А уж ради Чинга и подавно. Практически все в Рарагаше его не переносили.
Значит, его известили дозорные на перевале. Она приказала им не подавать сигнала о ее приезде и увидела бы флаги, если бы они ослушались. Но Чинг мог подкупить кого-нибудь, чтобы его тайно предупредили. Она ведь останавливалась в пути, чтобы узнать новости из обычно надежных источников, так что гонец мог ее опередить. Чинг отличался неимоверной хитрой пронырливостью, что и делало его таким полезным. Обычно надежные источники сообщили о некоторых его затеях в ее отсутствие.
Наиболее интересной новостью было, что сам Чинг еще жив и свободен. Лабранца взвешивала кроющиеся за этим возможности, шагая по дорожке, наступая на землю в луже света от фонаря, окаймленной по сторонам движущимися полосками растений – в стенах черноты возникали и исчезали зеленые ветки. Она нашла бы дорогу и с завязанными глазами, но с фонарем идти было легче. Воздух густо пропитали запахи деревьев – такой знакомый воздух Рарагаша! Хорошо вернуться домой!
Чинг жив. Скорее всего это означает, что он не сумел выполнить поручения, которое она дала ему перед отъездом, или же даже и не попытался его выполнить. Собственно, этого она и ждала. И была бы очень удивлена, если бы он и преуспел, и остался жив.
Из рощи она вышла на широкую лужайку, окружавшую ее дом. В лунных лучах трава казалась серым ковром. Из-под стропил пробивался свет, серебристые струйки дыма завивались вверх.
Лабранца откинула утяжеленный грузилами кожаный занавес и заглянула внутрь, прежде чем войти и опустить его. Встав на цыпочки, она поглядела через бамбуковую бумажную ширму сразу за входом. Надо было убедиться, что никто и ничто не ждет там в засаде. Большинство огоулгратов быстро привыкали к осторожности. Те, кто не привыкал, умирали. Как-то вечером, два года назад, она обнаружила под кроватью дикого вепря. О том, что в Рарагаше когда-либо водились вепри, никаких сведений не имелось.
Помещение было полно дыма, от которого щипало глаза, – как обычно для зарданских домов. В такую теплую ночь незачем разводить огонь в доме, но большое медное ведро на очаге испускало соблазнительный пар. Над сверкающими подсвечниками весело приплясывали огоньки. Три тяжелые серебряные крышки на столе сулили готовый ужин, а в глиняном охладителе покоилась многообещающая на вид бутылка. Чудесно! Она бросила вонючую седельную сумку у входа и направилась к очагу, уже снимая одежду. Осторожно опустила палец в воду. Слишком горячая вода всегда риск, но это была в самый раз. Чудесно!
Приятно вернуться домой. Смывая губкой дорожную грязь с кожи, она прикидывала, не ее ли собственное огоулгратское воздействие понудило Чинга приготовить ей такой прием. Возможно, он поддался порыву? Нет. Огонь он разжег час назад, если не раньше, а тогда она находилась еще слишком далеко для воздействия.
Она оглядела свое жилище с любовью, к которой примешивалось отвращение. Изящная имперская мебель стояла на пушистых коврах. Стены прятались за шелковыми драпировками, ветхими, выцветшими и такими старинными, что, наверное, не имели цены даже в последние дни Империи. Теперь они были невозместимы – и скорее всего единственными во всей Куолии. Она пересчитала фарфоровые безделушки, статуи, хрустальные вазы – во всех вазах стояли недавно срезанные цветы, – в букеты их, несомненно, подобрала уверенная рука Чинга. Ничто не пропало, ничего не перенеслось куда-то еще за время ее отсутствия. Лабранца Ламит любила роскошь и дорогие вещи. Все это она позаимствовала из Дворца Академии.
Обстановка была великолепной. Дом был хлевом для скота. Она его ненавидела. И ведь она могла бы жить в великолепных апартаментах во Дворце, столетия тому назад отведенных для личного пользования председателя. Но Рарагашу были свойственны землетрясения, а огоулгратам было свойственно умирать под обрушивающимися потолками, во внезапных пожарах или проваливаясь сквозь внезапно прогнившие полы. Она входила во Дворец, только когда этого требовал долг, уклониться от которого было невозможно.
Деревянные зарданские жилища практически не страдали от землетрясений. Их соломенные кровли легко воспламенялись или сдувались капризным ураганом, но она спала у самого входа за легкой ширмой, которую могла опрокинуть одним пальцем. А пока полевки и белки забирались погрызть ковры и драпировки, ласточки пытались вить гнезда под стропилами. Нравилось там жить и летучим мышам. Она ненавидела эту лачугу.
Лабранца вытерлась и в последний раз сушила волосы полотенцем, когда в косяк дверного проема деликатно постучали.
– Кто там?
– Секретарь Чилит, госпожа Председательница.
– Погоди!
Она неторопливо направилась к старинному трингианскому кедровому сундуку, в котором хранилась ее домашняя одежда. В такую жаркую духоту ничего теплого не требовалось. После некоторых размышлений она выбрала халат из бледно-голубого, почти прозрачного пирайнийского шелка, расшитый цветочными узорами из мелкого жемчуга. Кушак она завязала свободным узлом, надушилась, надела серебристые сандалии. Потом убрала свой грязный костюм для верховой езды, полотенца и седельную сумку. И минут десять спустя сказала:
– Входи!
Вошел Чинг Чилит, сжимая кожаную папку. Как указывало имя, в его жилах текла смешанная нурцийская и кволская кровь. От отца он унаследовал высокие скулы и курчавые волосы, но кожа у него была светлее, чем у истинных нурцийцев, – однотонно светло-коричневая, одного цвета с волосами. Даже медовый оттенок его бесхитростных глаз гармонировал со всем остальным. Он был худощав, строен и на длину пальца ниже Лабранцы. Дважды Чинг до того выводил ее из себя, что она давала ему пощечину, и оба раза он оказывался на полу. На него и его таланты она обратила внимание десять лет назад, когда ему было семнадцать лет, а ей ровно вдвое больше. Внешне он не изменился и легко мог сойти за семнадцатилетнего мальчишку. Устроила она это ему не нарочно. Так уж получилось.
На нем был простой балахон и штаны из беленого холста. Так он одевался для нее, а на людях, представляя ее, он облачался в роскошные одежды, точно император былых времен, щеголял драгоценными украшениями, сбруя его белого коня сверкала поддельными алмазами и серебряными пряжками.
Он не улыбнулся и не отвесил поклон. А просто стоял у кожаного занавеса и ждал, решая, в какой роли она хочет его видеть.
– Налей мне выпить. – Она отошла к дивану и тяжело опустилась на него. Ее халат распахнулся, открыв одну ногу почти целиком, и она его не запахнула.
Чинг аккуратно положил папку на стол и откупорил бутылку с вином. Наполнил кубок и подал его ей. Потом снова выпрямился в ожидании. Он не спускал глаз с ее лица, словно не замечая ни обнаженной ноги, ни того, что открывал распахнутый ворот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
Значит, его известили дозорные на перевале. Она приказала им не подавать сигнала о ее приезде и увидела бы флаги, если бы они ослушались. Но Чинг мог подкупить кого-нибудь, чтобы его тайно предупредили. Она ведь останавливалась в пути, чтобы узнать новости из обычно надежных источников, так что гонец мог ее опередить. Чинг отличался неимоверной хитрой пронырливостью, что и делало его таким полезным. Обычно надежные источники сообщили о некоторых его затеях в ее отсутствие.
Наиболее интересной новостью было, что сам Чинг еще жив и свободен. Лабранца взвешивала кроющиеся за этим возможности, шагая по дорожке, наступая на землю в луже света от фонаря, окаймленной по сторонам движущимися полосками растений – в стенах черноты возникали и исчезали зеленые ветки. Она нашла бы дорогу и с завязанными глазами, но с фонарем идти было легче. Воздух густо пропитали запахи деревьев – такой знакомый воздух Рарагаша! Хорошо вернуться домой!
Чинг жив. Скорее всего это означает, что он не сумел выполнить поручения, которое она дала ему перед отъездом, или же даже и не попытался его выполнить. Собственно, этого она и ждала. И была бы очень удивлена, если бы он и преуспел, и остался жив.
Из рощи она вышла на широкую лужайку, окружавшую ее дом. В лунных лучах трава казалась серым ковром. Из-под стропил пробивался свет, серебристые струйки дыма завивались вверх.
Лабранца откинула утяжеленный грузилами кожаный занавес и заглянула внутрь, прежде чем войти и опустить его. Встав на цыпочки, она поглядела через бамбуковую бумажную ширму сразу за входом. Надо было убедиться, что никто и ничто не ждет там в засаде. Большинство огоулгратов быстро привыкали к осторожности. Те, кто не привыкал, умирали. Как-то вечером, два года назад, она обнаружила под кроватью дикого вепря. О том, что в Рарагаше когда-либо водились вепри, никаких сведений не имелось.
Помещение было полно дыма, от которого щипало глаза, – как обычно для зарданских домов. В такую теплую ночь незачем разводить огонь в доме, но большое медное ведро на очаге испускало соблазнительный пар. Над сверкающими подсвечниками весело приплясывали огоньки. Три тяжелые серебряные крышки на столе сулили готовый ужин, а в глиняном охладителе покоилась многообещающая на вид бутылка. Чудесно! Она бросила вонючую седельную сумку у входа и направилась к очагу, уже снимая одежду. Осторожно опустила палец в воду. Слишком горячая вода всегда риск, но это была в самый раз. Чудесно!
Приятно вернуться домой. Смывая губкой дорожную грязь с кожи, она прикидывала, не ее ли собственное огоулгратское воздействие понудило Чинга приготовить ей такой прием. Возможно, он поддался порыву? Нет. Огонь он разжег час назад, если не раньше, а тогда она находилась еще слишком далеко для воздействия.
Она оглядела свое жилище с любовью, к которой примешивалось отвращение. Изящная имперская мебель стояла на пушистых коврах. Стены прятались за шелковыми драпировками, ветхими, выцветшими и такими старинными, что, наверное, не имели цены даже в последние дни Империи. Теперь они были невозместимы – и скорее всего единственными во всей Куолии. Она пересчитала фарфоровые безделушки, статуи, хрустальные вазы – во всех вазах стояли недавно срезанные цветы, – в букеты их, несомненно, подобрала уверенная рука Чинга. Ничто не пропало, ничего не перенеслось куда-то еще за время ее отсутствия. Лабранца Ламит любила роскошь и дорогие вещи. Все это она позаимствовала из Дворца Академии.
Обстановка была великолепной. Дом был хлевом для скота. Она его ненавидела. И ведь она могла бы жить в великолепных апартаментах во Дворце, столетия тому назад отведенных для личного пользования председателя. Но Рарагашу были свойственны землетрясения, а огоулгратам было свойственно умирать под обрушивающимися потолками, во внезапных пожарах или проваливаясь сквозь внезапно прогнившие полы. Она входила во Дворец, только когда этого требовал долг, уклониться от которого было невозможно.
Деревянные зарданские жилища практически не страдали от землетрясений. Их соломенные кровли легко воспламенялись или сдувались капризным ураганом, но она спала у самого входа за легкой ширмой, которую могла опрокинуть одним пальцем. А пока полевки и белки забирались погрызть ковры и драпировки, ласточки пытались вить гнезда под стропилами. Нравилось там жить и летучим мышам. Она ненавидела эту лачугу.
Лабранца вытерлась и в последний раз сушила волосы полотенцем, когда в косяк дверного проема деликатно постучали.
– Кто там?
– Секретарь Чилит, госпожа Председательница.
– Погоди!
Она неторопливо направилась к старинному трингианскому кедровому сундуку, в котором хранилась ее домашняя одежда. В такую жаркую духоту ничего теплого не требовалось. После некоторых размышлений она выбрала халат из бледно-голубого, почти прозрачного пирайнийского шелка, расшитый цветочными узорами из мелкого жемчуга. Кушак она завязала свободным узлом, надушилась, надела серебристые сандалии. Потом убрала свой грязный костюм для верховой езды, полотенца и седельную сумку. И минут десять спустя сказала:
– Входи!
Вошел Чинг Чилит, сжимая кожаную папку. Как указывало имя, в его жилах текла смешанная нурцийская и кволская кровь. От отца он унаследовал высокие скулы и курчавые волосы, но кожа у него была светлее, чем у истинных нурцийцев, – однотонно светло-коричневая, одного цвета с волосами. Даже медовый оттенок его бесхитростных глаз гармонировал со всем остальным. Он был худощав, строен и на длину пальца ниже Лабранцы. Дважды Чинг до того выводил ее из себя, что она давала ему пощечину, и оба раза он оказывался на полу. На него и его таланты она обратила внимание десять лет назад, когда ему было семнадцать лет, а ей ровно вдвое больше. Внешне он не изменился и легко мог сойти за семнадцатилетнего мальчишку. Устроила она это ему не нарочно. Так уж получилось.
На нем был простой балахон и штаны из беленого холста. Так он одевался для нее, а на людях, представляя ее, он облачался в роскошные одежды, точно император былых времен, щеголял драгоценными украшениями, сбруя его белого коня сверкала поддельными алмазами и серебряными пряжками.
Он не улыбнулся и не отвесил поклон. А просто стоял у кожаного занавеса и ждал, решая, в какой роли она хочет его видеть.
– Налей мне выпить. – Она отошла к дивану и тяжело опустилась на него. Ее халат распахнулся, открыв одну ногу почти целиком, и она его не запахнула.
Чинг аккуратно положил папку на стол и откупорил бутылку с вином. Наполнил кубок и подал его ей. Потом снова выпрямился в ожидании. Он не спускал глаз с ее лица, словно не замечая ни обнаженной ноги, ни того, что открывал распахнутый ворот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132