнего дня. Все бесконечные рассуждения, наития, методичные действия, соблюдение дисциплины и интриги сложились наконец в то окончательное действие, которое от меня почти не зависит. Чтобы сейчас выйти из игры, надо просто сойти с ума, записаться к гуманистам или залезть в петлю. Вся прелесть в том, что для успешного исхода дела мне ничего не надо делать, я все сделал раньше. Я сам принял участие в создании того безумно сложного и одновременно очень простого механизма, что превращает людей в нестареющих призраков, бережно выращивая новые коконы человеческих душ. И сегодня наша очередь становиться полубогами — моя и Наташи.
Смешно, но моим последним страхом был второй по распространенности страх превращающихся. Больше всего люди боятся неудачи, несмотря на все предосторожности, обратимость всех процессов, тысячи успешных преображений. Им все равно кажется, что, когда придет их черед, все эти миллионные доли погрешностей соединятся, и они воплотятся в плоскую компьютерную программу вроде тупых игрушек десятилетней давности. Вся совокупность предосторожностей, что уже соблюдаются, все те миллионы вариантов ошибок, которые предусмотрены, и, наконец, обратимость любого действия, которая особенно греет мою душу, — это не производит на них впечатления. Пропаганда работает на совесть, она отсекает лишних, но даже счастливчики, угодившие в первые партии, поддаются ее воздействию.
Я же больше всего испугался раздвоения. Ведь все можно проверить, и многие после сканирования говорят со своей «аватарой» об интимнейших моментах своего существования, убеждаются, что беседуют со своей точной копией, а потом, уверенные в обретении вечной жизни, спокойно дышат хлороформом и засыпают навеки. Я так не смогу, ведь это я буду говорить со своим электронным отражением, и мне же самому придется заснуть, видя, как моя копия пойдет дальше по жизни. Это ничем не будет отличаться от заморозки, та же криокамера, только под другим соусом. Даже не криокамера — это форменное самоубийство, ведь при удачном исходе дела человек надеется выйти из заморозки, а здесь он может никогда не проснуться.
Мне надо оставаться одним и тем же существом, одной и той же точкой отсчета. Но засыпать сразу в момент перехода мне тоже не хотелось: не страх технической оплошности отравлял мне жизнь, а необходимость проверяться, стремление оглянуться при выходе из комнаты в поисках случайно забытых вещей, перестраховаться и защититься. Это чувство, которое слишком прочно въелось мне в кровь, стало второй натурой. Я никогда не буду делать цирковой трюк без лонжи, а здесь за нее приходилось платить слишком большую цену.
Выход нашелся и из этой ситуации. Хорошо иметь любимого человека, которому доверяешь, и Наташа будет следить за моим преображением, тоже убедится в том, что моя копия не отличается от оригинала. Вряд ли она сможет что-то исправить, ее присутствие — не гарантия от разных пакостей и несчастных случаев, но она ведь будет бороться не с ними, а с моим страхом. Здесь я ей полностью доверяю. Во-вторых, и это самое важное, скопированный я будет проверять меня спящего. Не замороженного, погруженного в сон вечный, а спящего обычным образом, так сказать, еженощным. Мне будут сниться сны, и в этих снах за несколько часов пройдет вся моя жизнь. Тестирование без приведения в сознание.
Но пора вставать, нельзя же все утро валяться в постели?
Одежда, туалет, душ. Неторопливо прохожу в кухню. Наташа готовит бутерброды, на ходу вспоминая, как лучше раскладывать по хлебу колбасу.
— Доброе утро.
— Доброе утро.
— Не боишься, что тебя стошнит от этого при наркозе? — Иногда она удивляет меня своим пренебрежением к своему здоровью.
— Еще скажи, протухнет в желудке, и твоя мумия испортится. Садись уже.
Неторопливо пережевываем завтрак. У нее немного дрожат руки, но утешениями и обозрениями здесь не поможешь, лучше сделать все побыстрее. Допивая последние глотки чая, ловлю зайчик голограммы.
— Сопровождение готово. — Говорящая голова интерфейса докладывает положение с охраной. — Мы можем принять вас в любое удобное вам время.
— Ну что, пошли? — Накрываю ее ладонь своей.
— Да. Поздно поворачивать. — Упрямый изгиб ее губ затвердел, стал гранитным.
— Сопровождение? Мы выходим.
Никаких вещей мы с собой не берем, даже парадных костюмов не надеваем. Зачем? Вернемся сюда после полудня, мой фрак и ее платье по-прежнему будут к нашим услугам.
Четверорукий енот открывает перед нами парадные двери цвета старой вишни, и мы не спеша выходим к маленькому автобусу.
Этот микроавтобус мало отличается от броневика — весь он пуленепробиваемый, непотопляемый и трудновзрываемый. Три андроида боевых модификаций внутри, стационарно установленное тяжелое оружие и несколько небольших, напичканных самонаводящейся гадостью вертолетиков воздушного прикрытия. И, разумеется, информационное сопровождение ИИ.
— Конвой, — сквозь зубы тихо шипит Наташа.
— Спокойно. — Беру ее под руку. — Не в кабриолете же ехать по такому делу?
— Павел Иванович и Наталья Евграфовна Кузнецовы? — Чистая формальность со стороны андроида с его сканерами отпечатков пальцев, сетчатки и рентгеноподобным взглядом. ИИ, заведующий этим делом, отдает дань традиции.
Мы отвечаем сухими кивками и проходим в салон. Маленький откидной столик, четыре кресла вокруг. Садимся против хода машины, и дверь за нами закрывается с глухим чмоканьем.
Дорога отбирает полчаса. Довольно длинные полчаса, как показалось нам обоим. Утренний час-пик сходит на нет, и мы относительно легко пробираемся сквозь потоки транспорта прочь из города. Въезжаем на дачные участки, потом какой-то хилый лесок с болотцами и недавно высаженными деревьями, и наконец начинается периметр некрополя.
Ограды никакой не видно — просто одна лесопарковая зона плавно переходит в другую. Так — несколько редких столбиков, выстроенных в хилый заборчик, который может перемахнуть и пьяная коза. КПП никакого тоже нет — секция заборчика заботливо отодвигается перед бампером автобуса. Как не слишком приветливые часовые нас встречают ветряки — они редкими башнями возвышаются над молодым лесом, недавно высаженным и начинающим покрываться листвой, но погода тихая, и их лопасти остановились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Наташа только встала, ей сегодня не спалось. А я спокоен. Подсудимые перед казнью, парашютисты за миг до прыжка, актеры перед выходом на сцену — все они нервничают. Я сам мог не находить себе места в такие минуты, но сегодня покой окутал меня мягким пушистым покрывалом. Наверное, дело во всех тех усилиях, что я предпринял до сегодняшнего дня. Все бесконечные рассуждения, наития, методичные действия, соблюдение дисциплины и интриги сложились наконец в то окончательное действие, которое от меня почти не зависит. Чтобы сейчас выйти из игры, надо просто сойти с ума, записаться к гуманистам или залезть в петлю. Вся прелесть в том, что для успешного исхода дела мне ничего не надо делать, я все сделал раньше. Я сам принял участие в создании того безумно сложного и одновременно очень простого механизма, что превращает людей в нестареющих призраков, бережно выращивая новые коконы человеческих душ. И сегодня наша очередь становиться полубогами — моя и Наташи.
Смешно, но моим последним страхом был второй по распространенности страх превращающихся. Больше всего люди боятся неудачи, несмотря на все предосторожности, обратимость всех процессов, тысячи успешных преображений. Им все равно кажется, что, когда придет их черед, все эти миллионные доли погрешностей соединятся, и они воплотятся в плоскую компьютерную программу вроде тупых игрушек десятилетней давности. Вся совокупность предосторожностей, что уже соблюдаются, все те миллионы вариантов ошибок, которые предусмотрены, и, наконец, обратимость любого действия, которая особенно греет мою душу, — это не производит на них впечатления. Пропаганда работает на совесть, она отсекает лишних, но даже счастливчики, угодившие в первые партии, поддаются ее воздействию.
Я же больше всего испугался раздвоения. Ведь все можно проверить, и многие после сканирования говорят со своей «аватарой» об интимнейших моментах своего существования, убеждаются, что беседуют со своей точной копией, а потом, уверенные в обретении вечной жизни, спокойно дышат хлороформом и засыпают навеки. Я так не смогу, ведь это я буду говорить со своим электронным отражением, и мне же самому придется заснуть, видя, как моя копия пойдет дальше по жизни. Это ничем не будет отличаться от заморозки, та же криокамера, только под другим соусом. Даже не криокамера — это форменное самоубийство, ведь при удачном исходе дела человек надеется выйти из заморозки, а здесь он может никогда не проснуться.
Мне надо оставаться одним и тем же существом, одной и той же точкой отсчета. Но засыпать сразу в момент перехода мне тоже не хотелось: не страх технической оплошности отравлял мне жизнь, а необходимость проверяться, стремление оглянуться при выходе из комнаты в поисках случайно забытых вещей, перестраховаться и защититься. Это чувство, которое слишком прочно въелось мне в кровь, стало второй натурой. Я никогда не буду делать цирковой трюк без лонжи, а здесь за нее приходилось платить слишком большую цену.
Выход нашелся и из этой ситуации. Хорошо иметь любимого человека, которому доверяешь, и Наташа будет следить за моим преображением, тоже убедится в том, что моя копия не отличается от оригинала. Вряд ли она сможет что-то исправить, ее присутствие — не гарантия от разных пакостей и несчастных случаев, но она ведь будет бороться не с ними, а с моим страхом. Здесь я ей полностью доверяю. Во-вторых, и это самое важное, скопированный я будет проверять меня спящего. Не замороженного, погруженного в сон вечный, а спящего обычным образом, так сказать, еженощным. Мне будут сниться сны, и в этих снах за несколько часов пройдет вся моя жизнь. Тестирование без приведения в сознание.
Но пора вставать, нельзя же все утро валяться в постели?
Одежда, туалет, душ. Неторопливо прохожу в кухню. Наташа готовит бутерброды, на ходу вспоминая, как лучше раскладывать по хлебу колбасу.
— Доброе утро.
— Доброе утро.
— Не боишься, что тебя стошнит от этого при наркозе? — Иногда она удивляет меня своим пренебрежением к своему здоровью.
— Еще скажи, протухнет в желудке, и твоя мумия испортится. Садись уже.
Неторопливо пережевываем завтрак. У нее немного дрожат руки, но утешениями и обозрениями здесь не поможешь, лучше сделать все побыстрее. Допивая последние глотки чая, ловлю зайчик голограммы.
— Сопровождение готово. — Говорящая голова интерфейса докладывает положение с охраной. — Мы можем принять вас в любое удобное вам время.
— Ну что, пошли? — Накрываю ее ладонь своей.
— Да. Поздно поворачивать. — Упрямый изгиб ее губ затвердел, стал гранитным.
— Сопровождение? Мы выходим.
Никаких вещей мы с собой не берем, даже парадных костюмов не надеваем. Зачем? Вернемся сюда после полудня, мой фрак и ее платье по-прежнему будут к нашим услугам.
Четверорукий енот открывает перед нами парадные двери цвета старой вишни, и мы не спеша выходим к маленькому автобусу.
Этот микроавтобус мало отличается от броневика — весь он пуленепробиваемый, непотопляемый и трудновзрываемый. Три андроида боевых модификаций внутри, стационарно установленное тяжелое оружие и несколько небольших, напичканных самонаводящейся гадостью вертолетиков воздушного прикрытия. И, разумеется, информационное сопровождение ИИ.
— Конвой, — сквозь зубы тихо шипит Наташа.
— Спокойно. — Беру ее под руку. — Не в кабриолете же ехать по такому делу?
— Павел Иванович и Наталья Евграфовна Кузнецовы? — Чистая формальность со стороны андроида с его сканерами отпечатков пальцев, сетчатки и рентгеноподобным взглядом. ИИ, заведующий этим делом, отдает дань традиции.
Мы отвечаем сухими кивками и проходим в салон. Маленький откидной столик, четыре кресла вокруг. Садимся против хода машины, и дверь за нами закрывается с глухим чмоканьем.
Дорога отбирает полчаса. Довольно длинные полчаса, как показалось нам обоим. Утренний час-пик сходит на нет, и мы относительно легко пробираемся сквозь потоки транспорта прочь из города. Въезжаем на дачные участки, потом какой-то хилый лесок с болотцами и недавно высаженными деревьями, и наконец начинается периметр некрополя.
Ограды никакой не видно — просто одна лесопарковая зона плавно переходит в другую. Так — несколько редких столбиков, выстроенных в хилый заборчик, который может перемахнуть и пьяная коза. КПП никакого тоже нет — секция заборчика заботливо отодвигается перед бампером автобуса. Как не слишком приветливые часовые нас встречают ветряки — они редкими башнями возвышаются над молодым лесом, недавно высаженным и начинающим покрываться листвой, но погода тихая, и их лопасти остановились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92