В такие дни она обычно рассказывала свою любимую историю о том, как «этих янки прогнали с плантации», или просила Гарден спеть одну из своих любимых песен, а сама дирижировала пальцем, чтобы задать темп. Однажды Гарден обожгла руку о плиту, и девочке было велено бегом бежать к Пэнси. И Пэнси ей «сделала». Держа руку девочки у своего лица, она стала что-то нашептывать, приблизив губы к длинному красному пятну. Гарден низко наклонила голову, но не смогла расслышать, что говорит старуха. Пэнси на глазах теряла силы, ее бормотание становилось все тише, но она не умолкала, губы ее продолжали напряженно шевелиться, пока сначала боль, а потом и след ожога полностью не исчезли.
Эта древняя, худая, как мумия, старуха, полузатерянная в своей гигантской постели, обладала для Гарден огромной притягательной силой. Она любила слушать старую Пэнси, охотно для нее пела. Убежать от старухи ей хотелось, только когда Пэнси, крепко держа ее за руку, начинала произносить пугающие слова о проклятье, которое лежит на Барони, и упрашивала Гарден поскорее покинуть плантацию. А Гарден не знала, что говорить и что делать. Ей оставалось только дожидаться, когда Пэнси, обессилев от всплеска эмоций, впадет в беспамятство.
Хижина Пэнси была ярко освещена. К ней пришли все жители поселка. Люди по очереди входили и кланялись сначала своей старой правительнице, потом ее правнучке, Пэнси-младшей, которую вызвали к больной из дома возле церкви. Муж Пэнси-младшей, проповедник Эшли, стоял в углу, и по щекам у него катились слезы, так тяжело ему было навсегда прощаться со своей старинной противницей.
Гарден и Реба тоже поклонились в свой черед. Старая Пэнси прошептала что-то Пэнси-младшей.
– Она говорит, не надо уходить, – перевела та. – Она хочет, чтобы мисс Джулия с ней осталась.
Реба усадила девочку на стул возле огромного стола. Сама тоже села рядом и стала поглаживать по руке Гарден, которая почти не помнила себя от горя. Раскачиваясь и размеренно, успокаивающими движениями прикасаясь к запястью девочки, Реба запела: «Ждет меня отдых от всех трудов…»
И люди за окном подхватили рефрен: «…после смерти».
Реба вела, а они вторили.
Ждет меня отдых от всех трудов
После смерти.
Преисполнилась, о Господь,
Ликованьем душа моя
Утром, Господи, после смерти.
К Гавриилу-архангелу я иду
После смерти.
С ним говорю и радуюсь я
После смерти.
Преисполнилась, о Господь,
Ликованьем душа моя
Утром, Господи, после смерти.
Сестра Пэнси идет туда, где дождь не польет ее
После смерти.
Сестра Пэнси идет туда, где дождь не польет ее
После смерти.
Вот со мной говорит Иисус
После смерти.
Вот я иду, беседую с ним
После смерти.
Преисполнилась, о Господь,
Ликованьем душа моя
Утром, Господи, после смерти.
– Она отходит, – сказала Сара, – уже утро. Лампа в хижине больше не казалась ярким пятном.
Небо в окне светилось бледным золотом новорожденного дня. В лучах низкого солнца четким силуэтом вырисовывалась фигурка сидевшей у окна Гарден, сияли ее разноцветные, рыже-золотые, растрепанные волосы.
Пэнси охватила дрожь, она дернулась и резко села в постели. Ее похожая на птичью лапу рука сжала плечо Пэнси-младшей. Прежний мощный торжествующий смех наполнил комнату. Пэнси указала на Гарден.
– Благодарю тебя, Господи, – звонким голосом произнесла она. – Свеча с реки Иордан.
Гарден пела для мамаши Пэнси в последний раз. В белом, как все плакальщики, она стояла над могилой, пока яму не засыпали. Лицо у девочки было в пятнах и опухло от слез. Гарден трясло, но ее низкий, с богатыми модуляциями голос ни разу не дрогнул. Неверными руками она держала букет полевых цветов, один за другим роняя их на гроб, и пела любимый гимн старой женщины.
Я на запад смотрю, смотрю на восток,
И я вижу вдали колесницу.
Четверка седых коней, она унесет тебя
Через реку Иордан, на другой берег.
Я смотрю – Моисей в камышах уснул.
Он лежит, притаившись на дне корзины.
Каждая прядь его светится для тебя
Свечой с реки Иордан, с другого берега.
30
Маргарет и Пегги добрались до дома почти одновременно. Здесь, за закрытыми ставнями царила прохлада, после изнурительной уличной жары дом напоминал оазис в пустыне. «Гуммиарабик» – так называли чарлстонцы свою влажную августовскую погоду.
Пегги швырнула шляпу на стул и промокнула лицо и шею смятым носовым платком.
– У меня прекрасные новости! – еще не отдышавшись, воскликнула она.
А Маргарет уже успела усесться с ногами на диван и теперь обмахивалась пальмовым веером, сильно пахнущим одеколоном.
– У меня тоже. Сядь, Пегги, и успокойся.
Но Пегги была слишком взволнована, чтобы сидеть. Она лихорадочно мерила шагами маленькую гостиную, ее порывистые движения всерьез угрожали хрупкому, в стиле шератон столику в центре комнаты.
– Я только что из Чарлстонского колледжа, – заявила она. – Этим летом туда набирают женщин, и меня охотно примут.
Маргарет высоко подняла голову, помахала веером перед потной шеей.
– Пегги, не болтай глупостей. Ты кончишь учебу в этом году, и у тебя будет дебют. Я только что от Эдит Энсон. Она не хотела, но мне удалось ее уговорить, твой праздник назначен на очень удобный день. И я договорилась о зале, это будет в Саут-Каролина-холл. Мы устроим для тебя прием перед балом девиц Монтегю. Это лучший вечер сезона.
– Мама, ты меня никогда не слушаешь. Мне совершенно не нужен этот дурацкий старомодный дебют. И кроме того, ты же тысячу раз говорила, что у нас нет денег. А в колледже я смогу получить стипендию.
Маргарет отмахнулась от слов дочери веером.
Пегги подбоченилась и приготовилась к схватке. Но скандал не успел разразиться – вошел Стюарт. Он тоже принес новость, но она, в отличие от двух предыдущих, не сулила никому ничего хорошего.
– В городе испанка. В больницу Роупера сегодня попало чуть не сорок человек. И мистер Уолкер тоже там. Он просто рухнул на пол сегодня в банке.
Так что Пегги пришлось выдержать сражение с матерью еще через несколько дней и уже по другому поводу. Маргарет намеревалась бежать от чумы – так называли испанку в Чарлстоне. Пегги наотрез отказалась ехать с матерью в Барони. Красный Крест приглашал добровольцев любого возраста помочь в уходе за жертвами эпидемии.
– Мама, я же здорова, как буйвол. Мой долг находиться там, где я могу быть полезной.
Переубедить ее оказалось невозможно.
Стюарт не мог уехать из города. Банк продолжал работать по обычному расписанию. Как и большинство мужчин, Стюарт по дороге на работу и обратно защищал лицо марлевой маской и далеко обходил всех, кто кашлял или передвигался нетвердой походкой. Но прибегать к подобным маневрам приходилось редко. На улицах почти никого не было.
Маргарет, отправившись в Барони, тоже надела в дорогу марлевую маску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
Эта древняя, худая, как мумия, старуха, полузатерянная в своей гигантской постели, обладала для Гарден огромной притягательной силой. Она любила слушать старую Пэнси, охотно для нее пела. Убежать от старухи ей хотелось, только когда Пэнси, крепко держа ее за руку, начинала произносить пугающие слова о проклятье, которое лежит на Барони, и упрашивала Гарден поскорее покинуть плантацию. А Гарден не знала, что говорить и что делать. Ей оставалось только дожидаться, когда Пэнси, обессилев от всплеска эмоций, впадет в беспамятство.
Хижина Пэнси была ярко освещена. К ней пришли все жители поселка. Люди по очереди входили и кланялись сначала своей старой правительнице, потом ее правнучке, Пэнси-младшей, которую вызвали к больной из дома возле церкви. Муж Пэнси-младшей, проповедник Эшли, стоял в углу, и по щекам у него катились слезы, так тяжело ему было навсегда прощаться со своей старинной противницей.
Гарден и Реба тоже поклонились в свой черед. Старая Пэнси прошептала что-то Пэнси-младшей.
– Она говорит, не надо уходить, – перевела та. – Она хочет, чтобы мисс Джулия с ней осталась.
Реба усадила девочку на стул возле огромного стола. Сама тоже села рядом и стала поглаживать по руке Гарден, которая почти не помнила себя от горя. Раскачиваясь и размеренно, успокаивающими движениями прикасаясь к запястью девочки, Реба запела: «Ждет меня отдых от всех трудов…»
И люди за окном подхватили рефрен: «…после смерти».
Реба вела, а они вторили.
Ждет меня отдых от всех трудов
После смерти.
Преисполнилась, о Господь,
Ликованьем душа моя
Утром, Господи, после смерти.
К Гавриилу-архангелу я иду
После смерти.
С ним говорю и радуюсь я
После смерти.
Преисполнилась, о Господь,
Ликованьем душа моя
Утром, Господи, после смерти.
Сестра Пэнси идет туда, где дождь не польет ее
После смерти.
Сестра Пэнси идет туда, где дождь не польет ее
После смерти.
Вот со мной говорит Иисус
После смерти.
Вот я иду, беседую с ним
После смерти.
Преисполнилась, о Господь,
Ликованьем душа моя
Утром, Господи, после смерти.
– Она отходит, – сказала Сара, – уже утро. Лампа в хижине больше не казалась ярким пятном.
Небо в окне светилось бледным золотом новорожденного дня. В лучах низкого солнца четким силуэтом вырисовывалась фигурка сидевшей у окна Гарден, сияли ее разноцветные, рыже-золотые, растрепанные волосы.
Пэнси охватила дрожь, она дернулась и резко села в постели. Ее похожая на птичью лапу рука сжала плечо Пэнси-младшей. Прежний мощный торжествующий смех наполнил комнату. Пэнси указала на Гарден.
– Благодарю тебя, Господи, – звонким голосом произнесла она. – Свеча с реки Иордан.
Гарден пела для мамаши Пэнси в последний раз. В белом, как все плакальщики, она стояла над могилой, пока яму не засыпали. Лицо у девочки было в пятнах и опухло от слез. Гарден трясло, но ее низкий, с богатыми модуляциями голос ни разу не дрогнул. Неверными руками она держала букет полевых цветов, один за другим роняя их на гроб, и пела любимый гимн старой женщины.
Я на запад смотрю, смотрю на восток,
И я вижу вдали колесницу.
Четверка седых коней, она унесет тебя
Через реку Иордан, на другой берег.
Я смотрю – Моисей в камышах уснул.
Он лежит, притаившись на дне корзины.
Каждая прядь его светится для тебя
Свечой с реки Иордан, с другого берега.
30
Маргарет и Пегги добрались до дома почти одновременно. Здесь, за закрытыми ставнями царила прохлада, после изнурительной уличной жары дом напоминал оазис в пустыне. «Гуммиарабик» – так называли чарлстонцы свою влажную августовскую погоду.
Пегги швырнула шляпу на стул и промокнула лицо и шею смятым носовым платком.
– У меня прекрасные новости! – еще не отдышавшись, воскликнула она.
А Маргарет уже успела усесться с ногами на диван и теперь обмахивалась пальмовым веером, сильно пахнущим одеколоном.
– У меня тоже. Сядь, Пегги, и успокойся.
Но Пегги была слишком взволнована, чтобы сидеть. Она лихорадочно мерила шагами маленькую гостиную, ее порывистые движения всерьез угрожали хрупкому, в стиле шератон столику в центре комнаты.
– Я только что из Чарлстонского колледжа, – заявила она. – Этим летом туда набирают женщин, и меня охотно примут.
Маргарет высоко подняла голову, помахала веером перед потной шеей.
– Пегги, не болтай глупостей. Ты кончишь учебу в этом году, и у тебя будет дебют. Я только что от Эдит Энсон. Она не хотела, но мне удалось ее уговорить, твой праздник назначен на очень удобный день. И я договорилась о зале, это будет в Саут-Каролина-холл. Мы устроим для тебя прием перед балом девиц Монтегю. Это лучший вечер сезона.
– Мама, ты меня никогда не слушаешь. Мне совершенно не нужен этот дурацкий старомодный дебют. И кроме того, ты же тысячу раз говорила, что у нас нет денег. А в колледже я смогу получить стипендию.
Маргарет отмахнулась от слов дочери веером.
Пегги подбоченилась и приготовилась к схватке. Но скандал не успел разразиться – вошел Стюарт. Он тоже принес новость, но она, в отличие от двух предыдущих, не сулила никому ничего хорошего.
– В городе испанка. В больницу Роупера сегодня попало чуть не сорок человек. И мистер Уолкер тоже там. Он просто рухнул на пол сегодня в банке.
Так что Пегги пришлось выдержать сражение с матерью еще через несколько дней и уже по другому поводу. Маргарет намеревалась бежать от чумы – так называли испанку в Чарлстоне. Пегги наотрез отказалась ехать с матерью в Барони. Красный Крест приглашал добровольцев любого возраста помочь в уходе за жертвами эпидемии.
– Мама, я же здорова, как буйвол. Мой долг находиться там, где я могу быть полезной.
Переубедить ее оказалось невозможно.
Стюарт не мог уехать из города. Банк продолжал работать по обычному расписанию. Как и большинство мужчин, Стюарт по дороге на работу и обратно защищал лицо марлевой маской и далеко обходил всех, кто кашлял или передвигался нетвердой походкой. Но прибегать к подобным маневрам приходилось редко. На улицах почти никого не было.
Маргарет, отправившись в Барони, тоже надела в дорогу марлевую маску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181