Вероятно, инфекция...
– Осторожно, мадемуазель, – усмехнулся он. – Одно лишнее слово, и у меня сложится впечатление, что я вам небезразличен.
Она мгновенно отвела глаза.
– Вовсе нет, – беспечно обронила она. – Просто я боюсь, что придется прервать нашу работу.
Он отметил, что на этот раз словечко «наша» не подверглось исправлению.
Положив щеку на локоть, он следил за ней. По правде говоря, она была не так уж далека от истины: проснувшись сегодня, он понял, что у него поднялась температура, и этот жар вместе с болью дурманили его сознание. Однако он счел, что есть дела поважнее, чем лежать в постели и принимать микстуры.
– Я повторяю, мадемуазель: дело в пропорции древесного угля, – произнес он. – Вы слишком много добавляете его. При таких условиях уголь выделяет избыток флогистона, что и обуславливает малую устойчивость соединения.
– Но нам известно, что решающее влияние оказывает вода. Я проверяла, уголь не реагирует на воду, он лишь размягчается. Меня больше беспокоит фосфор.
Однако она задумалась над его замечанием:
– А почему вы считаете, что дело в пропорции угля?
– Когда мне было одиннадцать лет, я нечаянно поджег потолок своей комнаты. Это я пытался воспроизвести эксперименты Штоля с флогистоном.
Она нахмурилась:
– Понятно. Видно, за вами не было никакого надзора, милорд?
Он ухмыльнулся.
– Не то чтобы никакого. Хотя я как-то даже свалился с крыши, пытаясь разглядеть кольца Сатурна. После того случая мать несколько месяцев не соглашалась купить мне новый телескоп.
Невольная улыбка тронула ее губы.
– Вряд ли последствия детских проделок могут служить подтверждением научных теорий.
– Как знать... Нужно, проверить.
Она помолчала, а потом, вздохнув, ответила:
– Хорошо. Только сначала закончим опыты с фосфором.
Макс улыбнулся. Им неплохо работалось вместе. Даже она не смогла бы отрицать этого.
Распределив по ящикам сегодняшнюю порцию удобрения, она опустилась на табурет и, уперевшись подбородком о стол, застыла в ожидании.
– Мне все-таки непонятно, почему вы думаете, что военные оставят меня в покое. Предположим, мы обнаружим и нейтрализуем неустойчивый элемент и добьемся того, чтобы соединение стало настоящим удобрением... Но они-то ждут от меня не удобрения, а...
– В том-то и фокус. Нужно, чтобы они подумали, что получили взрывчатку.
Она наморщила лоб.
– Но если мы усовершенствуем удобрение, то в качестве взрывчатки оно уже не сработает.
– Не сработает. И тот взрыв войдет в историю как необъяснимая удача, сопутствовавшая французскому флоту... а про вас, мадемуазель, скажут, что вы ни черта не смыслите в оружии.
Некоторое время она молчала, переваривая его слова, а потом сказала:
– У ваших министров, так же как и у французских, есть много своих ученых. Что если они попытаются модифицировать его? Ведь они могут найти способ превратить его снова в оружие уничтожения.
– Вот об этом-то нам и нужно позаботиться. Мы должны изменить его безвозвратно, добиться полной его безопасности.
Они замолчали размышляя.
Прошло несколько минут. Он встал, потянулся и начал расхаживать по комнате. Она продолжала сидеть. Потом придвинула чернильницу и взяла перо.
Подрагивая и скрипя, ее перо быстро побежало по листу, оставляя за собой неровные, нервные ряды знаков. Она писала, не замечая ничего вокруг.
Он подумал о том, что никогда прежде не замечал, чтобы ее черты были так выразительны, чтобы это удивительное, необъяснимое сочетание хрупкости и силы в них делало ее столь прекрасной, как в этот момент, когда она с такой страстью отдавала себя работе.
Разумеется, за исключением тех моментов, когда...
Он тут же одернул себя. Запретил себе вспоминать. Запретил желать ее. Ни к чему лишний раз терзать себя.
Пройдя к окну, он сел на диван, взял какой-то научный журнал и бесцельно полистал. Он чувствовал, что решение где-то рядом, но оно ускользало.
Отбросив журнал, он принялся снова глядеть на Мари.
– Почему вы стали заниматься наукой?
Она подняла голову. Он уже пожалел, что задал-таки вопрос, который долго мучил его, уверенный в том, что ему сейчас снова напомнят о не подлежащих обсуждению темах.
Но к немалому его удивлению, она ответила:
– Мой дед был химиком, довольно известным в свое время. Он состоял членом Академии наук. Он растил нас, когда умерла моя мать.
– Сколько вам было лет? – спросил он осторожно.
– Пять, – тихо ответила она. – Она умерла почти сразу после... – Ее голос дрогнул. – После рождения моей сестры.
Она замолчала и посмотрела на свои колени, где ее рука поглаживала полосатый бело-голубой шелк, из которого было сшито ее платье. Но вскоре она продолжила, словно не могла остановить поток воспоминаний:
– Моя мать, обладая весьма приятной наружностью, была особой своевольной и романтической – к сожалению. А отец... – с запинкой выговорила она. – Моим отцом был молодой, блестящий лейтенант из Версаля. Он соблазнил ее, а потом бросил с ребенком. Вернее, с двумя детьми. Мы с Арманом близнецы. Короче говоря, мы – незаконнорожденные.
Макс почувствовал холодок дрожи. Боже! Так вот почему она так гневается на него! В своем случае она усматривает кошмарное повторение судьбы матери.
– Но ты не похожа на свою мать, Мари, – робко заметил он. – А я не такой, каким был твой отец.
Ее пальцы сжимали ткань платья. До нее вряд ли дошел смысл его слов; казалось, она даже не слышала их.
– Мы родились и выросли в деревне, в имении деда, поскольку мать после случившегося с ней позора уже не могла появляться в обществе. Но она не переставала мечтать. Прошло несколько лет, и она имела несчастье влюбиться снова. На этот раз ее избранником был молодой красивый дворянин. Но ему нужна была не она, а ее деньги. Он склонял деда финансировать экспедиции в Полинезию. Он не только бросил мою мать с ребенком, он разорил нас. – Мари судорожно глотнула воздуха. – Мать умерла вскоре после рождения Вероники. Врач сказал, что причина смерти в послеродовых осложнениях, но мне кажется, она умерла... от несбывшейся любви. – Голос ее стал таким тихим, что Макс едва расслышал ее последние слова. – От несбывшихся надежд.
Макс закрыл глаза. Боль и вина терзали его. Что же наделал он! Какие страшные страдания причинил! Только сейчас он понял всю глубину ее мук.
Как последний идиот он убеждал ее, что она носит его ребенка.
Внезапная догадка осенила его. Он открыл глаза. Вот почему она держится так отчужденно. Вовсе не потому, что равнодушна к нему, а потому, что боится.
Боится положиться на него, решив во что бы то ни стало выжить, помня об участи, которую постигла ее мать.
А еще, возможно, она боится своих чувств к нему.
Надежда озарила его душу.
Если бы только он смог заставить ее увидеть истину, от которой она отворачивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
– Осторожно, мадемуазель, – усмехнулся он. – Одно лишнее слово, и у меня сложится впечатление, что я вам небезразличен.
Она мгновенно отвела глаза.
– Вовсе нет, – беспечно обронила она. – Просто я боюсь, что придется прервать нашу работу.
Он отметил, что на этот раз словечко «наша» не подверглось исправлению.
Положив щеку на локоть, он следил за ней. По правде говоря, она была не так уж далека от истины: проснувшись сегодня, он понял, что у него поднялась температура, и этот жар вместе с болью дурманили его сознание. Однако он счел, что есть дела поважнее, чем лежать в постели и принимать микстуры.
– Я повторяю, мадемуазель: дело в пропорции древесного угля, – произнес он. – Вы слишком много добавляете его. При таких условиях уголь выделяет избыток флогистона, что и обуславливает малую устойчивость соединения.
– Но нам известно, что решающее влияние оказывает вода. Я проверяла, уголь не реагирует на воду, он лишь размягчается. Меня больше беспокоит фосфор.
Однако она задумалась над его замечанием:
– А почему вы считаете, что дело в пропорции угля?
– Когда мне было одиннадцать лет, я нечаянно поджег потолок своей комнаты. Это я пытался воспроизвести эксперименты Штоля с флогистоном.
Она нахмурилась:
– Понятно. Видно, за вами не было никакого надзора, милорд?
Он ухмыльнулся.
– Не то чтобы никакого. Хотя я как-то даже свалился с крыши, пытаясь разглядеть кольца Сатурна. После того случая мать несколько месяцев не соглашалась купить мне новый телескоп.
Невольная улыбка тронула ее губы.
– Вряд ли последствия детских проделок могут служить подтверждением научных теорий.
– Как знать... Нужно, проверить.
Она помолчала, а потом, вздохнув, ответила:
– Хорошо. Только сначала закончим опыты с фосфором.
Макс улыбнулся. Им неплохо работалось вместе. Даже она не смогла бы отрицать этого.
Распределив по ящикам сегодняшнюю порцию удобрения, она опустилась на табурет и, уперевшись подбородком о стол, застыла в ожидании.
– Мне все-таки непонятно, почему вы думаете, что военные оставят меня в покое. Предположим, мы обнаружим и нейтрализуем неустойчивый элемент и добьемся того, чтобы соединение стало настоящим удобрением... Но они-то ждут от меня не удобрения, а...
– В том-то и фокус. Нужно, чтобы они подумали, что получили взрывчатку.
Она наморщила лоб.
– Но если мы усовершенствуем удобрение, то в качестве взрывчатки оно уже не сработает.
– Не сработает. И тот взрыв войдет в историю как необъяснимая удача, сопутствовавшая французскому флоту... а про вас, мадемуазель, скажут, что вы ни черта не смыслите в оружии.
Некоторое время она молчала, переваривая его слова, а потом сказала:
– У ваших министров, так же как и у французских, есть много своих ученых. Что если они попытаются модифицировать его? Ведь они могут найти способ превратить его снова в оружие уничтожения.
– Вот об этом-то нам и нужно позаботиться. Мы должны изменить его безвозвратно, добиться полной его безопасности.
Они замолчали размышляя.
Прошло несколько минут. Он встал, потянулся и начал расхаживать по комнате. Она продолжала сидеть. Потом придвинула чернильницу и взяла перо.
Подрагивая и скрипя, ее перо быстро побежало по листу, оставляя за собой неровные, нервные ряды знаков. Она писала, не замечая ничего вокруг.
Он подумал о том, что никогда прежде не замечал, чтобы ее черты были так выразительны, чтобы это удивительное, необъяснимое сочетание хрупкости и силы в них делало ее столь прекрасной, как в этот момент, когда она с такой страстью отдавала себя работе.
Разумеется, за исключением тех моментов, когда...
Он тут же одернул себя. Запретил себе вспоминать. Запретил желать ее. Ни к чему лишний раз терзать себя.
Пройдя к окну, он сел на диван, взял какой-то научный журнал и бесцельно полистал. Он чувствовал, что решение где-то рядом, но оно ускользало.
Отбросив журнал, он принялся снова глядеть на Мари.
– Почему вы стали заниматься наукой?
Она подняла голову. Он уже пожалел, что задал-таки вопрос, который долго мучил его, уверенный в том, что ему сейчас снова напомнят о не подлежащих обсуждению темах.
Но к немалому его удивлению, она ответила:
– Мой дед был химиком, довольно известным в свое время. Он состоял членом Академии наук. Он растил нас, когда умерла моя мать.
– Сколько вам было лет? – спросил он осторожно.
– Пять, – тихо ответила она. – Она умерла почти сразу после... – Ее голос дрогнул. – После рождения моей сестры.
Она замолчала и посмотрела на свои колени, где ее рука поглаживала полосатый бело-голубой шелк, из которого было сшито ее платье. Но вскоре она продолжила, словно не могла остановить поток воспоминаний:
– Моя мать, обладая весьма приятной наружностью, была особой своевольной и романтической – к сожалению. А отец... – с запинкой выговорила она. – Моим отцом был молодой, блестящий лейтенант из Версаля. Он соблазнил ее, а потом бросил с ребенком. Вернее, с двумя детьми. Мы с Арманом близнецы. Короче говоря, мы – незаконнорожденные.
Макс почувствовал холодок дрожи. Боже! Так вот почему она так гневается на него! В своем случае она усматривает кошмарное повторение судьбы матери.
– Но ты не похожа на свою мать, Мари, – робко заметил он. – А я не такой, каким был твой отец.
Ее пальцы сжимали ткань платья. До нее вряд ли дошел смысл его слов; казалось, она даже не слышала их.
– Мы родились и выросли в деревне, в имении деда, поскольку мать после случившегося с ней позора уже не могла появляться в обществе. Но она не переставала мечтать. Прошло несколько лет, и она имела несчастье влюбиться снова. На этот раз ее избранником был молодой красивый дворянин. Но ему нужна была не она, а ее деньги. Он склонял деда финансировать экспедиции в Полинезию. Он не только бросил мою мать с ребенком, он разорил нас. – Мари судорожно глотнула воздуха. – Мать умерла вскоре после рождения Вероники. Врач сказал, что причина смерти в послеродовых осложнениях, но мне кажется, она умерла... от несбывшейся любви. – Голос ее стал таким тихим, что Макс едва расслышал ее последние слова. – От несбывшихся надежд.
Макс закрыл глаза. Боль и вина терзали его. Что же наделал он! Какие страшные страдания причинил! Только сейчас он понял всю глубину ее мук.
Как последний идиот он убеждал ее, что она носит его ребенка.
Внезапная догадка осенила его. Он открыл глаза. Вот почему она держится так отчужденно. Вовсе не потому, что равнодушна к нему, а потому, что боится.
Боится положиться на него, решив во что бы то ни стало выжить, помня об участи, которую постигла ее мать.
А еще, возможно, она боится своих чувств к нему.
Надежда озарила его душу.
Если бы только он смог заставить ее увидеть истину, от которой она отворачивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104