По комнатам во всех направлениях гуляли сквозняки, потоки воздуха, пересекаясь, закручивались на пыльном полу в маленькие смерчи.
Стюарта-младшего и Пегги не выпускали на улицу, из-за их шумных игр дом казался особенно тесным.
И это давало Стюарту дополнительный повод для жалоб. Потому что семья по-прежнему жила в лесном доме. В нарушение традиции Трэдды не перебрались в главный дом в октябре.
Когда Стюарт потребовал, чтобы Маргарет организовала переезд, у той сделалась истерика. Ей стало настолько худо, что Занзи послала в Саммервиль за доктором Дрейтоном, и он два дня держал Маргарет на успокоительных лекарствах. Когда она наконец смогла встать к столу и появилась на семейном обеде, домашние увидели, что лицо ее покрыла смертельная бледность, а глаза запали и потускнели.
На этот раз Энсон впервые позволил себе вмешаться в ссору между Стюартом и его женой.
– Стью, это жестоко. Ты не прав, Маргарет вовсе не упрямится. Главный дом внушает ей ужас. Ей кажется, что это обитель смерти. Мы жили там, когда был убит Когер. Папу убили там же, и прямо у нее на глазах, и там же умерла мама. Маргарет боится, что там можно заразиться оспой или что там ей будут мерещиться призраки. В общем, не будь бессердечным, не проси ее возвращаться туда, во всяком случае, так скоро. Подожди хоть до будущего года.
Но Стюарт не принял объяснений Энсона.
– Маргарет пугает только то, что ей придется слегка пошевелиться. Она слишком большая лентяйка, чтобы распоряжаться хозяйством в зимнем доме. Здесь к ее услугам шесть черномазых, а мне никак не добиться ни приличной еды вовремя, ни чистой рубашки. Не понимаю, что она целыми днями делает.
Правы были оба, и Энсон, и Стюарт. Маргарет не могла думать о переезде по двум причинам. Воспоминания, связанные с зимним домом, вызывали у нее суеверный ужас, и, кроме того, она действительно не могла преодолеть трудностей, связанных с ведением такого большого хозяйства. Даже с куда более простой жизнью в лесном доме она не справлялась.
Все заботы всегда брала на себя сперва ее мать, потом Генриетта. Маргарет просто не знала, что нужно делать, чтобы хозяйство двигалось по накатанным рельсам; а если и понимала порой, что именно нужно сделать, то не знала, как за это взяться.
Ее мать и свекровь умерли почти одновременно, и научить ее было некому. Она чувствовала себя ребенком, потерянным и беспомощным.
Она искала поддержки у Стюарта, но не встретила отклика: Стюарт был слишком оглушен смертью матери. И теперь в отношениях с женой он хотел черпать силу и уверенность в том, что жизнь снова пойдет так, как он привык, что любящая женщина будет по-прежнему окружать его теплом, угадывая все его нужды и желания. Его запросы, и высказанные, и невысказанные, лишь внушали Маргарет новые страхи.
Тогда в поисках поддержки и материнской опеки, в которой она так отчаянно нуждалась, Маргарет обратилась к Занзи. Занзи обнимала Маргарет своими могучими руками, звала ее «мое дитятко», поощряла ее привычку плакать по любому поводу и возвела стену между Маргарет и всеми домашними.
Сама же Занзи стала домашним тираном. С момента ее появления в Барони на нее смотрели как на чужую. Прислуга Трэддов скрытничала и держалась на расстоянии. И теперь Занзи брала реванш. Она самовольно заняла место Маргарет, она сыпала приказами, замечаниями, упреками и угрозами.
А слуги отвечали ей саботажем. Обед всегда запаздывал, мясо подгорало, на рваном белье виднелись подпалины от утюга. Под кроватями собиралась пыль, в углах висела паутина, серебро и медь потускнели, некошеная лужайка перед домом заросла сорняками. Это была война. Необъявленная, не признаваемая вслух и по-настоящему разрушительная. Сам воздух в доме, пропитанном враждой, казался отравленным.
Эта атмосфера подействовала даже на Энсона. Неизменно молчаливый и держащийся в тени, Энсон всегда снизу вверх смотрел на Стюарта, восхищаясь его головокружительной смелостью и дерзким обаянием. Он был готов смиренно довольствоваться тем, что делал за Стюарта всю работу в имении, стараясь, чтобы наследство брата не уменьшалось и не падало в цене. Энсон находил, что это логично. Стюарт был слишком живым и слишком темпераментным для повседневных, продолжительных, рутинных сельскохозяйственных работ. Если уж кто-то и должен этим заниматься, то, конечно, он, Энсон. Любимая девушка в качестве жены брата – это зрелище причиняло Энсону нестерпимую боль, и когда-то он пытался бежать из Барони, чтобы от нее спастись, но попытка кончилась неудачей. И он примирился с собой. За те два с половиной года, что Маргарет и Стюарт были женаты, Энсон научился жить с болью в душе; время сделало ее не такой острой, хотя Маргарет он любил еще сильнее, чем прежде. Всю свою энергию, весь накал бушевавших в его душе страстей он вложил в работу и обрел душевный покой, с головой уйдя в медленную смену времен года, в чередование посевов, роста культур и уборки урожая.
Даже тогда, когда Стюарт начал донимать Маргарет своей злостью и ее страдания постоянно разрывали Энсону сердце, он ухитрялся выглядеть спокойным и отчужденным, совершенно погруженным в мир своих хозяйственных забот. Но когда Стюарт нарушил границы этого мира, Энсон не выдержал.
Случилось вот что: Стюарт верхом подъехал к Энсону, когда тот, стоя на коленях, разглядывал кустики салата. Они были покрыты пятнами бело-розовой плесени. Никому из работников прежде не случалось такого видеть. Не случалось и Энсону. Он долго разглядывал тыльную сторону листьев, потом поднес к носу комок земли, пытаясь учуять какой-то специфический запах, связанный с болезнью. Конь Стюарта поскользнулся на мокрой земле и, потеряв равновесие, смял несколько растений.
– Неприятности, брат? – спросил Стюарт. Неприятности казались Энсону более чем серьезными, но он ответил Стюарту бесстрастным взглядом.
– Может статься, – сказал он.
– Не стоит так переживать из-за салата, – заметил Стюарт. – Он же по центу за головку или около того. Думаю, я, может быть, посажу вместо него артишоки. Это куда выгоднее.
Энсон вскочил на ноги.
– Ты посадишь? Да ты хоть раз в жизни что-нибудь сажал?
– Вот я и думаю, что пора начать. Нам следовало бы зарабатывать больше денег, чем сейчас.
Перед глазами у Энсона замелькали столбики цифр: давшееся ему с таким трудом увеличение урожайности и дохода, изъятия наличности, когда требовалось оплачивать удовольствия Стюарта, цены проданных земель, тех земель, которые на протяжении двух веков были частью имения. Он схватил Стюарта за сапог, дернул вниз, и Стюарт рухнул с коня прямо в грязь.
– Ты мало успел навредить? Хочешь еще? Я из кожи лез, чтобы тебя спасти, и не видел ни помощи, ни благодарности. Если ты сунешься в мои дела, я тебя убью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
Стюарта-младшего и Пегги не выпускали на улицу, из-за их шумных игр дом казался особенно тесным.
И это давало Стюарту дополнительный повод для жалоб. Потому что семья по-прежнему жила в лесном доме. В нарушение традиции Трэдды не перебрались в главный дом в октябре.
Когда Стюарт потребовал, чтобы Маргарет организовала переезд, у той сделалась истерика. Ей стало настолько худо, что Занзи послала в Саммервиль за доктором Дрейтоном, и он два дня держал Маргарет на успокоительных лекарствах. Когда она наконец смогла встать к столу и появилась на семейном обеде, домашние увидели, что лицо ее покрыла смертельная бледность, а глаза запали и потускнели.
На этот раз Энсон впервые позволил себе вмешаться в ссору между Стюартом и его женой.
– Стью, это жестоко. Ты не прав, Маргарет вовсе не упрямится. Главный дом внушает ей ужас. Ей кажется, что это обитель смерти. Мы жили там, когда был убит Когер. Папу убили там же, и прямо у нее на глазах, и там же умерла мама. Маргарет боится, что там можно заразиться оспой или что там ей будут мерещиться призраки. В общем, не будь бессердечным, не проси ее возвращаться туда, во всяком случае, так скоро. Подожди хоть до будущего года.
Но Стюарт не принял объяснений Энсона.
– Маргарет пугает только то, что ей придется слегка пошевелиться. Она слишком большая лентяйка, чтобы распоряжаться хозяйством в зимнем доме. Здесь к ее услугам шесть черномазых, а мне никак не добиться ни приличной еды вовремя, ни чистой рубашки. Не понимаю, что она целыми днями делает.
Правы были оба, и Энсон, и Стюарт. Маргарет не могла думать о переезде по двум причинам. Воспоминания, связанные с зимним домом, вызывали у нее суеверный ужас, и, кроме того, она действительно не могла преодолеть трудностей, связанных с ведением такого большого хозяйства. Даже с куда более простой жизнью в лесном доме она не справлялась.
Все заботы всегда брала на себя сперва ее мать, потом Генриетта. Маргарет просто не знала, что нужно делать, чтобы хозяйство двигалось по накатанным рельсам; а если и понимала порой, что именно нужно сделать, то не знала, как за это взяться.
Ее мать и свекровь умерли почти одновременно, и научить ее было некому. Она чувствовала себя ребенком, потерянным и беспомощным.
Она искала поддержки у Стюарта, но не встретила отклика: Стюарт был слишком оглушен смертью матери. И теперь в отношениях с женой он хотел черпать силу и уверенность в том, что жизнь снова пойдет так, как он привык, что любящая женщина будет по-прежнему окружать его теплом, угадывая все его нужды и желания. Его запросы, и высказанные, и невысказанные, лишь внушали Маргарет новые страхи.
Тогда в поисках поддержки и материнской опеки, в которой она так отчаянно нуждалась, Маргарет обратилась к Занзи. Занзи обнимала Маргарет своими могучими руками, звала ее «мое дитятко», поощряла ее привычку плакать по любому поводу и возвела стену между Маргарет и всеми домашними.
Сама же Занзи стала домашним тираном. С момента ее появления в Барони на нее смотрели как на чужую. Прислуга Трэддов скрытничала и держалась на расстоянии. И теперь Занзи брала реванш. Она самовольно заняла место Маргарет, она сыпала приказами, замечаниями, упреками и угрозами.
А слуги отвечали ей саботажем. Обед всегда запаздывал, мясо подгорало, на рваном белье виднелись подпалины от утюга. Под кроватями собиралась пыль, в углах висела паутина, серебро и медь потускнели, некошеная лужайка перед домом заросла сорняками. Это была война. Необъявленная, не признаваемая вслух и по-настоящему разрушительная. Сам воздух в доме, пропитанном враждой, казался отравленным.
Эта атмосфера подействовала даже на Энсона. Неизменно молчаливый и держащийся в тени, Энсон всегда снизу вверх смотрел на Стюарта, восхищаясь его головокружительной смелостью и дерзким обаянием. Он был готов смиренно довольствоваться тем, что делал за Стюарта всю работу в имении, стараясь, чтобы наследство брата не уменьшалось и не падало в цене. Энсон находил, что это логично. Стюарт был слишком живым и слишком темпераментным для повседневных, продолжительных, рутинных сельскохозяйственных работ. Если уж кто-то и должен этим заниматься, то, конечно, он, Энсон. Любимая девушка в качестве жены брата – это зрелище причиняло Энсону нестерпимую боль, и когда-то он пытался бежать из Барони, чтобы от нее спастись, но попытка кончилась неудачей. И он примирился с собой. За те два с половиной года, что Маргарет и Стюарт были женаты, Энсон научился жить с болью в душе; время сделало ее не такой острой, хотя Маргарет он любил еще сильнее, чем прежде. Всю свою энергию, весь накал бушевавших в его душе страстей он вложил в работу и обрел душевный покой, с головой уйдя в медленную смену времен года, в чередование посевов, роста культур и уборки урожая.
Даже тогда, когда Стюарт начал донимать Маргарет своей злостью и ее страдания постоянно разрывали Энсону сердце, он ухитрялся выглядеть спокойным и отчужденным, совершенно погруженным в мир своих хозяйственных забот. Но когда Стюарт нарушил границы этого мира, Энсон не выдержал.
Случилось вот что: Стюарт верхом подъехал к Энсону, когда тот, стоя на коленях, разглядывал кустики салата. Они были покрыты пятнами бело-розовой плесени. Никому из работников прежде не случалось такого видеть. Не случалось и Энсону. Он долго разглядывал тыльную сторону листьев, потом поднес к носу комок земли, пытаясь учуять какой-то специфический запах, связанный с болезнью. Конь Стюарта поскользнулся на мокрой земле и, потеряв равновесие, смял несколько растений.
– Неприятности, брат? – спросил Стюарт. Неприятности казались Энсону более чем серьезными, но он ответил Стюарту бесстрастным взглядом.
– Может статься, – сказал он.
– Не стоит так переживать из-за салата, – заметил Стюарт. – Он же по центу за головку или около того. Думаю, я, может быть, посажу вместо него артишоки. Это куда выгоднее.
Энсон вскочил на ноги.
– Ты посадишь? Да ты хоть раз в жизни что-нибудь сажал?
– Вот я и думаю, что пора начать. Нам следовало бы зарабатывать больше денег, чем сейчас.
Перед глазами у Энсона замелькали столбики цифр: давшееся ему с таким трудом увеличение урожайности и дохода, изъятия наличности, когда требовалось оплачивать удовольствия Стюарта, цены проданных земель, тех земель, которые на протяжении двух веков были частью имения. Он схватил Стюарта за сапог, дернул вниз, и Стюарт рухнул с коня прямо в грязь.
– Ты мало успел навредить? Хочешь еще? Я из кожи лез, чтобы тебя спасти, и не видел ни помощи, ни благодарности. Если ты сунешься в мои дела, я тебя убью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181