Наномеханизмы, эти умные комки атомов, отловить еще труднее, и как этим занимается охрана, я вообще представляю с трудом. Тогда зачем так делается? По-моему — только из экономии средств и бюрократической лени. То есть психологи наверняка заготовили мегабайты убедительных объяснений, что это тоже нужно, что это тоже вырабатывает подсознательную уверенность в постоянной слежке, а значит, такой же подсознательный страх предать, и вообще от этого много пользы. Просто ремонт влетит в такую копеечку и истреплет столько нервов начальству, что с этой процедурой мирятся, как с мелким неудобством. Второй комплект одежды, впрочем, свой, и менять его можно почти каждый день, так что вся женская половина персонала успевает гоняться за модой.
Из второго предбанника после писка контрольной аппаратуры и вежливого жеста возникшей голограммы надо выйти в общий коридор к лифтам. Голограмма, кстати, достойна отдельных слов — из стены высовывается лицо какого-то бесполого существа, снабженное вымученной улыбкой, и рука, одетая в смесь военного мундира и больничной пижамы. Всем этим добром можно безотказно пугать детей.
У лифтов всегда очередь — два-три человека будут стоять у створок даже в полночь. Иногда за кем-то андроид несет приборы, иногда катиться тележка, загруженная инструментарием. Но подолгу у лифтов тоже никто не стоит — полминуты ожидания, и его прозрачные двери распахиваются. Трудно решить, это очередная выходка психологов или просто такая программа оптимизации работы машин. Институт никогда не спит, и бессонница организации рождает причуды в ее работе.
— Доброе утро! Ты чего, вах, такой грустный? — Давид, технарь-узловик, пытается выгнуть брови так, чтобы они могли соперничать с кривизной его носа. Национальный колорит как дежурная шутка.
— Нормально. — Я и правда мрачновато смотрюсь перед работой. — Как наши, проиграли, выиграли?
А шут с ними, результат без игры знать не хочу, досмотрю вечером.
Лифт глотает нас и поочередно выплевывает — каждого на своем этаже. Перед входом в отдел архитектоники — последняя проверка: надо просто приложить руку к панели.
Архитектоника компьютеров в институте — эта моя сфера. Где-нибудь на фирме или в концерне всегда есть отдел дизайна и эргономики. Ведь компьютеры должны продаваться и быть красивыми и удобными. Есть в корпорациях и отделы архитектуры компьютеров — ведь все эти новые процессоры, дисководы и тому подобные вещи надо как-то уместить в одном ящике, и чтоб этот ящик не был слишком большим. Отделы архитектуры никогда не живут в мире с дизайнерами: идет вечный конфликт продавца и технаря — первый хочет чего-нибудь модного, необычного, дешевого, а второй — сложного и дорогого. Грызут они друг друга по этому поводу нещадно: вечно между ними подковерные интриги, громкие скандалы и слухи о сокращениях. Вплоть до членовредительства и убийства.
Но все эти разборки — удел фирм, так там борются с бюрократией и экономят средства. У нас главное — производительность. Наш товар и так покупают: военные, академики, те же фирмачи. Он не нуждается в обычной рекламе, как удав кролика, приманивающей человека к прилавку. К нам идут те, кому надо в вычислениях быть чуть быстрее и мощнее своих конкурентов, те, которым это необходимо срочно, немедленно. Приходят как заговорщики к оружейнику, первому склепавшему очередную убийственную игрушку. Быть может, завтра такие игрушки появятся на каждом углу, тогда вспомнят и про дизайн, и про скидки, но здесь, сегодня и сейчас их можно достать только в одном месте. Единственное, что иногда делает институт, — напоминает чиновникам и промышленникам, что в первую очередь подобные нужды надо ликвидировать у своих специалистов, и лучше им работать на нашей технике. Импортные глаза все-таки чужие, могут увидеть лишнее. Поэтому за внешний вид и за компоновку машин отвечает один отдел — архитектоники. Мой отдел. Четыре этажа в левой башне, сорок два человека персонала, сотни компьютеров, десятки разновидностей автоматов. Самый маленький отдел института.
Собственный кабинет — хорошая вещь, такая индивидуальная ячейка на втором уровне отдела, в середине башни. Хорошая не столько иллюзией тишины и одиночества — ни того, ни другого почти не бывает, — сколько тем подсознательным ощущением, что тебя никто не хлопнет по плечу, никто не будет стоять у тебя над душой, когда ты принимаешь решение, а ты в это время на экранах видишь всех или почти всех сотрудников. Есть в этом привкус шапки-невидимки, центра паутины и командного бункера одновременно — место власти, делающее тебя незримым. В остальном это средних размеров комната в салатовых тонах, умеренно заставленная оборудованием, так же умеренно увешанная картинами и деревянными масками. Какую-то часть из них нарисовал и вырезал в свое время я сам. Странный предмет для гордости.
Наконец подхожу к рабочему месту, любимому анатомическому креслу. Несколько секунд расслабления, когда ткань облегает тебя, создает иллюзию невесомости, и ты паришь наедине со своими мыслями. Часы на стене показывают без десяти восемь. Пора. Леплю на левый глаз «монокль». Протягиваю руки над панелью, смотрю, как она загорается огоньками систем, обретает объем, глубину, насыщается изображениями, и впускаю в себя этот поток информации.
Мои руки «расплетают» модель, видно, как красно-оранжево-синие потоки воздуха обтекают плату и как отдают свой жар процессоры.
Ясно, на оперативке.
Конструкция совмещения и эргономика блока 14/3 «Ухо тушканчика». Их параметры... серия вспышек цифр. Повертел возникшую картинку модели. Складная штучка. Есть в ней толика несовершенства, показной изящности. Точно, слишком вычурна. Но параметры в норме, не буду придираться.
Утверждаю на воплощение — взмах руки и палец на панели.
Разногласия и нечетко поставленная задача в вопросе модели 2341а, — картинка, исчерканная красным, список каких-то претензий. Вечно Кириллыч не хочет ни за что отвечать. Ладно.
На оперативке...
И так полчаса, не больше минуты на ответ. Надо разгрести все то добро, что наваяла ночная смена: понять, что сделали хорошо, а что провалили, разобраться, поставить новые задачи, наградить непричастных и наказать невиновных.
— Внимание, общий сбор руководства к часу дня, — голос секретаря предупредителен, вежлив. Руки на секунду замирают над панелью. Это предвещает серьезное дело — не обычный селектор. Личное присутствие необходимо или для какого-то выговора, или для объявления чего-то секретного.
Оперативка. Большой экран пульта распахивается будто окно, вижу второй эшелон — шесть лиц начальников «конторок», как шутим мы между собой. Будто в черной бархатной пустоте кто-то выложил ожившие фотографии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92